– Всё, что ты рассказал, это не шутки, – серьёзно сказал Димка, оторвавшись от носка и встретившись со мной глазами. – Надо искать выходы на людей, которые могут помочь. Наши карьеры…
– Извините, но в данный момент мне плевать на ваши карьеры. Уверен: вы ещё повышение получите.
Ответом мне была тишина. Скалли прижала уши и заскулила.
– Короче, я понял, вы мне не поможете.
– Мы сделаем всё, что от нас зависит, – сухо бросил Василий, вставая. Обычно так он давал понять, что разговор окончен. Я развернулся и пошёл к двери, на ходу хватая толстовку.
Мне в спину закричали:
– Стой! Стой, я кому сказал!
С сильно бьющимся сердцем я выскочил на улицу. Скалли неслась следом, хотя я пару раз прикрикнул на неё, призывая вернуться в дом и не мокнуть. Дед догнал меня уже на повороте, когда я, выпустив пар, чуть сбавил шаг.
– Не гони! Ноги артритные еле ходят. Ванька, ну хоть деда-то послушай.
– Чего там у тебя?
– Твой дед прожил долгую и непростую жизнь…
– Унылая попытка, – со вздохом заключил я. – Ладно, не хорони себя раньше времени.
– А я и не хороню. Ещё поскрипим. Человек я был, чего уж скромничать, неглупый. Склонный к философским размышлениям, так что не раз задавал себе тот же вопрос. Ради чего всё это? Зачем?
– И? Зачем? – переспросил я, изо всей силы пиная ногой попавшуюся на дороге смятую пластиковую бутылку.
Мы присели на брёвна, сложенные у дороги. Скалли замерла напротив, положив морду мне на колени.
Дед что-то чертил своей палкой на песке, создавая причудливый узор из переплетённых кружков.
– Всё очень сложно. И часто несправедливо.
– Как-то не очень обнадёживает.
– Ты, главное, верь, что всё можно изменить.
В ответ я лишь горько усмехнулся. Мне казалось: дед вообще ничего не понимает или издевается.
– Как? Как изменить? Подскажи. Ну, ты же жизнь прожил. Непростую и долгую. Мне ещё двадцати нет, я умным не могу быть по определению.
– Подскажу, когда успокоишься. Пока ты ведёшь себя как среднестатистический болван: решил разобраться во всём сам и что-то нам доказать. Нам или самому себе.
– Вы отказались помогать!
– Не отказались, а обрисовали тебе реальную картину. Тут надо подумать, как лучше поступить. Братья обещали тебе…
– Вот скажи, дед, зачем люди совершают преступления? Убивают? Как вообще можно кого-то лишить жизни…
– Я и сам часто об этом думал, когда работал.
– Нет, понятно, когда случайно или в целях самообороны. Всякое бывает. Но вот если человек сам сознательно выбирает зло – что это? Ад на земле?
– Ну ты загнул. Иногда мы выбираем зло не потому, что это зло. Его часто за счастье принимают. А счастья все для себя хотят, только у каждого оно своё.
– Ты тоже считаешь, что я зря вожусь с этими трупами? – мёртво отозвался я после непродолжительной паузы.
– Вопрос хороший. Знаешь, как говорил Рокоссовский? Нельзя научиться любить живых, если не умеешь хранить память о мёртвых. Может, ты и прав, что затеял расследование. Хоть кому-то помог. Знаешь, Ванька, чего я ушёл с должности?
– Ты рассказывал…
– Не всё. Не всё я тебе рассказывал.
– Сейчас мне точно нужно это узнать? – невесело уточнил я, но дед словно меня не слышал.
– Тяжело нам было в те годы. Бесплатный проезд и надбавки отменили. Зарплата стала сущие копейки. Кто-то снимал форму и шёл рынок сторожить, кто-то в охране халтурил, а многим работу предложили бандиты, но даже не это меня подкосило. Я человеческое равнодушие пережить не мог. Думал, что так выражаю свой протест. Против системы, против лжи, коррупции, против того, что всё не для людей, а для отчётности. Мне казалось, что я мог бы делать больше, если бы не подчинялся глупым приказам.
– Ну, может, ты и правильно сделал.
– Потому что понял, что это ничего не меняет. Протест ради протеста. Чем я лучше тех, кого осуждал? Если я на своём месте мог делать что-то хорошо, надо было оставаться и делать. Не ждать лучших времён, лучших коллег, лучшей системы. А самому её создавать. Потому я и пошёл с людьми «на земле» работать. Старался быть на своём месте. Дочь похоронил, потом жену. Тебя вырастил. Состарился. Так и живут жизнь. Просто жизнь. Нормальную. Оглядываясь назад, могу точно сказать: мне не сильно стыдно.
– Ладно, дед, я всё понял.
– Что ты понял?
– Иногда подвиг – это просто не сдаваться жизни.
– Эх ты… Потом поговорим, поздно уже. Пошли в дом, чего мёрзнуть.
Скалли трусила за нами, радостно виляя хвостом. Она чувствовала, что агрессивные вибрации в благородном семействе понемногу затихают.
Бедная девочка
Утром, пока все ещё спали, я потопал на автобус. После вчерашнего дождя мир, омытый весенней чистой водой, казался свежим и нарядным. Я шёл и теперь особенно сильно не мог понять, почему в этом неоглядном просторе, в этой чистоте происходят такие страшные вещи.
Перед универом оставалось время, и я всё-таки заскочил к себе переодеться. Там как будто всё было как раньше. По крайней мере, ничего не указывало, что в квартире кто-то побывал. Я быстро сменил толстовку на свитер, спрятал пистолет туда же, где хранился медальон.
«Надо позвонить Лене, предупредить её, чтобы уезжала. Пока помощи от моих дождёшься… Лучше пусть пересидит в Москве… – подумал я и набрал её с домашнего, но телефон был отключён. – Наверное, ночевала у Вовки и забыла зарядить», – успокоил я себя.
Сафронов позвонил, когда я уже почти выбегал из квартиры. Мне пришло в голову, что мы не разговаривали с момента похищения Лены Сусликом. И что он просил меня зайти. К удивлению, эту тему Павел Сергеевич даже не затронул. Возможно, оставлял для личной встречи.
– Сейчас подъехать сможешь или у тебя пары? – коротко спросил он, когда я отозвался. – Это по поводу Лены.
Глянув на часы, я понял, что первую пару придётся пропустить. Как раз насчёт Лены мне было очень интересно, потерять возможность всё узнать о ней я не мог.
В кабинете Павла Сергеевича я начал бормотать какие-то извинения, ссылаясь то на Суслика, то на своё раздолбайство. Сафронов просто отмахнулся:
– Ладно, проехали. С девушкой хоть познакомился?
– Ну, так… – промямлил я, не зная, какой ответ его устроил бы.
– Хорошая, да? Красивая. Вся в мать, прямо одно лицо.
– Наверное, – осторожно сказал я, поглядывая на Сафронова. Заложив руки за спину, он подошёл к окну и уставился куда-то вдаль.
– Я был дружен с её отцом. Мы все вместе учились: я, её отец, и твой, Ванька. Три товарища. Студенческие годы, чудесная неуловимая молодость… Потом твой отец уехал сюда, в Ярославль, вслед за твоей мамой, он здесь первый устроился. И нас позвал. Открылась новая больница, нужны были врачи. К тому времени у твоих уже родился Вася, а мы были ещё холостяками. Рванули сюда не думая.
– А что стало с Лениными родителями? Я так понял: она росла не здесь.
– Ну как же… – растерялся Сафронов. – Все газеты об этом трубили. А, хотя верно, ты не будешь помнить, маленький тогда был. Петя, его жена и их последователи погибли. Итого пятнадцать человек. Приняли яд.
– Какие последователи? – опешил я.
Сафронов молчал, переводя взгляд с окна на свои руки и назад. Я терпеливо ждал, переваривая услышанное.
– Ох, так в двух словах и не расскажешь. Пётр, Ленин отец, работал здесь, в больнице. С будущей женой, Линой, он в Москве познакомился. Вроде как отбил её у жениха, подробностей он не рассказывал. Но что-то там у Лины с кавалером не заладилось, и она к Петру сюда приехала. Как раз на экскурсии по городу ногу сломала, и он за ней долго ухаживал. Так и осталась. Очень красивая была женщина. Но непростая – из семьи староверов. Они быстро поженились, и она стала понемногу втягивать его во всё это травничество, возила его к своим, на хутор в Подмосковье. Он стал интересоваться нетрадиционной медициной. Говорил, что родители жены открыли ему какие-то тайны. И потихоньку стал лечить. Люди к нему потянулись. Он заготавливал все снадобья на собственные деньги. Даже издал какую-то брошюру для онкобольных. Потчевал их картофельными проростками и ещё какими-то каплями. Это сейчас мы все более продвинутые – чего только не купишь в магазине или аптеке. А в те годы это считалось настоящим мракобесием. Если бы узнали – его сразу выгнали бы из медицины. Впрочем, так и случилось. Кто-то написал на него кляузу, но Петя сам ушёл. Сказал, что хочет по-настоящему помогать людям, а не следовать протоколам.
– Это смелый шаг для того времени.
– Это дурость. Ну, лечил бы себе потихоньку, зачем было рвать все связи с миром. Уехал в эту свою глушь…
– В какую глушь?
– Он с женой и маленькой Леной решил основать своё поселение. Забрались в глушь, стали там дом строить. К тому времени родители жены умерли, оставили кое-какие деньги. В том доме он принимал больных, многим помогал.
– Где находилось это поселение? – зачем-то спросил я, хотя подсознательно уже знал ответ.
– Говорю же: в лесу. Там когда-то была деревня, Турбицино, кажется, но потом местные построили новые дома, ближе к реке. А Турбицино забросили. Вот Паша и выкупил землю за бесценок. Денег у них было достаточно, они построили там ещё несколько срубов.
На мой вопрос, откуда у них были деньги, Сафронов пожал плечами:
– Во-первых, они продали дом в черте города. Этот дом ему родители на свадьбу подарили. Во-вторых, эти больные и их родные что-то да платили. К тому времени, как произошла трагедия, там уже жило несколько семей.
– Им не запрещали?
– Официально они просто занимались земледелием. Даже какие-то ягоды собирали и сдавали. Никого не трогали, законы не нарушали. Самое интересное – Петя реально спасал людей. Я приезжал к нему. И я, и твой отец – мы пару раз были там. Хотели понаблюдать за жизнью этих отшельников. Честно говоря, меня очень просили родители Пети. Они надеялись, что он одумается, вернётся в медицину. Они хотели для своих сыновей лучшего, тратили последнее, работали как проклятые, выучили, и такой поворот… Петя отравился, брату его с такой фамилией была закрыта дорога в медицину.