Иван ткнул мечом лежащего, тот дернулся всем телом и испуганно взвизгнул.
— Не губи, хозяин, дома детки маленькие.
— Так вы первые начали.
Мужик перевернулся на спину, умоляюще посмотрел на Ивана:
— Пошутил я, мы мирные косари. — Рядом с мужиком лежала коса, а не дубина, как показалось в начале. — Приблудились мы, леший сбил с дороги. Видим, всадник едет, обрадовались, кинулись навстречу. Про дорогу спросить хотели, и тут — как леший за язык дернул — ляпнул ни с того ни с сего. Ну, какие мы разбойники? — Косарь медленно стал подниматься, подобрал узелок и косу. — Я ж не знал, что ты такой, богатырь, горячий.
Иван спрятал меч в ножнах.
— Кто так шутит?
Зашуршали кусты, из них несмело выбрались, робко улыбаясь, двое косарей.
— Не серчай на нас. На тебе тоже не написано, кто ты такой.
— Иван-царевич.
— Все ясно, — мужики переглянулись и громко захохотали.
— Небось, было у отца три сына…
— Так и есть.
— Хочешь, байку расскажу? — спросил косарь, которому Иван голову хотел отсечь.
— Расскажи.
— Скакал Иван-царевич, скакал три дня и три ночи, пока соседи снизу не пришли и скакалку не отобрали.
— Это ты про что?
— Да просто так, — мужики дружно захохотали.
— А, вы куда идете?
— К Прохору трактирщику, нанялись на работу. Не подскажешь дорогу?
— Вам в ту сторону, откуда я еду. Держитесь, чтоб кусты от вас справа были, и смотрите, где трава примятая, так к Распутью выйдете, а там прямая дорога до трактира.
— Спасибо, царевич, — поблагодарили мужики. — Если б не ты, до ночи плутали бы с лешим.
— Откуда здесь лешему взяться?
— Подожди, скоро лес начнется.
— Будь осторожен, он и тебя пугать начнет да плутать заставит.
— Места здесь дикие. Не по той дороге ты поехал.
— Какая досталась.
Мужики и Иван разминулись.
— Нервный какой-то, я пошутил, а он за меч хватается.
— Младшие дети все такие.
— Избалованные, — шли и говорили мужики: новая тема, новые страсти, с ними и путь короче…
— Кошелек или жизнь, — ехал и усмехался Иван. — Шутники, кто так шутит?
Приключившийся случай позабавил, оказывается, и в Гиблых Землях можно людей встретить. Иван оглянулся — в высокой траве крестьян было не разглядеть, только косы на солнце блестели золотыми полумесяцами, да белели подвешенные на них узелки со снедью.
Прошло еще немного времени, среди кустарника стали попадаться одинокие деревья, трава стала ниже и не такой густой. В стрекочущий хор кузнечиков начали вмешиваться сольные партии птичьих трелей.
— Край-то какой красивый, кто тебе имя такое гнусное дал — Гиблые Земли? — Иван раздул грудь, глубоко втягивая прогретый солнцем запах луговых трав. — «Во поле березка стояла, во поле кудрявая стояла», — тонко пропел он и рассмеялся. В небольшой березовой рощице, мимо которой он проезжал, рассмеялись в ответ. Царевич всмотрелся в светлые просветы стволов. В роще послышалось знакомое карканье.
— Проверяешь? Я живой! — крикнул Иван.
— Еще живой! — эхом отозвалось из рощи. Конь всхрапнул, пристукнул копытом.
— Что, Сивко, чужого чувствуешь? — спросил Иван. Ободряюще погладил коня, — Кологривый ты мой. Ничего не бойся, это ворон балует. Хоть и триста лет живет, а все равно — птица глупая.
Переезжая от рощицы к рощице, Иван и не заметил, как начало вечереть, да и Сивко, хоть и богатырский конь, стал чаще спотыкаться. Царевич, спрыгнул на землю, повел коня в поводу.
— Скоро отдохнешь, смотри, какая трава — высокая, сочная, только место для ночлега отыщем.
Впереди виднелась высокая и мрачная полоса смешанного леса.
— В лес не пойдем. Остановимся в березовой роще, огонек разведем, правда, Сивко? — Конь теплыми губами ткнул царевича в плечо, что-то фыркнул. — Вот и отлично, лес завтра пересечем.
Рубиновая маленькая капелька огонька дрожала среди деревьев, словно чего-то боялась. Иногда с лиловых протуберанцев срывались к небу искорки, с заветной мечтой превратиться в звезды, и мирно затухали среди высоких холодных березовых крон.
Рядом слышалось жизнерадостное журчание маленького родничка, бьющего из-под заросшего мхом валуна и убегающего в глубь рощи. В той стороне, откуда доносилось его журчание, вспыхивали бриллиантовыми и изумрудными россыпями огни светлячков, звенели цикады.
Иван сидел, упираясь спиной в старый березовый ствол, смотрел на огонь, шевелил его, пробуждая к жизни, палочкой, подкидывал лиловому другу-зверю дровяной корм. Настороженно прислушивался к ночным звукам. Пламя после очередной порции сухих веток выхватило серый бок Сивко. Конь смачно хрумкал травой, о чем-то вздыхал. Порой к постоянному ночному фону примешивался хруст валежника, непонятное щелканье, посвист, странные шорохи вблизи ручья — то ли смех, то ли плеск воды. В такие мгновения конь вскидывал голову, вглядывался во тьму, но не пугался, значит — не до ужасов.
«Летом серым корма достаточно», — подумал о волках Иван, вытащил из ножен меч, положил под руку. Неприятный осадок на душе оставил, объявившиеся в полночь тучи, заволокшие небо, проглотившие луну и звезды. Только дождя нам не хватало. В лесном мраке алым сердцем жило и билось пламя костра. Язычки пламени выхватывали из ночи небольшие фрагменты: голые пятки, ноги отдыхали от сафьяновых сапог; красное от пламени лицо Ивана с широко раскрытыми, чуткими глазами; часть толстого ствола; серый бок Сивко; торчащую из ниоткуда длинную березовую ветку.
Иван насторожился, вздрагивая всем телом, прислушиваясь и вглядываясь во тьму. В ту сторону, где было чистое поле. Кажется, где-то очень близко звучала песня. Неужели калика Иван?
Теперь же тишина другая:
Прислушайся — она растет,
А с нею, бледностью пугая,
И месяц медленно встает.
Все тени сделал он короче,
Прозрачный дым навел на лес
И вот уж смотрит прямо в очи
С туманной высоты небес.
О, мертвый сон осенней ночи!
О, жуткий час ночных чудес![4]
— Да нет, такого не может быть, показалось, — пробормотал Иван. Песня исчезла, тишина поглотила её, будто ничего и не было. Мираж… — Да нет, откуда здесь калике объявиться. Скоро на свадьбе петь будет, у царя Долмата. Где его царство расположено? Хорошо сейчас сидеть среди гостей, мед, пиво, с усов утирать. Гости… Счастье, когда тебя окружают люди… — Иван плотнее укутался в плащ, от земли подбиралась ночная сырость и холод. Царевич подкинул в костер несколько старых сучьев. Костер жадно зарычал, словно собака, получившая кость, вскинул вверх огненные протуберанцы.
Глаза сами собой закрывались, жар играл на лице. Иван закрылся от пламени рукой, громко зевнул и поджал пятки.
Что-то зашуршало над головой, раздался треск, тут же заухало, и над костром и головой Ивана пролетела, выпучив желтые глазища, огромная сова.
— Угу! Угу! — разнеслось по лесу.
— Тьфу ты, ведьма, — выругался Иван, кладя меч на землю. — Чтоб ты в дерево врезалась.
— Угу! Угу!
— Ого! — заорало что-то или кто-то у ручья.
Сивко испуганно зафыркал, встал рядом с деревом Ивана, коснулся лица теплыми губами, словно пытался что-то объяснить.
Кто-то ходил кругом — трещал сухой валежник, слышался тихий смешок, покашливание.
— Кто здесь? — вооружившись мечом, Иван вскочил на ноги. — Эй, кто здесь?
Одновременно, затрещало со всех сторон, от невидимого ветра, зашелестели листья деревьев. С кроны — или с неба? — просыпалось, зашелестело, запищало над головой черное облако — летучие мыши.
— Кыш, твари! — Иван взмахнул мечом.
Черное облако пронзительно пища, хлопая крыльями, взметнулось в небесную темь. Сивко тревожно рыл копытом землю, косил по сторонам глазами.
— Спокойнее. — Иван опустил меч. Ноги подкашивались, он опустился на колени. До недавнего времени он не чувствовал и тысячной доли той усталости, которая теперь на него навалилась. Глаза сами закрывались, тело требовало покоя и отдыха. Упасть под копыта коня и спать, спать, спать вечным сном… Меч дрожал в руке, казался невыносимо тяжелым.
— Наваждение, — пробормотал Иван, тяжело падая возле дерева. Громкий треск валежника, злорадный шепот и хихиканье возобновились.
Рука медленно и тяжело потянулась к переметной сумке, нащупала в ней флакон Прохора. Ивану стоило больших сил достать его и открыть, едва не вылив и не расплескав. Он почти засыпал, когда влил в себя эликсир. Сонное наваждение исчезло. Шум и треск стал ближе и громче. На границе света можно было разглядеть суетливые мелькания чьих-то теней. Их шепот звучал отчетливее:
— Спи, усни, баюшки-баю! Спи, усни, сын человеческий. Баю-баюшки-баю.
Иван со стоном облокотился о ствол, прикрыл глаза, наблюдая сквозь ресницы. Сивка фыркнул, склонился над царевичем, коснулся лица.
— Не сплю я. Давай готовиться встречать гостей, — прошептал Иван. Одна рука покоилась на рукояти меча, оплетенной простой проволокой, вторая, осторожно подобралась к горящей головне.
Страха царевич не чувствовал, знал, что это его боятся, раз не показались сразу, а решили на психику воздействовать. «Дуракам законы не писаны», — весело подумал Иван.
На границе света и тьмы слились в одно темное пятно три силуэта. Послышался торопливый шепот:
— Уснул-таки, паршивец.
— Я его защекочу и в ручей уволочу. Люб он мне.
— Хозяин не дозволит. Я коня уведу.
— А я корнями, ветками ему руки-ноги оплету.
Иван выхватил из костра горящую головню, резко и сильно метнул её в центр шепотливого пятна. Вооруженный мечом, вскочил на ноги и метнулся на врагов.
— Вау-ууу!!! — взвыл невидимый враг. Две тени поменьше с визгом кинулись по сторонам.
— Ууу-ууу!!! Вау-ууу! Убили! Ослепили! Глазки мои ясные выжгли! Ой, смерть моя пришла!
Причитая, в круг света, держась за голову, вывалилась невысокая фигура, заросшая бурым и густым мехом, похожий на медвежий. Иван так и подумал, что это медведь, но по ослиным ушам догадался — леший. Он схватил его за ухо: