И к рабочему графику поначалу привыкнуть мне было сложно: иногда ночи выдавались тяжёлыми, я не спал по многу часов, а потом клевал носом на парах. У меня были дежурства сутки через двое, но иногда приходилось меняться сменами, прикрывать кого-то. Здесь было принято идти навстречу коллегам, и я старался влиться в коллектив. Конечно, платили не очень много, но большую часть времени я был предоставлен сам себе. Мог спать, смотреть телик, читать учебники. Раз в два-три часа могли привезти труп. Если, повторюсь, ночь не выдавалась бурной. Там уже если покатило – только держись.
Правила я соблюдал и вечеринок в морге не устраивал, но иногда приглашал Суслика попить пива, посмотреть «Бригаду» или просто посидеть на лавочке под окнами. Вовке после его постоянных скандалов дома тишина в морге казалась усладой для ушей. Пару раз ко мне на работу напрашивались девчонки из группы, как-то я даже провёл им экскурсию. Правда, долго никто не выдержал и все попросились на воздух.
Красный день календаря застал меня дома. Я подумал, что два месяца в морге пролетели незаметно. Правда, в первых числах ноября у меня появилась питбулиха. Я об этом уже рассказывал. Теперь ответственности прибавилось. Она боялась оставаться одна, по ночам скулила, из-за чего я получал от соседей постоянные жалобы. Я не видел более трусливой собаки. На улице она боялась всех котов, а при виде другой псины, даже какого-нибудь клоунского пуделя, тут же делала лужу. С перепугу я сводил её к ветеринару, но тот только проверил ей уши, выписал лекарство от глистов и добавил:
– У животного стресс. Когда она почувствует себя спокойно, станет вести себя нормально.
Про стресс я знал хорошо. Потому что сам его испытывал почти регулярно. Но дело даже не в трупах и не в отрубленном пальце, что мелькнул и пропал, – его я попытался выбросить из головы как можно быстрее, так же быстро я научился забывать и лица покойников. Когда видишь их регулярно, психика находит защиту. А вот эти голоса… Если каждый день слушаешь болтовню мёртвых, веселее от этого не живётся.
Вы бы знали, какую чушь они городят. Нет бы указывали на своих убийц или передавали родным какие-то прощальные послания в духе фильма «Привидение». Ничего подобного. У всех мёртвых мгновенно портился нрав, иначе я это объяснить не могу. Ведь не могли все эти люди при жизни быть такими душнилами. Они ныли, жаловались на погоду, на жёсткую каталку, на халатное обращение. Никто ни разу не попытался заговорить со мной о чём-то по-настоящему важном. Однажды я спросил у симпатичной брюнетки с ножевым ранением: «Каково это – умирать?»
– Наверное, почти так же, как и рождаться, – лениво растягивая слова, ответила она. – Ничего не успела понять, а тебя уже куда-то волокут и упаковывают.
Постепенно я понял, точнее, вычислил опытным путём, что слышал их только в первые сутки после смерти. Потом они замолкали, и тогда наступала долгожданная передышка. Между собой они не общались. Хотя, может, и общались, но я этого не слышал, к счастью. А ещё после каждой такой беседы у меня начинала раскалываться голова, меня подташнивало, и я долго восстанавливался. Причём каждый раз боль была разной интенсивности. Наверное, зависела от энергетической силы умершего.
Суслик, зная о положении дел, пытался внушить мне, что я избранник божий и у того на меня большие виды. Я очень хотел бы знать, какие именно, а пока предпочитал внушать себе, что всё это – происки моей разбушевавшейся фантазии, богатого воображения и самовнушения. В конце концов, проверить слова покойников я не мог, потому позволял себе думать так, как мне спокойнее. А ещё в ноябре в морг привезли вторую задушенную проститутку. Правда, у этой травмы были намного тяжелее, чем у первой. Я впервые ясно осознал, что хочу помочь, но не знаю, что сказать или сделать. Но очень скоро судьба подсунет мне шанс, правда, сделает это очень неожиданно, с наскоку, так что я не сразу успею понять, чего от меня хотят. Но это чуть позже… А пока я просто остро сопереживал и думал, что работать в морге таким жалостливым совершенно нельзя. И что медицина, скорее всего, совсем не моё.
Если соврёшь…
В конце ноября на выходных мы со Скалли – так я назвал питбулиху – поехали к деду в деревню. Оставить её дома я не рискнул: снова начала бы выть. Да и кормить щенков нужно чаще одного раза в день, а ещё неплохо было бы почаще выгуливать.
Автобус отходил от нашего вокзала ровно в половину одиннадцатого. Внутри салона из-за солнца было по-летнему жарко, несмотря на поздний ноябрь. Я уселся в тенёк и прижался лицом к стеклу. Мимо неслись кирпичные стены, дома, фабричные трубы, снова стены, покрытые разномастными граффити.
На выезде из города было место, где собирались девицы лёгкого поведения. Старая остановка, за которой сразу начинался сосновый лес. Я машинально посмотрел в ту сторону и вспомнил, что того душителя так и не нашли. Мне показалось, что на просёлочной дороге, уходящей за остановку, мелькнула серебристая тачка. К ней сразу же ринулась какая-то особо бойкая девица. Я засунул Скалли под куртку и пробормотал:
– Ты ещё маленькая, чтобы смотреть на такой разврат.
Потом пейзаж сменился мелькающими деревьями. Большинство из них даже не успели стрясти с себя листья. Скалли, высунув острую мордочку из-под куртки, с интересом рассматривала муху в углу стекла.
Я любил приезжать в эту деревню, хотя здесь всё напоминало о беззаботном детстве, о бабушке, о родителях. Когда день заканчивался, дед обычно усаживался у печки с очередной книгой под мышкой в кресло-качалку с накинутым на него выстиранным покрывалом, рядом на тумбочке – чашка малинового чая. Я валялся на диване, тоже пил травяной чай и смотрел телевизор. Само присутствие деда действовало на меня успокаивающе, я редко приставал к нему с разговорами: не хотелось портить идиллию тишины.
Вот и в этот раз дед по-быстрому накрыл спартанский стол: хлебушек, шпроты, солёные огурцы и картошка.
– Как учёба? Мне Сафронов звонил, сказал: на работе тобой довольны. А вот на парах, говорит, ты спишь. Ему Полинка всё докладывает.
– Да ладно, дед. Не кипишуй. Сдам я сессию. Сложно, конечно, по ночам дежурить. Но в целом работой я доволен. Узнаю много интересного. День за днём стоять плечом к плечу с высококлассными специалистами – это дорогого стоит.
– Никто тебя на работу не гнал. Выкрутились бы. Но вообще – молодец. Удивил так удивил.
Устроиться на работу самому – это был мой звёздный час. Вообще-то, дед знал меня как облупленного, видел насквозь и обычно легко предсказывал мои поступки даже до того, как мне самому приходило в голову претворить их в жизнь. А тут я проявил инициативу и вдруг стал жутко самостоятельным: мог сам платить за квартиру, даже не надо было стрелять на сигареты.
– Ещё и собаку эту приблудную где-то подобрал, – продолжал беззлобно ворчать дед. – А страшная какая… На кой она тебе? Иди, иди сюда, милая. Я тебе молочка налил.
Скалли завиляла поросячьим хвостиком и мгновенно сделала лужу.
– Ах ты… Что же ты творишь? Вот я тебя сейчас веником отхожу! Ну, чего глядишь глазищами своими глупыми? Иди уже, пей молоко.
С тех пор как я всё-таки поступил в медицинский со второго раза, дед наконец перебрался к себе в деревню. Вообще-то они с бабкой там и жили. Дед в молодости работал в милиции и каждый день ездил на работу на автобусе. Потом у него что-то там не задалось, и он стал помощником главы фермерского хозяйства в деревне.
Когда родители погибли в аварии, мне было восемь. Бабушка умерла годом раньше, а дед перебрался в город – смотреть за мной. Братья – Василий и Димка – почти сразу же уехали в Москву. Первый поступил на юридический, второй, через год, – на журналистику. Димка с Васькой были погодками, росли вместе; когда случилась трагедия, им уже было семнадцать и восемнадцать, это я был поздним ребёнком. Наверное, мама всё-таки хотела девочку, но родился я. Третий сын. Иван-дурак.
Короче, в Ярославле мы с дедом остались одни. И в глубине души я так и не смог простить братьям их отъезд. Тогда мне показалось, что меня предал весь мир. И только дед остался со мной. Он заменил мне и мать, и отца: водил в школу, учил постоять за себя, по выходным мы ездили к нему в деревню (тогда для меня это была просто дача), ходили на рыбалку, по грибы.
Мне кажется, у меня было умеренно счастливое детство. На лето меня иногда забирали родители отца. Они жили в Подмосковье. Отец мой был из очень обеспеченной семьи врачей, поздний ребёнок, которого жутко любили и опекали. И когда он решил жениться на моей маме из деревни, вся семья была против. Это мне дед рассказывал. Оттого особенно тёплых отношений у нас не сложилось, но со мной всегда обращались приветливо. Дед с бабкой ушли почти одновременно: бабка пережила его буквально на полгода. Квартиру они оставили нам с братьями. Правда, сейчас там никто не жил, так как продавать квартиру было жалко, а справедливо поделить всё никак не выходило. Васька хотел пустить туда квартирантов, но дед возражал – те там всё загадят. Тогда жить там захотел Димка, но тут уже Васька сказал, что тот загадит всё ещё быстрее. Так что яблоко раздора пока ожидало своего часа.
В детстве я любил расспрашивать о родителях, иногда доставал деда вопросами о том, почему он ушёл со службы, но старик не был любителем вдаваться в подробности. С возрастом я стал понимать, что воспоминания вгоняют его в тоску, оттого не настаивал.
– Соседка говорила: девчонок водишь домой? – спросил дед, разжигая огонь под чайником.
Скалли хлебала молоко и казалась вполне довольной жизнью.
– Какая соседка? Тётя Инна, у которой умный сын, что нашёл ошибки в календаре? – пошутил я. Мы всегда с дедом смеялись, вспоминая эту фразу. Тем более сын тёти Инны теперь работал грузчиком и давно перестал штудировать календари. – Никого я не вожу. Так, друзья иногда заходят.
– Гляди, сессию завалишь – отчислят. Ты же так хотел в медицинском учиться, не профукай учёбу. Не пусти жизнь под откос из-за гулянок. Не успеешь опомниться… Я же тебе квартиру доверил как серьёзному молодому человеку. Ты уж деда не подводи.