Получается, Суслик был прав: тот, кто искал медальон, добрался до Севы. Это чёрт знает что такое.
– У меня получится узнать все эти чёртовы тайны, – сказал я вслух.
Идущая впереди сарделькообразная мамаша закрыла руками уши своему малолетнему сыну. А на меня глянула так, что я мгновенно заткнулся. Чувствовалось, что рука у неё тяжёлая.
Естественно, гулять мне сразу расхотелось. Дома я умылся холодной водой, налил себе водки, оставшейся после приезда Димки, достал медальон и попробовал рассуждать здраво настолько, насколько это вообще было возможно в такой ситуации.
Я нашёл в трельяже дедову лупу и ещё раз рассмотрел медальон под лампой. Потом снова сел и попытался на бумаге изложить всю информацию, которая была у меня на данный момент. Начал с мумии, потом сделал все пометки по журналисту.
«Ладно, на сегодня хватит заниматься гаданием», – минут через двадцать подумал я и спрятал медальон в карман старых штанов, а потом засунул штаны в шкаф, за стопку с футболками.
Я чувствовал себя по крайней мере шпионом. Не верилось, что всё это происходит наяву, со мной. Я прячу дома какой-то дурацкий медальон. Ладно, теперь нужно понять, кто за ним охотится. И станет ясно, кому помешали мумия и журналист.
Заснул я позже, чем положено нормальному человеку, но утром подскочил без будильника. Был по-злому свеж и бодр, даже растворимую бурду не стал пить. И тут же услышал, что в квартире я не один: кто-то шумно кухарничал, звякая посудой. Оказалось, дед жарил яичницу на своей любимой чугунной сковороде. На столе стояли тарелки с нарезанной колбасой и помидорами. Дед похлопал меня по плечу:
– Отвратительный у тебя вид, дружище. Помятый. Ты что, пил всю ночь?
– Ага, пил. Чай. А ещё спать в неудобной позе – моё любимое хобби.
– Нет, бледность с таким замечательным синюшным оттенком зарабатывается упорной борьбой с зелёным змием. По такому случаю с тебя кофе, с меня – завтрак.
– Ладно уж, – вздохнул я. А когда мы доели, спросил: – Кстати, ты тут какими судьбами? Как же хозяйство, куры?
– Димку за старшего оставил. Приехал подстричься к Любови Аркадьевне, а потом заеду за розами для бабушки. Она их очень любила. Сегодня годовщина.
Я глянул на календарь и кивнул. Дед каждый год ездил за любимыми цветами бабушки, покупал белые розы и подолгу сидел у её могилы.
– Извини, совсем забыл. Жаль, я её плохо помню.
Дед включил электробритву, которую всё забывал забрать из квартиры, и стал перекрикивать её шумное гудение:
– Твоя бабушка была особенной. Когда у нас появился свой дом, мы сразу же завели много животных: кур, уток, козу, двух кошек, собаку. Я помню это время как очень счастливое. Конечно, заботиться о такой ораве было тяжко, но бабушка говорила, что так рождается ощущение связи со всем живым. Твоя мать росла в этом, она тоже с детства была очень привязана ко всему живому. Лечила котов, собак, даже как-то петуху гребень зелёнкой смазала. Говорила, что, если кому-то из животных нужна помощь, она это чувствует и помогает. Мне кажется, ты очень на неё похож. Ты всегда отличался от братьев: те в отца, а ты чувствительным мальчиком рос. Никогда никого не обижал, всегда по справедливости, как мама, как бабушка…
Глаза деда затуманились, как бывало всегда, стоило ему вспомнить бабушку и мою маму. Это зрелище было невыносимым, и я отвернулся к плите. Сделал вид, что занимаюсь чайником. Спустя время дед продолжил:
– И в медицину не зря пошёл. Будешь тоже помогать, только людям. Это, Ванька, важно – чувствовать, когда кому-то нужна помощь. И помогать.
Я хотел сказать, что я не просто чувствую, а слышу. Но только тех, кто уже в помощи не нуждается. Хотя почему не нуждается… Вдруг я тоже могу им помочь? Рассказать правду, восстановить справедливость, например. Ведь кто-то же должен помогать мёртвым.
Разливая кипяток по чашкам, я заметил, что мои записи не остались без внимания. Дед их успел рассмотреть и сложил листочки стопочкой.
– Увлекательно излагаешь, – крикнул дед, выглянув из ванной. – Надеюсь, про отрубленный палец ты придумал?
– Да, для усиления эффекта, – заверил я.
– А ты ничего не заметил в своём так называемом расследовании?
Я вопросительно поднял брови, как бы намекая: «Гони инфу, дед, нечего просто так кофе переводить».
– Эх ты, ну и где твоя хвалёная интуиция? Оба трупа, связанные медальоном, по твоим заметкам судя, были раковыми больными. Это должно быть отражено в протоколах вскрытия.
– Ну допустим. И что? Сейчас рак – дело житейское.
– И всё-таки я бы подумал в этом направлении. До сих пор ты не мог нащупать ниточку, которая бы их связывала. Их могла связывать болезнь. То есть они могли познакомиться в больнице или на каких-то курсах помощи для онкобольных. И уже там у них возник общий интерес.
– Звучит вполне разумно, – нехотя согласился я. – Только как мне отследить все больницы и прочее.
– А ты думал, следователем работать – это ерунда? Нудная и кропотливая работа. Назвался груздём…
– У меня нет возможностей…
– Для вашего кружка по интересам, думаю, будет достаточно версии. Правдоподобной. Не ждут же от вас там настоящего расследования? Ты должен подмечать мелочи, обращать внимание на кажущиеся поначалу несущественными детали, строить версии. Вот и строй.
Я флегматично кивнул. Не рассказывать же деду, что я увяз в расследовании по самые уши. Сказать, что так надо, тоже не прокатит. Он же пока не впал в маразм, чтобы вешать ему всякую лапшу. И про Севу пока рассказывать я не стал, потому что теплилась надежда: а вдруг?
Дед хитро поглядел на меня и задал-таки свой вопрос:
– А ты что, уже уши развесил, криминал придумал? Правда часто оказывается никчёмной историей, которая не может удовлетворить даже самого непритязательного бедолагу.
– А это кто сказал? Герострат? Конфуций? Кундера?
– Это я сказал. Где там твой паскудный кофе?
Кравцов у аппарата
Едва дождавшись, когда дед уйдёт, я позвонил Виталику в морг и узнал, что Сева умер в больнице, не приходя в сознание. Не думая, я натянул джинсы и помчался на работу. Это был мой шанс поговорить с Севой, пока не истекли первые сутки. На пороге меня встретила бледная Марина Геннадьевна. У неё тряслись руки. Не знаю, что ей наболтал тот майор милиции, но глядела она подозрительно и быстро выпроводила меня на улицу:
– Знаешь что, Царёв. А иди-ка ты в отпуск на неделю. Тебе давно положено отгулять, а тут такое. Вы же дружили с Севой?
– Ну, так…
– Вот, отдохни, приди в себя. Не каждый день товарищ погибает.
– Так работать некому, – попробовал я протестовать.
– Виталик как раз хочет отпуск летом. Пусть без выходных поработает недельку.
– Можно я хотя бы зайду попрощаться? – я не хотел уходить ни с чем.
– На похоронах попрощаешься. Нечего тебе на это смотреть. Всё, брысь, и чтобы я тебя тут больше не видела.
Я был уверен, что меня изгнали не просто так. Жаба что-то заподозрила. Возможно, обнаружила пропажу фото. Вдруг она решила, что фотку спёр Сева? И рассказала об этом майору? А тот… Нет, это вообще ужас ужасный. Жаба хорошо относилась к Севе, он давно работал и был у неё в любимчиках. То-то она сегодня такая синюшная.
Едва я переступил порог квартиры, зазвонил домашний. Это была Лена.
– Что с твоим сотовым?
– Забыл денег на счёт кинуть, – растерянно ответил я, стаскивая кеды.
Лена говорила так буднично, словно и не пропадала на пару дней.
– Что делаешь? – без перехода поинтересовалась она.
Конечно, я сразу рассказал о происшествии с Севой, и как-то так само собой вышло, что она вызвалась приехать. Явилась через двадцать минут с бутылкой коньяка. Я успел только выгулять Скалли и сварить пельмени. Мы помянули моего коллегу. Лена сегодня была тихая, глядела на меня сочувствующим взглядом. Наверное, это развязало мне язык, и я, рассуждая о падении Севы, поделился с ней почти всей историей о журналисте и связанных с ним подозрениях.
К тому времени к нашей компашке подтянулся Суслик с мамиными пирожками. Дослушав, Лена пожала плечами:
– Ну вы тут и наворотили… Выходит, этот журналист расследовал какое-то дело, главной уликой в котором был медальон?
– Вполне может быть.
– Тогда где он сейчас?
Я пожал плечами и промолчал. Суслик снова высказал свою ценную мысль:
– Ты ж теперь знаешь, где работал журналист. Позвони его коллегам, спроси домашний телефон. Может, его родные в курсе, что он делал в нашем городе?
Лена неуверенно кивнула, а я вообще соображал с трудом. Бессонная ночь и коньяк, что растекался по венам дурманящей патокой, мешали сосредоточиться. Суслик, молодец, сам нашёл номер редакции, сбегав за газетой в киоск под домом. Но звонить всё равно пришлось мне. Ответила какая-то сонная, несмотря на обеденное время, женщина. Она долго не могла понять, кого нужно позвать к телефону. Потом трубку два раза передавали. Наконец на том конце провода зазвучал сочный баритон:
– Слушаю. Кравцов у аппарата.
Я как мог вкратце обрисовал ситуацию, умолчав о своих подозрениях. Сказал, что труп Саенко вроде как опознали. Сейчас ищут родных и мне поручили обзвонить всех, до кого смогу дотянуться. Я понадеялся, что журналисты не слишком сведущи в вопросах проведения опознания и Кравцов не заметит мелких несостыковок. Коллега нашего журналиста-парашютиста долго молчал, обдумывая мои слова. Пришлось повторить свой вопрос:
– Мне сказали, вы дружили?
– Дружили – это громко сказано, – наконец отозвался Кравцов. – Работали за соседними столами. Он был довольно скрытным, я бы даже сказал, молчуном, но, если я о чём-то просил, всегда помогал. А вы из милиции? Он же здесь больше не работает, разве не знаете?
– Мне поручили собрать сведения, – туманно ответил я. – Он давно уволился? Вы знаете, чем он занимался последнее время?
– Подождите минутку, сейчас коллега на обед уйдёт, – понизил он голос и помолчал какое-то время. Я слышал, как хлопнула дверь в кабинете. И тогда голос Кравцова снова возник в трубке: