Пока Вера бегала с поручениями, мы вышли на крыльцо, осматривались. Немного в стороне виднелись хозяйственные постройки, доносилось ржание лошади и мычание коров. Надо бы осмотреть животных и помещения. От хоздвора тянулась вдоль ограды усадьбы длинная череда сараев, сенников и прочих построек. В другую сторону от фермы уже едва виднелось довольно большое пространство вспаханной земли. Приусадебный огород, что ли? В мои мысли ворвался голос управляющего. Он что-то явно спросил и ожидал от меня ответа. А я задумалась и не слышала.
— Простите, Яков Семёнович, я задумалась, повторите вопрос!
— Да я хотел спросить, вот тут возле домика есть небольшой участок свободной земли. Можно ли будет обработать его и посадить овощи для моей семьи? Алечка с детьми сама будет этим заниматься. Кстати, картофель мы тоже едим. И вы действительно хотите нынче сажать на полях его? Тогда необходимо срочно купить семенные клубни! Надо осмотреть поля, которые вы хотите отвести под картофель, посчитать нужное количество и ехать в Вязьму покупать. У меня есть там знакомый, надеюсь, сможем выторговать дешевле. Вы, Катерина Сергеевна, не хотите ли поехать тоже? Всё-таки ближайший город к нам.
Ой, сразу сколько много информации! Да, поехать в Вязьму не помешает, наверное, так и сделаю. Только самые неотложные дела сделаем. И смотри ты, какая Алечка у управляющего хозяйственная! И огород посадит и сама доберется… А кто она, интересно? О чем я и спросила у Якова. Он тепло улыбнулся.
— Я ведь выкрест, как я уже говорил. Дело в том, что Алечка моя, она из мещан смоленских. Ее семья никак не хотела отдавать дочь замуж за меня, а без благославления родителей Алечка боялась. Но она готова была принять иудаизм, несмотря на проклятие семьи своей. Но наш раввин сказал, что много евреек не могут найти себе мужей среди соплеменников, много мужчин у нас погибает в межнациональных распрях. И он предложил мне сразу с десяток достойных женщин. Но зачем мне эти, без сомнения, прелестные дамы, когда у меня есть моя Алечка? И раввин не захотел принимать Алечку в нашу веру. Тогда я обратился к отцу Василию, которого знал ранее и принял православие. Родители Алечки тогда согласились на наш брак, хотя и не жалуют нас. Но мы счастливы уже пятнадцать лет и я ни о чем не жалею. Господь наградил нас чудесными детьми.
Вот это воистину Ромео и Джульетта, только со счастливым концом! Принести ради любви все! И как он говорит о жене, с какой теплотой! Хотела бы я, чтобы и обо мне через столько же лет какой-нибудь мужчина так говорил!
Первым пришел плотник Архип. К известию о том, что у нас появился управляющий, отнёсся индифферентно, мол, раз хозяйка так решила, так чего возражать? И даже внешность управляющего плотника ничуть не смутила. Вот на предложение перестроить внутри флигель отозвался.
— Оно, конечно, так, ежели семьёй, да по — культурному, то лучше комнаты сделать. Вот пусть хозяин скажет, сколько и где отгородить, дак я и сделаю.
Яков Семёнович показал Архипу, что и где планируется, тот покивал головой, быстро обмерил все, что нужно, верёвочкой с узелками и сказал:
— Дак я пойду, Прошку кликну, это сын мой старший, помогает мне по мелочи, мы на телеге доски привезём, да городить начнем. Раз надо, то завтрева к обеду и сгородим.
После него прибежали и горничные под предводительством Лушки. Велев им навести порядок, и вымыть окна, затем оставить одну девчонку подбирать мусор за плотниками, мы пошли дальше. Меня как магнитом тянуло к фермам. Где-то на половине пути меня догнал Хаська. Вот где независимое животное! Целыми днями где-то носится, а то и ночами. Появится, выскажет мне что-либо нравоучительное и опять исчезает. Вот и сейчас пристроился сзади нашей маленькой процессии и бурчал.
— Если бы ты знала, как я этот чертов сундук открывал!! Крышка только малость приоткрыта была! А у меня же не руки, а лапы! Пока палку нашел, пока ее в дырку пропихнул… кое-как открыл этот сундук. Потом чихал полчаса, больно уж барышня любила эти разные ваши духи! Пришлось два раза бегать к речке, нос мыть! Потом в два приема тащил по очереди в дом какую-то розовую тряпку и туфлю. Да ещё сторожился, чтобы не увидал кто. Вечером будем примерять.
И без всякого перехода добавил:
— Ты чего такого старухе сделала? Она в своей каморе воет, ничуть не хуже моего! Все старую барыню поминает, какие времена хорошие были. А теперь ей только осталось помереть, чтобы всего этого не видеть. Девки бегают, тряпки в уксусе ей на лоб кладут. Она на свой топчан легла, руки сложила. Велела отправить за отцом Василием, соборовать ее.
Ответить Хасе при всех я не могла, зато постаралась как можно ярче представить в своих мыслях визит Пешковых, их торопливый уход, появление отца Василия с новым управляющим, наш разговор о картошке, как забирали ключи от флигеля, как Игнатьевна отреагировала на новость про управляющего…
В мыслях послышалось хмыканье волка — «Интересно, как она будет высказывать свои обиды попу, если это он привёз тебе управляющего? Да, а этот твой новый работник весьма интересная личность! От него не пахнет ни страхом, ни неуверенностью. Только спокойствие. Но сама смотри, как тебе покажется».
Пока вот так мы "беседовали", то успели подойти к скотному двору. Первым стоял птичник. Широкий уличный загон, где неторопливо перемещалась стая кур. Обычные хохлатки, типичные для российских просторов, с очень средними показателями — яйценоскость не слишком высока, да и средний вес тоже… весьма средний. Но, как мне помнится, селекционные работы по птицам в это время ещё не велись. Только некоторые любители — помещики выписывали из-за границы яйца перспективных пород. Но это, в основном, крупные поместья вокруг Москвы.
Куры копались в земле, отыскивая там себе что-то, у ограды стояли две женщины, вероятно птичницы, лузгали семечки. При виде нашей процессии несколько насторожились. Поскольку ничего особенного в загоне не было, мы прошли внутрь птичника. Вера предусмотрительно осталась стоять у дверей. Нда… запах валил с ног. Несмотря на то, что здание птичника явно было недавно перестроено, убирать в нем не пробовали ни разу. В гнездах лежали яйца с такой грязной скорлупой, что мало отличались от булыжников.
Мы быстро вышли наружу. Бабы бросили семечки и угрюмо — настороженно смотрели на нас. Я не стала миндальничать, сильно уж разозлилась.
— Сегодня-завтра все вычистить! Послезавтра проверю, будет плохо — продам! Не кур, вас!
Бабы завыли, одна попыталась бухнуться на колени, но посмотрев под ноги, передумала. Просто выли, утираясь углами платков. Дальнейшее я не стала смотреть, просто пошли дальше. Когда отошли подальше, Яков Семёнович тихо спросил:
— Простите, Катерина Сергеевна, вы действительно хотите продать этих женщин? Ведь у них, вероятно, есть дети, семьи… То, что они ленивы, видно, но можно наказать и они будут работать.
Я грустно усмехнулась:
— На конюшню и выпороть? Да и не буду я их продавать, это я рассердилась просто, как можно так относиться к своим подопечным? Хотя… птицы ведь не их собственные!
Позади хмыкнула Верка:
— Барышня, вы думаете, у них в своем хлеву чище? Фиска да Грунька самые ленивухи у нас в деревне! Они и барщину в птичнике отрабатывают, думают, что тут меньше работы.
Я заинтересовалась:
— Вера, а кто направляет людей на разные работы по барщине? И сколько дней в неделю отрабатывают?
— Так Игнатьевна и направляет, но ей Гаврила, наш староста, подсказывает, кого куда. Он брательник ейный, младший. А скока днев? Ну, так всем по-разному. Кому и три дня, а кому и пять ден. Ежли на кого Гаврила осерчал, то и пять ден, а коли угодит кто так-то три дня.
О как! Да у нас кумовство и протекционизм процветает! И подтверждает мою мысль, что сама Игнатьевна ума недалёкого и нет у нее способностей ни к хозяйствованию, ни к управлению. Тем более, знаний. И ей так легко управляет какой-то левый мужик. И не думаю, что сама Игнатьевна осознает это, считает, что это она такая умная. Теперь я уверена в том, что не только надо отстранить старуху от управления, но и убрать ее подальше от поместья. Стоит подумать о предложении отца Василия.
В раздражении я шагала широко, управляющий двигался в одном темпе со мной, а Верка и Хаська торопились следом, смешно подпрыгивая. Следующая ферма, как сказала Вера, была свинарником. Здесь открытый загон был как раз с противоположной стороны. Двери в сам хлев были широко открыты, и мы зашли туда. Отличие от птичника было разительным — здесь было чисто! Отскобленные доски пола, отдельные загородки для животных. Неподалеку от нас мужик набирал воду ведром из большой бочки на деревянных колесиках и мыл кормушки.
Будучи все ещё взбудораженной после предыдущего посещения и информации, я спросила у работника немного резче, чем следовало.
— Где животные? И что, один здесь работаешь?
Мужик ответил, испуганно глядя на меня
— Пошто один? Нет, вон Митяй в загоне убирается, а Кистяй пошел корму свиньям просить… Свинки, вон, в загоне гуляють.
Ясно, пойдем знакомиться с Митяем и его подопечными. Вышли в противоположные ворота. Загон был там. Достаточно чисто, ещё один работник закапывал ямы, что успели нарыть животные. Увидев нас, сорвал шапку с головы, поклонился. Я кивнула в ответ и перевела взгляд на свиней и обомлела.
Вот это свиньи? Нет, правда? Если это свиньи, то породы ездовые или беговые! Вот эти странные животные, высокие на тонких ножках, поджарые, с необычными вытянутыми мордами, с остренькими рыльцами, с огромными ушами — свиньи? Для полноты картины не хватало только красных горящих глаз, и образ зомби-хрюшки был бы завершён.
У меня не было слов! Во всяком случае, печатных. А в это время, как мне помнится из литературы, обсценная лексика почти не использовалась даже среди самых низших слоев населения. Открыв и закрыв пару раз беззвучно рот, я наконец, обрела дар речи, и прохрипел а, обращаясь к Митяю.
— Что случилось с животными? Они что, все болеют?