По-хорошему мне стоило отправиться в морг или к следователю, чтобы осчастливить их своими знаниями. Вот он, парашютист, то есть журналист, на блюдечке с голубой каёмочкой. Но брат был прав, ситуация сложилась некрасивая. Как я объясню, зачем спёр у Жабы фотку? А без этого сложно будет рассказать, как я опознал труп и зачем вообще полез в это дело. Подозревал наших ментов в бездействии? Так для этого нужно иметь какие-то факты, а не впечатления.
В кухне меня встретил Суслик с чаем и просьбой обрисовать ситуацию. Я обрисовал как мог. Одновременно в голову мне пришла следующая мысль, которой я поделился с Вовкой:
– Интересно, чего это журналиста потянуло в наши края? И что он тут делал? Не работал около года, но на что-то жил. Значит, кроме журналистики, чем-то занимался.
– А если менты так активно не хотели его опознавать… – пытался рассуждать Суслик.
– Думаешь, они знают, кто он? Журналист накопал что-то на ментов, а те заставили его заткнуться? Заманчиво было бы представить, что это как-то связано с медальоном и что на него идёт охота. Журналист что-то расследовал, напал на след висельника, сорвал у того медальон и скрывался с ним. Интересно, пальца он лишился до или после обретения медальона? Висельника нашли в конце лета, а палец я видел в ноябре. Довольно свежий.
– Значит, после.
– Ну, медальон мог не сразу попасть к нему. Может, он у него появился незадолго до смерти. Кто-то передал на хранение.
– А если сейчас медальон у Севы, то, кажись, ему пора начать волноваться, – с опаской сказал Суслик.
– Он сейчас приболел.
Понятно, что слова Вовки о Севе запали мне в душу. Нет, я, конечно, не думал, что ему реально что-то угрожает. Хотя и не знал, какими возможностями располагают предполагаемые враги Саенко. Если дело всё-таки в медальоне, рано или поздно они выйдут на Севу. А если ещё переговорят с ребятами Тетеря и узнают, что Сева не брезговал барыжить найденным у покойников, их интерес к нему возрастёт вдвойне.
– Ты же говорил, что забил на это дело, а сам продолжаешь что-то узнавать.
– Во-первых, меня выбесили эти их тайны и попытки скрыть правду. Во-вторых, это дело должно помочь мне с проектом для Волкова. Я же должен стать лучшим, иначе могу вылететь.
– Думаешь, реально отчислит?
– Не знаю, насколько всерьёз говорил Волков, но это дело чести, если на то пошло. Он в меня поверил…
– Тогда тебе надо поговорить с теми, кто знал этого журналиста, – начал Суслик и тут же осёкся.
Из спальни вышла Лена с помятой физиономией и растрёпанными волосами. Если честно, я совсем забыл, что она спала в соседней комнате.
– Чего орёте? Что-то случилось?
– Да так, семейные дела, – отмахнулся я, пытаясь понять по её лицу, слышала ли она наш разговор. Но лицо её оставалось довольно бесстрастным всё время, пока мы завтракали и даже когда прощались, разбегаясь каждый кто куда: я – в универ, Вовка – в колледж, а Лена – на поиски материалов для практики.
Димка заявился ближе к вечеру и остановился у меня. Мы вышли прогуляться по центру. Солнце зрело на куполах церкви, виднеющейся из-за высоких деревьев. Мы с Димкой просто шли по улице «пешью», как он это называл, и от этого было так хорошо на душе, что я даже засомневался, стоит ли поднимать интересующую меня тему. Но речь, само собой, почти сразу зашла о Саенко.
– Вот видишь, брат, к чему приводит одиночество? – назидательно заявил Димка. – Он же нормальный мужик был, а потом развёлся. Жизнь пошла по наклонной. И как закончилась… Так что ты смотри, долго не гуляй. Года три-четыре ещё, а там… Встретишь хорошую девушку – женись.
– Работа, жена, дети… Не знаю, хочу ли так жить. Сытое счастье – оно какое-то неправильное.
– И что в нём неправильного? – искренне удивился Димка. – Счастье – это всегда хорошая идея. Неважно, каким образом оно к тебе приходит. Приходит – и ладно.
– Вот ты доволен своей жизнью?
– А то ты не знаешь… Я мечтал стать великим правдорубом, писать разоблачающие статьи, вершить судьбы. А сам торчу на должности зама главного редактора в средней руки газетёнке и ублажаю рекламодателей…
– В самой Москве! – добавил я из чувства справедливости.
– И всё равно она газетёнка средней руки. От меня ушла жена, потому что я завёл любовницу на работе. Теперь я вынужден ещё и снимать квартиру. Доволен ли я? Ещё как! Потому что живу по принципу: всё впереди. А тебе и подавно горевать нечего, совсем ещё зелёный.
– От тебя Вика ушла? – удивился я, потому что слышал об этом впервые.
– Только деду не говори. Вот так вот, брат. Так что теперь я, как говорят финны, всё чаще практикую калсарикянни.
– Это что такое?
– Слово, обозначающее «пить дома в гордом одиночестве в трусах и без малейшего намерения выходить в люди», если по-простому.
– Ты завязывай с этим.
– Да знаю, знаю. Слава богу, алкоголиков у нас в роду не было. Хорошо, что приехал домой. Душевно здесь так.
– Ага, если бы не машина – фиг бы ты нарисовался.
– Скучал? – Димка потрепал меня по волосам, разлохматив тщательно уложенный чуб.
– Ещё чего, некогда мне скучать, – буркнул я.
– Извини, мне казалось, раз дед тебя любит больше всех, этой любви хватит. Ну, в смысле, ты не будешь страдать от одиночества. Надо было чаще приезжать.
– Всё нормально.
– Чего тогда такой кислый?
– Да навалилось всё. А ещё я часто думаю, ту ли профессию выбрал. Мне кажется, вы всегда знали, кем хотите быть, а я пошёл в медицину из-за родителей.
– Да на самом деле никто ни черта не знает сразу. Васька просто правильный до зубного скрежета, вот он и нашёл своё призвание. А у меня всё просто так удачно совпало, что я нашёл себя в прекрасном и простом деле. Простом в том смысле, что оно очень конкретное. Хочешь быть журналистом – читай, пиши, поступай на журфак. Тогда это полностью соответствовало моим душевным потребностям. А ты ещё обязательно поймёшь, для чего тебя готовит судьба. Ну что, по пивку? Я угощаю.
Воскресенье подкралось незаметно, и проводить его дома я был не намерен. Димка сдал тачку и на автобусе поехал гостевать к деду, а я решил остаться в городе. Ближе к вечеру направился в сторону сквера. На половине дороги передумал и повернул назад. Суслик только приехал с дачи и помогал матери по дому, Лена моему появлению не обрадуется. После ночёвки у меня она забыла кое-какие вещи, и под этим предлогом я ей позвонил. Предлагал сходить в кафе или погулять по городу, но она так и не объявилась. Я всё равно пересилил себя, снова набрал её номер, но абонент опять был вне зоны действия. Оставался Сева. Он уже неделю был на больничном, но мне хотелось поговорить с ним о парашютисте. Рассказать, что я узнал, кто это, и посоветоваться, как быть дальше. А ещё посмотреть на медальон – казалось: я мог упустить какую-то важную деталь. Но телефон Севы не отвечал. Сговорились они все, что ли? Послушав длинные гудки, я принял решение.
Домой к Севе я заходил всего раз пару месяцев назад, когда тот тоже болел и просил передать больничный Жабе. Потому знал адрес, пешком от меня до его дома можно было добраться не запыхавшись. Через десять минут я уже шагал по спальному району, направляясь к типовой многоэтажке, почти подошёл к нужному подъезду, когда заметил оживление во дворе. Кучка жильцов собралась под балконами с торца дома. Почему-то меня сразу стали щекотать нехорошие предчувствия.
Старец в мятой панаме тряс палкой, указывая вверх:
– Вышел поискать внука, Лёньку. Я… а он… оно как засвистит, как… ох…
Его под руку подхватила немолодая женщина в халате:
– Садитесь, садитесь, Пётр Лукич, сейчас валидол вынесу. Или воды? Сейчас-сейчас…
– Что случилось? – спросил я у девчонки лет десяти, стоявшей в стороне с самокатом.
– Сева с девятого упал, – буднично ответила она, не поворачивая головы. – Скорая недавно увезла. Вроде насмерть.
Пока я пытался осмыслить её слова, старца усадили на лавочку две пожилые соседки, остальные собравшиеся принялись вполголоса дискутировать. Особенно усердствовал красномордый мужик в трико:
– Может, ещё ничего. Лично наблюдал, как бухой чувак с седьмого примерно этажа упал вниз на сугроб. Большой такой сугроб, примерно вышиной по колено. Полежал минут пять, потом встал и домой пошёл.
– Да ну?
– Год примерно девяносто восьмой был, а, Танька? Зима точно.
– Сейчас тебе не зима, – отмахнулась его жена. – Если бы сугробы…
– Это он с горя сиганул, от любови неразделённой, – прошамкала бабка, державшая на руках рычащего серого кота. – Тише, тише, Мурзилка. Я с мамкой его пару дней назад в очереди стояла, разговорились. Та и сказала, что у него была какая-то девица. Он к ней со всем своим уважением, а она богатого хотела. Вот и вышло. Ой, беда…
– Вот прямо сюда и упал, – снова обратилась ко мне девчонка с самокатом, указывая на гигантскую вмятину на газоне.
– Да уж… – неопределённо проронил я, отходя немного назад.
До этого я растерянно стоял и слушал все эти разномастные разговоры, прикидывая, что делать дальше. А теперь подумал, что лучше не привлекать к себе внимания. Не афишировать, что Сева – мой коллега. Вдруг тот, кто столкнул его, стоит где-то неподалёку и наблюдает. А в том, что его столкнули, я почему-то не сомневался.
Ваши чёртовы тайны
Зажглись фонари. В их холодном металлическом свете я заметил то, что, кажется, за секунду до этого вытащил из параллельного мира силой мысли, – блестящую вещицу рядом со старинным тополем, который был в шагах пяти от меня. Я кинулся на этот блеск, как безумная сорока. Сделал буквально одно движение, отодвинув валявшийся мусор в виде мятой сигаретной пачки. Думаю, тогда со стороны никто ничего не заметил. Я быстро сунул руку в карман и принялся ощупывать находку, уже зная, что именно держу между пальцев. Неспешным шагом я прошёл вдоль толпы, немного постоял сзади, а потом так же медленно направился к троллейбусной остановке. И уже по дороге спокойно спрятал медальон во внутренний карман, предназначенный для особенно ценных вещей.