Суслик непроизвольно сжал кулаки, и я подумал, что он сейчас точно наваляет этому типу в капюшоне. И потом его мамаша заяву на нас накатает. Суслик тут не работает, а меня сразу вычислят, ещё и из универа турнут.
Я медленно подошёл к жертве Суслика и поднял руку в примирительном жесте. Парнишка дёрнулся, словно я хотел его ударить. Это был явно не один из моих ночных гостей. Те показали себя борзыми и уж точно не стали бы шугаться.
– Тихо-тихо, мы не кусаемся, – успокоил я жертву Суслика, одним пальцем подцепив его капюшон.
Если честно, был уверен, что это случайный малолетка, который хотел покурить в кустах. Но то, что произошло дальше, заставило меня отступить на шаг назад. Суслик пробормотал: «Мочалка?!» – и сплюнул. Мой друг казался обескураженным, если по отношению к нему можно употребить это высокопарное слово. А я молча смотрел на девушку с длинными каштановыми волосами и глазами зеленовато-бутылочного цвета. Под фонарём они блестели как кошачьи и даже отражали свет.
– Как тебя зовут? – растерянно спросил я.
– Какая разница? – фыркнула девчонка, разом обретя уверенность.
– А… что ты делала возле морга?
– Гуляла.
– Сомнительное удовольствие, – удивлённо заметил я.
– Кому как. Мне вот нравится. Хожу подышать воздухом, здесь река рядом.
– Чего тогда убегала?
– Так этот боров кинулся на меня как ненормальный. Первый порыв человека с инстинктом самосохранения – бежать от этого чучела.
– Э, ты следи за языком! – Суслик явно охренел от такого напора. Я, признаться, тоже. Какое-то время мы с девчонкой (я к тому времени уже понял, что она примерно моя ровесница) оценивающе смотрели друг на друга.
– Ладно, мне пора, – заявила она.
– Вообще-то тут по ночам бывает опасно. Всякая гопота отирается. Может, проводить? – предложил я.
Ночная гостья ничего не ответила, просто покачала головой и быстро зашагала в сторону остановки. Порывистый ветер бросил нам с Сусликом в лицо горсть первых дождевых капель, и я понял, что надо возвращаться в морг.
Рубец, все дела
Через день я услышал, как Сева что-то бурно обсуждает с заведующей в её кабинете. Ну как бурно… На повышенном шёпоте. Слов я не разобрал, но вышел он от неё раскрасневшимся.
– Чай будешь? – миролюбиво предложил я. Сева рассеянно кивнул. – Чего с Маринкой ругаешься?
– Да ну её, – отмахнулся Сева. – Стерва, прицепилась с этим парашютистом. Интересуется, не было ли при нём каких документов или других вещей.
– Ты ей не рассказал про медальон и труп в платье? – уточнил я, хотя уже знал ответ.
– Сперва хорошо бы понять, кто был предыдущий покойник, – отмахнулся он. – Может, я чего напутал. И ты не болтай об этом. А то поделился с тобой на свою голову. Скоро об этом будут знать все окрестные собаки и глухие старухи.
– Да ладно-ладно. Я молчу. А как его нашли? Того, который в платье?
– Я подробностями не интересовался. Дом заброшенный был, но наследники вроде имелись. Явились по какой-то нужде, а там – подарок. Причём высох, как мумия. Вызвали милицию. Кстати, у этой мумии тоже рак был, только лёгких. Видимо, не верят наши люди в отечественную медицину. Вот и кончают мучения сами: кто вешается, кто с крыши прыгает. И вообще… Чего ты к этому дядьке прицепился?
Я возмутился:
– Ты сам меня заинтриговал этим медальоном. Сказал: какая-то тайна.
– Может, цепочка и медальон вообще не связаны. А ещё из примет обычно действуют парные случаи: когда попадается сложный и редкий диагноз, в ближайшем будущем будет такой же.
– У нас тут просто сработало криво: попались связанные между собой покойники, – пошутил я.
– Или не связанные, – недобро глянул на меня из-под насупленных бровей Сева.
– Тут только цепочка покажет, – заметил я вроде бы невзначай.
– Ага… – чтобы перевести тему, Сева снова стал жаловаться на Жабу: – Прицепилась ко мне, а сама хороша.
– В смысле?
– К Жабе утром заглядывал майор не из нашего отделения. И они о чём-то шептались. И отчётец по парашютисту она быстро состряпала. Хотя я своими ушами слышал, как Вениамин говорил про отсутствующий палец. Я даже протоколировал. А в отчёте, к примеру, про это ни слова.
– А если у неё спросить?
– Спросить? Я лично с ней связываться не собираюсь. Работа моя меня устраивает, а что там у Жабы за дела с местной милицией – нас волновать не должно.
Сева не удовлетворился чаем, включил чайник и достал банку с растворимой бурдой, которую мы все пили на работе. Но мысль про странный отчёт, видимо, тревожила, потому что он словно оправдывался:
– Да и что я спрошу? Почему вы забыли указать, что у него пальца нет?
– А палец не может быть… ну… результатом падения? – предположил я.
– Там, Ваня, такое дело… – Сева плотно закрыл дверь. – Палец вроде как отрублен. И не так чтобы прямо давно. Вениамин что-то бормотал о плохой технике операции, мол, рана долго не заживала. Как-то он это разглядел. Сейчас-то затянулась, правда. Рубец, все дела.
– Ого… – я похолодел от упоминания отрубленного пальца и дальше с трудом вникал в смысл его слов. На автомате задавал какие-то вопросы, но в голове крутилось только то злополучное корыто.
– Отож, – продолжил Сева. – То, что кто-то отрубил человеку палец, наводит на мысли, что у него были проблемы с какими-то нехорошими парнями. Сам себе вряд ли отрубишь так чётко – под корень. Даже если с топориком балуешься неумело. Может, конечно, ампутация, но очень уж коряво сделано. Опять же, это Вениамин сказал, он в молодости в хирургии порядком поработал.
Пока Сева рассуждал, внутри меня шёл бурный диалог с самим собой: «Неужели это оно? – А ты думал! – Да мало ли кому могли отрубить палец полгода назад? – А ты часто видел, чтобы людям пальцы отрубали? Есть вероятность, что тот палец из корыта принадлежал мужику, что накануне, уже будучи трупом, обратился с просьбой. Но что имел в виду покойник, когда прохрипел: “Скажи ей…”. “Ей” – это кому? Деве Марии? Нашей Жабе? Его жене или матери? Так можно перебирать бесконечно, правды я всё равно не узнаю…»
– А ты не слышал, что конкретно тот майор говорил? – всё-таки спросил я у Севы.
– По ответам Маринки понял, что мент настойчиво спрашивал, какие вещи при покойном были. А сам сообщил немного. Я только начало услышал – документов при нём не было. В доме, где всё произошло, он не жил. Никто не ищет. Может, он вообще не из наших мест. Потом они закрыли дверь, и я уже вообще ничего не смог разобрать.
– Если его никто не знает, чего менты суетятся? – удивился я. Сам-то уже успел подумать, что парашютист – какой-то связанный с криминалом субъект, попавший в поле зрения милиции. Вот они и всполошились.
– Работают сообща. Наверное, хотели узнать, не обращались ли к нам родные. Или настоятельно советовали Жабе быстрее закопать. Нет тела – нет дела.
– Может, всё-таки стоило упомянуть про медальон? Это важная деталь, по ней его могут опознать…
– На фиг им эта безделушка? – уже разозлился Сева. – Я чего и говорю: помалкивай. Сдуру ляпнул тебе, теперь вот думай…
– Но они же что-то ищут? Может, как раз этот медальон…
– Я его вообще вчера выкинул. От греха подальше. А если ментов что и интересовало, так это бабки. Наверняка подумали, что мужик мог быть жертвой разборок, надеялись, что при нём была пачка долларов. Наивные. Сейчас уже не те времена.
– И что теперь с ним будет? При мне ещё неопознанных не было, – поспешно пояснил я, пытаясь оправдать свой интерес.
– Теперь, если летун официально невостребованный, все расходы на себя возьмёт государство. Когда придёт время, за ним в трупохранилище приедут гробовщики, положат в деревянный гроб, прибьют крышку гвоздями и повезут на кладбище. Гробы, правда, самые дешманские, иногда даже не обитые тканью. Вот такая петрушка. Одиночество, Иван, это когда тебя некому забрать из морга, – усмехнулся Сева.
Выучили вас на свою голову!
После смены я шёл домой, пытаясь решить: заглянуть в отделение милиции или забыть обо всём. Нет, надо рассказать о пальце, о том, где я его видел. Пусть проводят свои розыскные действия или как там это правильно называется? Высчитывают, откуда он мог приплыть при определённом течении. Вдруг это наведёт на мысли, кто мог отрубить палец человеку и главное – зачем? Следаки должны знать, как использовать такую информацию.
Первое, что приходило мне в голову при виде отрубленного пальца, – это долги. Может, кто-то до сих пор застрял в девяностых и выбивает их таким диким способом. Тогда вероятность того, что мужика сбросили с крыши, возрастает. Хотя зачем сбрасывать того, кто тебе должен? А что, если дело в медальоне? Нет, он тоже особо ценным не выглядит. И как я о нём расскажу? Медальон наверняка у Севы, хоть он и врёт, что выбросил его. Сам, пожалуй, не рад, что взял, но как теперь откатить назад? Сказать, что воруешь у мёртвых? А мне сдавать коллегу будет по-свински. Он же просил никому ничего…
Уже подойдя к крыльцу, возле которого скучали два милицейских газика и серый «вольво», я собрался разворачиваться, потому что сомневался, но в последний момент решил хотя бы заглянуть. Загадал: если дежурный будет на месте, значит, судьба, нет – пойду домой.
Помещение давно требовало ремонта. Я помнил это отделение, потому что в детстве приходил сюда с дедом. Он иногда заглядывал к бывшим коллегам, показывал мне, где трудился в лучшие годы. Теперь, правда, некоторые окна заменили стеклопакетами, но краска на стенах пузырилась, а о первоначальном цвете линолеума оставалось только догадываться.
Дежурный был на месте: пил чай и читал газету. На меня взглянул не сразу, а взглянув, явно расстроился. Огляделся по сторонам, чтобы точно удостовериться, к нему ли я, и пробормотал:
– Вы к кому?
Я попытался путано объяснить, что мы почти соседи, что я из морга, что у нас появился неопознанный труп и я хотел бы узнать, кто это.
– А тебе зачем? – в процессе моего рассказа дежурный, видимо, решил, что перед ним полоумный и церемониться не обязательно.