Наверное, самым главным плюсом курса было то, что почти все теоретические моменты, обычно скучные, у Волкова сопровождались или наглядной демонстрацией, или же хорошими примерами из жизни.
– Если у вас есть глаза и уши, чтобы видеть и слышать всё что нужно, вы можете быть уверены, что ни один преступник ничего не скроет. Даже если он сам молчит, проболтаются кончики пальцев. Каждая мелочь будет посылать вам знак. Ваше дело – уметь это уловить. На сегодня всё.
Волков захлопнул свой ежедневник, как делал всегда, когда пара подходила к концу. Я обычно старался задержаться, задать какие-то вопросы. Не скрою, мне очень хотелось поговорить с Волковым про голоса покойников. С тех пор как следователь поймал душителя, я понял, что трупы действительно говорят со мной. Это не плод моей фантазии. Волков был доктором медицинских наук и вполне мог разбираться в таких отклонениях. Конечно, был ещё Сафронов, но он дружил с дедом и сразу бы доложил о моих проблемах. Волков же был человеком чести: попроси я его, уверен, это осталось бы между нами.
В этот раз он предложил мне зайти в лаборантскую. Она располагалась смежно с кабинетом химии со стороны классной доски и имела два выхода: один – в кабинет, другой – в коридор.
Я обратил внимание на большой пластиковый короб на подоконнике.
– Это формикарий, – отследив мой взгляд, сказал Волков.
– Что? – удивлённо переспросил я.
Профессор охотно пояснил:
– Искусственный муравейник. Забрал на работу, у нас в доме капитальный ремонт делают, постоянный шум. Муравьи не любят такое.
– Никогда не видел подобного.
– Первые формикарии были созданы биологами для научных исследований ещё в девятнадцатом веке. А повышенный интерес к таким конструкциям привёл к их массовому распространению. У нас в стране муравьиные фермы начали набирать популярность всего пару лет назад. Появились даже любители формикариев. Перед тобой один из них.
– Очуметь. Как их много…
– Знаешь, чем меня привлекают муравьи? Они прямо как люди. Наблюдая за ними, можно многое понять.
– Серьёзно?
– Конечно. К примеру, вот это у них арена. Здесь проходит значительная часть социальной жизни муравьёв. Сюда подаётся корм, тут обустраивается отхожее место, по арене насекомые путешествуют день и ночь в поисках строительных материалов, а также пищи. Здесь всегда кипит жизнь. Чувствуешь, как мы похожи?
– Определённо что-то общее есть, – согласился я.
– Вот здесь – система ходов. Множество отсеков и переходов. Для маленькой колонии сначала открывают три камеры, а остальные отделяют переборками, убирая их по мере роста численности. В одной камере устраивается гнездо, где матка откладывает яйца, в другой – кладовая для пищевых запасов, а вот тут муравьи могут устроить что-то на своё усмотрение, например хранилище личинок или свалку для мусора. Чем не наши дома и дворы?
– А это? – я показал пальцем на небольшой отсек с каплями внутри.
– Камера увлажнения – там съёмные гипсовые вставки. Они распределяют влагу равномерно, правда, со временем начинают портиться и гнить, но их легко заменить. В зависимости от размера системы ходов может быть одна, две или больше таких вставок.
– Чётко продумано.
– Ладно, Иван, ты же не муравьями пришёл любоваться? Давай выкладывай.
– Такое ощущение, что вы видите студентов насквозь…
Анатолий Васильевич улыбнулся:
– Как сказал Гоббс: «Мудрость приобретается чтением не книг, а людей».
– В общем, тут такое дело… Кажется, со мной разговаривают покойники! – выпалил я, чтобы не передумать.
Волков приспустил очки, задумчиво кивнул и пробормотал:
– Рассказывай.
– Только уговор: в психушку не звоните, хорошо? Сразу скажу: не падал в детстве, меня никто не бил по голове, не употребляю наркотики и никакие другие сильнодействующие лекарства. Но думать о том, что просто сошёл с ума, тоже как-то не хочется.
Как ни странно, Волков не округлил глаза и не покрутил пальцем у виска. Он просто внимательно посмотрел мне в глаза, как бы приглашая открыться:
– Ты сейчас серьёзно говоришь? Как это происходит? Главное, ничего не бойся.
Я попытался честно вспомнить все эпизоды, вычленить главное и рассказать о моих задушевных беседах с трупами. На всё про всё ушло минут десять. Закончив, поинтересовался:
– Как считаете, я чокнутый?
Анатолий Васильевич усмехнулся уголками губ, но глаза оставались грустными:
– Нет, разумеется, нет. Хотя, Иван, в какой-то мере все мы немного чокнутые.
– И всё? Вы больше ничего не скажете?
– Во-первых, успокойся. Я тебе верю. Хотя, заметь, мы никак не можем это проверить. Во-вторых, у меня сейчас начнётся пара, так что всё равно полноценно побеседовать мы не сможем. В-третьих, я, конечно, ценю твою безмерную веру в мой профессионализм… Но не забывай: я никогда не сталкивался с таким. Дай мне хотя бы какое-то время, чтобы изучить литературу, покопаться в зарубежных источниках. Возможно, я смогу связаться с кем-то из западных коллег.
Он поймал мой выразительный взгляд и сразу же всё понял:
– Разумеется, я никому ничего не скажу о тебе. Можешь на меня положиться.
– Спасибо. Мне не хотелось бы стать подопытной мышью для спецслужб, – невесело усмехнулся я. – Ну, тогда я пойду…
Мне показалось, что Анатолий Васильевич как-то особенно кивнул, приоткрывая дверь.
«Скажи ей…»
На дежурство я решил выйти пораньше и пройтись до морга пешком, благо солнце выскользнуло из серой дымки. Чтобы не идти через район малосемеек, я сделал большой крюк. У меня от тамошних пейзажей падало настроение. И всё равно я пришёл раньше смены.
Наш судмедэксперт Вениамин Петрович курил на лавочке, и я, подумав, присел рядом.
– Как ты, малец, после позавчерашнего вскрытия? – улыбнулся он. – Отошёл?
Я молча кивнул, а Вениамин продолжил:
– К смерти привыкаешь, нельзя не привыкнуть: сляжешь, если будешь принимать близко к сердцу каждый случай.
– У меня ещё есть время подумать, в какую область медицины я пойду. Поначалу всерьёз задумался о профессии судмедэксперта…
– Ты должен на психологическом уровне быть склонным к такой работе, иначе чокнешься в любой момент и безвозвратно. Это как на эстраде – будешь отличным певцом, если у тебя от природы есть слух. А пению можно подучиться.
– Вы настоящий герой. Каждый день видеть такое…
– Да ну тебя, – отмахнулся Вениамин, – я ремесленник. Самое страшное не человека вскрывать, а разочаровываться в людях. Веришь, почти все дураки. Лежит парень молодой – наркоман. Убили по «синей лавке». И как можно было в тридцать лет умереть от передозировки, вместо того чтобы радоваться жизни?
– Это да…
– Но тела изнутри тоже бывают разными: часто – аккуратными и даже по-своему красивыми.
– Серьёзно? Надо уметь – видеть красоту в таком…
– Да, жалко, большинство испорчено самим человеком: едой, сигаретами, наркотиками.
– А кого вы сейчас вскрывали? – поинтересовался я из вежливости.
– Да привезли какого-то самоубийцу. Я таких называю «парашютистами». Прыгнул с общего балкона девятиэтажного дома. Даже не сразу умер, побывал в больнице. А потом – сразу к нам с припиской от хирургов: «От нашего стола к вашему».
Я ухмыльнулся. Странный медицинский юмор уже давно стал частью меня. Бывало, собираясь большой компанией на какой-то вечеринке, ребята заводили разговоры о том о сём, и я начинал рассказывать интересные, забавные случаи с работы, забывая, что в компании медиков больше нет. Помню, как-то в ответ на мои извинения одна субтильная блондиночка заявила: «Всё нормально, меня о тебе предупреждали».
Докурив, я направился в кабинет, чтобы переодеться на дежурство. Меня встретил тихий коридор с парой пустых каталок. А потом сразу навалился он – запах. Морг для меня всегда пах смертью, и за семь месяцев моей работы тут ничего не изменилось. Хотя все уверяли, что к рабочему запаху со временем привыкаешь, да и присутствует он только тогда, когда есть чему вонять. Само же помещение морга, по заверениям коллег, особо не пахло. Но у меня на этот счёт было своё мнение.
Выглянувший из каморки Сева сразу же стал жаловаться, что сегодня целый день заменял медрегистраторшу Инну и вёл протоколы вскрытия под диктовку Вениамина.
– Задолбали со своими отпусками. Такое ощущение, что я один не хожу в отпуск. Пошли покурим.
Я покорно вздохнул и, хотя курить больше не хотел, решил посидеть с Севой. Когда мы вышли, Вениамин Петрович уже удалялся от морга неспешной походкой. Чуть сгорбленный, с неизменной клетчатой сумкой в руке.
– Поражаюсь ему. Столько лет работает – и всегда невозмутимый вид, – вздохнул Сева. – И пашет за двоих: Ксюха постоянно то на учёбе, то на больничном.
Действительно, в штате у нас было два судмедэксперта, но молоденькая Оксана Леонидовна к тридцати годам успела не только отучиться, но и обзавестись тремя детьми. Так что у нас в морге она была редким гостем.
Сева озадаченно похлопал себя по карманам и повернулся ко мне:
– Сигарету дай.
– В рюкзаке оставил.
– Сгоняй за моими, сил нет встать. Я в коридорчике перед секционной халат повесил.
Сева и правда выглядел неважно: опухшие веки, глаза с красными воспалёнными жилками, волосы взъерошены. Между своими ходили слухи, что он расстался с той девицей из цветочного и был в депресняке. Даже стал наливать в свою фляжку со зверобоем медицинский спирт, хотя раньше к алкоголю был равнодушен. Но я с расспросами не лез: не такие уж мы близкие друзья. Захочет – сам расскажет.
Вскрытия у нас проходили в секционной – большой и светлой комнате с огромной лампой и окном, затянутым матовой плёнкой. Такое стекло хорошо пропускало свет, но не позволяло любопытным наблюдать за процессом. Хотя я всегда думал, что редкий придурок будет заглядывать в окна морга. Секционную от остального помещения отделяло маленькое пространство – то ли комната для переодевания, то ли предоперационная. Там Севка и бросил свои шмотки. Я полез в карман его халата и вдруг явственно услышал: