дителям.
– Ты поверил в это?
– Не знаю. Он обещал разобраться. Но тогда прежде всего я пожалел Полинку…
– А меня ты не пожалел?
– Ваня…
– Как ты мог…
– Ваня, сейчас не время ругаться. Возненавидишь меня потом. Я же чего приехал посреди ночи – совесть у меня перед тобой болела. И я капитана Новикова, ну, того, который тогда тебя прогнал, прощупал через старые связи.
– Как прощупал?
– Ему анонимно позвонил Димка и сказал, что есть свидетель по делу сектантов из леса. Мол, живу неподалёку, шёл через лес и набрёл на человеческие останки неподалёку от поселения. Он сразу же заинтересовался. Договорились завтра о встрече там, неподалёку от леса. Якобы человек готов показать это место. Думаю, он пошлёт кого-то зачистить там всё. Или сам явится разобраться. А я туда надёжного человека с группой прикрытия попросил подъехать. Со мной работал его отец, честнейший человек был, пока не убили в девяносто седьмом. Если всё сработает, Новикова возьмут с поличным, может, он чего расскажет.
– Не нужна мне больше ваша помощь! Ни твоя, ни Димки с Васькой. Они, может, тоже знали про Сафронова, да? Пошли вы все! Сам во всём разберусь.
Я заскочил в комнату, сунул пистолет на место, под футболки, и хлопнул дверью.
На нарах
Я выбежал на улицу. Ночь забирала с собой остатки сумасшедшего дня, и только фары проносящихся мимо машин облизывали утомлённый город. Кажется, вместе с этим днём что-то уходило из моей души. Только дню всё нипочём. Завтра он вернётся, а внутри меня так и останется эта чернота.
Оказалось, это не все приключения на сегодня. Из резко притормозившей у моего подъезда милицейской машины вывалили двое и направились в мою сторону. Я подумал, что бежать уже не имеет смысла. У меня спросили имя и фамилию и тут же сунули под нос удостоверение. Далее молча стали заламывать руки, но я попытался максимально показать, что не сопротивляюсь. Тогда меня спокойно сопроводили до машины.
От неожиданности я не успел даже задать вопросы, но почти сразу же вспомнил слова Сафронова о милиции. Получается, он не просто угрожал, а на самом деле заставил Полину написать заявление. В этот момент я радовался только тому, что не додумался взять с собою пистолет.
– Куда мы едем? Мне бы позвонить!
Мои вопросы и просьбы остались без ответа…
Когда меня привезли к зданию ИВС и повели на оформление, я уже не пытался спрашивать. Просто смотрел по сторонам, покорившись судьбе. И тут взгляд мой зацепился за знакомое лицо. Следователь по фамилии Бойков, что вёл дела убитых проституток. Он как раз повернулся и тоже заметил меня:
– Иван? Ты тут как? Погоди ты, – обратился он к моему конвоиру.
– Сам не знаю, – с горечью воскликнул я. – Подошли, забрали… На меня заявление написали за изнасилование. Разве можно просто так, без доказательств, задерживать?
– Да, что-то ты не сильно на маньяка похож, – почесал затылок Бойков. – Может, на пьянке какой деву полапал? А вообще у нас действуют по обстановке. Могут и сразу задержать, и дело возбудить. Но по общему правилу даётся трое суток на проверку заявления.
– А какая-то экспертиза будет? Так любого можно обвинить.
– Экспертиза может никаких результатов не дать, но обвинение и без результатов СМЭ обходится прекрасно. Кому-то ты, парень, дорогу перешёл.
– Мне даже никаких документов не предъявили.
– Единственный документ, который задерживаемому обязаны предъявить, – удостоверение личности. Показывали?
– Это да. Но я даже ничего прочитать не успел. Как здесь вообще…
– На территории изолятора семь камер. Каждая рассчитана на двух человек. Завтрак, обед и ужин – по расписанию. Тут нормально. Разберутся, отпустят. Я поспрашиваю.
– Очень прошу, деду сообщите. У вас же в деле есть мой домашний номер?
– Да… хорошо, сделаю.
– Всё, заканчивай болтать, – буркнул тот, что привёл меня в здание.
– Зайду к тебе позже, – пообещал Бойков и добавил, понизив голос: – Позавчера нашли ещё одну проститутку порезанную.
– Значит, взяли не того?
– Или он был не один, или у него появились подражатели. Короче, у меня теперь такой геморрой… Руководство рвёт и мечет. Требуют преступника на блюдечке. Скорее всего, проблемы будут у Гулиева. Это его сфера влияния. Решил, что на органы девок продавать выгоднее, чем на час.
– Или кто-то активно пытался его подставить, – пробормотал я, перебирая ногами.
В камере ИВС я оказался один, хотя помещение было рассчитано на двоих. И на том спасибо. Она напомнила мне старый деревянный дом, из которого вынесли всю мебель, остались только нары, скамейки, что-то похожее на тумбочку.
Передать в двух словах аромат, царящий в камере, не представлялось возможным. Это был микст из запахов дешёвого плесневелого табака, цементной пыли и мочевины. Его дополнял яркий электрический свет и журчащий кран. Он не закрывался до конца, вода понемногу утекала, как и все разумные мысли из моей головы. От дикой усталости я провалился в безрадостный коматозный сон. А проснувшись, понял, что уже утро.
Когда я уже успел позавтракать водянистой кашей с белым хлебом, дверь открылась почти бесшумно и я увидел вчерашнего охранника – усатого мужика с дёргающимся глазом.
– К тебе пришли. Вообще не положено пока, но Бойков сказал, ты нормальный парень.
– Кто? Кто пришёл?
– Сейчас увидишь. И ещё: вот твои записки, читать у нас можно. Так что сиди, уроки учи. Брат твой звонил.
– Пугал тестем? – пошутил я и тут же пожалел об этом.
Судя по недовольному лицу охранника, тесть всё-таки возымел действие.
– Тесть его не поможет, если виноват…
– Я никого не насиловал. Вообще. Насилие – это в принципе не мой конёк.
– Хорош болтать. Пошли.
В комнате свиданий меня ждала… Полина. При моём появлении она шмыгнула покрасневшим носом, робко заулыбалась и полезла за носовым платком.
Я сел напротив, и тогда Полина спросила:
– Как ты?
– Тебе какое дело?
– Я беспокоилась…
– С какого перепугу тебе за меня беспокоиться? Ты же хотела отомстить – вот и отомстила.
– Про это я помню. Но… я же не виновата, я не думала, что отец тебя сюда… Думала, он просто промоет тебе мозги. Я была против, а он заставил заявление написать.
– Мне от этого не легче.
– А ты всё равно сволочь.
– Интересно почему? – удивился я.
– Ты меня бросил, а я всё равно продолжаю бегать за тобой. Думаешь, это приятно? – всхлипнула она, и лицо, ещё секунду назад злое, стало беспомощным.
– Поль, – как можно мягче начал я, – никто тебя не бросал. У нас вообще-то были свободные отношения… Ты сама так говорила.
– У тебя мания спорить.
– Нет у меня никакой мании!
– Вот опять! Ладно, прости меня.
Я посмотрел ей в глаза, и мы с облегчением рассмеялись.
– На самом деле я ужасно рад, что ты пришла, – сказал я честно, накрывая её ладонь, лежащую на столе, своей. – Ты только больше так не делай, ладно?
Она молча кивнула, разом став похожей на маленькую девочку. Такой я её и помнил с детства.
– Я заявление забрала. Тебя отпустят?
– Надеюсь, потому что мне Лену надо спасать, – вздохнул я, пожимая Полине руку. – Надеюсь, у всех всё будет хорошо.
– Так не бывает, – покачала она головой, высвободила свою руку и пошла на выход.
Потом, уже в камере, я долго душил в себе иррациональную уверенность, будто отец Полины и есть тот самый Айболит. Она, эта уверенность, была намного крепче понимания, что это совершенно невообразимо. Хотя почему нет? Он мог завидовать отцу Лены, да мало ли что ещё!
Они дружили, и вполне возможно, Сафронов спустя годы решил, что заслуживает почитания ничуть не меньше, чем отец Лены. С его связями в городе было бы неудивительно, что бывшие уголовники вышли на него, склонив к сотрудничеству за большие деньги. И даже очень может быть, что сам Сафронов мог предложить схему с поселением бывшего товарища. Неслучайно Лена крутилась вокруг него, а ещё упоминала при Суслике, что один наш знакомый очень опасен.
В растерянности я взял конспекты, что принёс охранник, и стал переворачивать страницы. В тетради обнаружились записи Суслика и Лены, которые я анализировал в той, казалось, совсем «прошлой» жизни.
Волков учил нас проводить графологический психоанализ, начиная с буквы «р». По тому, как человек пишет эту букву, можно многое узнать о его агрессивно-бойцовских качествах. Ленин почерк сразу же выдавал демонстративную личность. Буква «р» со сверхдлинным концом. У Суслика буква выдавала его постоянное желание ввязаться в драку. Такие люди не любят, когда их дразнят. А вот пометки деда, касающиеся моего расследования. Там, где он советовал обратить внимание на раковые опухоли у журналиста и мумии. У деда отросток буквы был длинный, с уверенным нажатием, но с достаточно округлым кончиком. Обычно так пишут люди, являющиеся неагрессивными по натуре, они эмоциональны и редко применяют силу для решения проблем.
Взгляд мой зацепился за комментарий, написанный Волковым. В его слове «Прекрасно» буква «р» была написана очень интересным образом – отросток буквы изогнут. Обычно это говорит о том, что человек импульсивен, но в глубине души боится нанести сильный удар. К тому же отросток был поджат, а это говорит о жёстком самоконтроле, подавлении своей агрессии.
Для интереса я сравнил его букву со своей. Я вообще писал «р» престранно, изгибая отросток влево. По науке это говорило о наличии проблем в прошлом, о том, что я тащу на себе груз прошлого, какие-то обиды. Но я-то понятно, тот ещё тип. Да ещё и левша.
Примерно через час камера открылась, и дежурный гаркнул:
– С вещами на выход, Царёв!
В коридоре громко работал телевизор: показывали местные новости. Увидев на экране кадры леса, я машинально притормозил. И не ошибся, речь шла о ночном происшествии, взбудоражившем город. Оказывается, выстрелы со стороны поселения были слышны даже в дачном кооперативе, и обеспокоенные жители вызвали милицию. Прочесав территорию, стражи порядка сначала никого не нашли. Поселение выглядело так, словно его покидали в спешке. Но ничего не указывало на перестрелку: ни трупов, ни крови. Но потом они вскрыли главный дом, который кто-то закрыл ключом снаружи, и нашли там два мужских трупа, их фото вывели на экран, и я сразу узнал в одном из них Бледных. Второго я помнил, как мутного типа, который изначально и привёл меня к логову «врачей».