Замуж выходи, вон Ванька Пешков жених подходящий. И красивый и при деньгах, их-то Карповку французы обошли стороной, это нам досталось, да Федоткино Заварзиных пострадало. А нам тяжко пришлось тогда. Супостаты тогда у нас с самого начала осени и до зимы самой стояли. И разграбили много, и просто испоганили. Отступая, подожгли флигель. Я с дворней по зиме тушила пожар, а то бы и на дом перекинулось. Дом отстояли, но несколько человек застудились и померли. А потом несколько лет неурожая подряд. Многие поместья разорились или обнищали в край. Мы кое-как выстояли, но достаток сильно пострадал. Хотела я тебя забрать к себе, когда твои родители умерли, да только здесь жизнь была тяжелее, чем в твоём институте. Вот и откладывала все твой приезд. Да теперь вот по-другому не получается. Не охай, срок мой пришел, и я ухожу спокойно. Слушай Игнатьевну и Трофима, они дурного не посоветуют. За старостами приглядывать надо, чуть отвернешься — обжулят. Я без управляющего обходилась, а вот тебе, пожалуй, тяжело придется. Но ты сама решай, ты уже девушка взрослая, образованная. Хотя чему там учат в ваших институтах ныне… Ладно, это была присказка, сказка впереди. Руку дай!
И столько повеления было в ее голосе, что я безропотно протянула руку. Старуха держала меня за руку, что-то говорила, у меня кружилась голова, монотонный речитатив усыплял и я задремала. Долго ли я проспала — не скажу. Только резкий голос бабки выдернул меня из сонного дурмана.
— А теперь иди к себе. Устала я. Отдохну теперь. И ты ложись отдыхать. Утро вечера мудренее.
Я встала, все ещё как под гипнозом, повернулась и вышла. Дорогу до своей комнаты нашла без проблем, что для меня достаточно удивительно. Есть у меня такая особенность с ориентированием. В академии я и на последнем курсе могла заблудиться в аудиториях. Свечи в моей комнате горели, постель приготовлена ко сну. В углу, на соломенном тюфячке лежал, свернувшись пушистым клубком, Хась. Мои вещи стояли посередине комнаты, их никто не трогал. Да и даже если бы захотели тронуть, то вряд ли догадались бы, как открыть замок-молнию.
Достала из своего с пакета с бельем из тачанки старенькую пижаму, состоящую из футболки и свободных бриджей до колен. Я хотела оставить ее на даче, поэтому везла с собой, так же, как и пару смен белья и носков. Хоть на пару дней бельем буду обеспечена, а там видно будет. Уже переодевшись, услышала привычный теперь мысленный голос Хаськи, который лежал в прежней позе, не открывая глаз.
— Дверь на щеколду не закрывай, я вскоре пойду, прогуляюсь, посмотрю, послушаю. А ты спи.
Видно, я и в самом деле плохо выгляжу, что меня уже второй раз спать отправляют. Не обнаружив никаких признаков ни душа, ни ванны за скромной дверцей, кроме помятой медной ванночки, в которой можно только сидеть, да скромного фаянсового "друга" — знаменитая "ночная ваза", а попросту горшок. Н-да, лет с трёх я этим прибором не пользовалась. Хотя Игнатьевна что-то там говорила, что завтра девки мыльню затопят и тогда уж меня пропарят хорошенько, тогда вся хвороба столичная из меня и уйдет. Мыльня — это хорошо, думаю, что это местное название бани. Хорошо если так.
Я полагала, что долго не усну, от такой массы событий и впечатлений. Где там! Уснула, только голова коснулась подушки! Даже одеяло натягивала уже в полузабытье.
Проснулась я, когда утро уже вовсю вступило в свои права. Солнце светило в окна, портьеры были раздвинуты. Солнечные пятна проявлялись на стенах, затянутых штофными обоями, старыми, но чистыми, катились солнечным клубком по навощенному светлому паркету, кое-где всё-таки поцарапанному. Кавалеристы Мюрата и в помещении шпоры не снимали с сапог, однако.
В комнате было тепло, вероятно, с утра немного протопили печь, выходящую топкой в коридор, а одной стороной в эту комнату, другой же — в следующую за этой. Хаси не было, зато обнаружилась Игнатьевна, суетящаяся возле туалетного столика, завешивая зеркало черной тканью.
Услышав, что я села на кровати, Игнатьевна повернулась ко мне. Хотя и видна была только футболка моя, все остальное было прикрыто одеялом, старуха нахмурилась.
— Какие странные моды нынче в столицах! А другой одежки, окромя этого платьица у вас, Катерина Сергеевна, стал быть нетути?
Я скорбно покачала головой и вновь поведала печальную историю о злых людишках, злостно исхитывших сундук с девичьими нарядами. Игнатьевна, поджав губы, о чем-то размышляла. Потом неохотно произнесла:
— Когда Майя умерла, то ее муж собрал все наряды Маечки и прислал сюда, сказал, мол, чтобы душу не бередить. Можно в тех нарядах посмотреть платье чёрное, али темное. Траур нынче у нас. Большой. Под утро померла Пелагея Степановна.
Глава 5
Я сидела на кровати и только хлопала глазами. Не знала, как реагировать на слова Игнатьевны. Выразить сочувствие? А в это время так принято? Тем более, для прислуги? Не знаю. Заплакать? Так я не испытываю каких-либо таких скорбных чувств, эту бабушку я совсем не знала, да и настоящая внучка тоже. И что теперь делать? Заниматься погребением усопшей старушки? Вот уж чего совсем не знаю. Единственный человек в семье, который умер, когда я уже была в относительно сознательном возрасте, был мой дед, но никакие подробности мне неизвестны, лет семь мне было тогда. Остальные члены семьи здравствуют и поныне.
Так что и тут от меня никакого толку нет. Но спросить надо.
— Игнатьевна, а что делать надо? Ну, с похоронами?
Старуха сурово взглянула на меня (ох, не нравлюсь я ей, не нравлюсь!), пожевала губами, и как-то нехотя ответила:
— Дак, почитай, от вас, барышня, ничего и не надо. Платьице траурное наденьте и сидите тихонько в уголочке. Пелагея Степановна давно уж всем распорядилась. Отцу Василию известие отправили, он приедет сюда, кладбище здесь свое, семейное, вон, в рощице, там и отпоет покойницу. И в город послали нарочного, стряпчий приедет через пару ден. Мужики могилу копают. Поминальный обед бабы готовят. Господа, что вчерась вас привезли, утресь уже уехали, им сказали про то, что старая барыня померла. Они передадут соседям. Кто захочет, тот сам приедет. Вот и все. Девку горнишную я вам сейчас пришлю, Верка ее зовут. Платье выберете, да причешет она вас. Потом вниз спускайтесь, давно уж завтракать пора.
Н-да, сурова старуха! Узнать бы, на какой она тут должности. А где Хася, кстати, носится?
— Игнатьевна, а вы не видели моего щеночка? Маленький он ещё, боюсь, заблудится.
Старуха хмыкнула, явно сомневаясь в беспомощности Хаси.
— Дак этот пройда с утра ранешенько по двору носился, везде нос свой сунул, наших дворовых собак переполошил. Покормили его на кухне, не забыли. Нешто мы изверги какие, животную голодом морить. Прибежит, я мнесь, скоро.
Интересный, какой говор здесь, я так не каждое слово понимаю. У нас на Урале тоже есть свой говор, но там он больше в произношении сказывается, а здесь неизвестные мне слова. Перед уходом Игнатьевна распахнула дверь, как я и предполагала, гардеробной. Я вытянула шею, с любопытством разглядывая ряд висевших на гвоздиках платьев, внизу, на полке, тоже что-то было. Наверное, обувь.
Дождавшись, пока старуха уйдет, я, обмотавшись по талии покрывалом на всякий случай, побежала к шкафу. Глаза не сразу нашли в ворохе тряпок нужное, но вот мои усилия по разгребанию нарядов были вознаграждены. Нашла я и подходящее платье и теплый, просторный халат, видимо, Майя носила его, когда ожидала ребенка. Но ничего, подпояшусь потуже и ладно. Нашлись и мягкие домашние туфельки, в моем понимании — балетки. Быстренько сбегав к горшку (фу, надо что-то придумывать срочно! Иначе не выдержу!), разложила платье на кровати. Мдя, эта штука предполагает корсет. А я точно помню, когда шила платье для бала, примеряла это приспособление. Через десять минут содрала с воплем: «Ни за что и никогда»!
Хотя… платье с закрытыми плечами, можно просто бюстгальтер надеть, его не будет видно. По ширине я точно войду, Майя, очевидно, была немного пополнее, совсем не много, перешивать не требуется, но и тесноты не будет ощущаться. Так, вот эти рюшечки и бантики отпороть, узкую полоску черных кружев по вороту и манжетам оставить. И маленькую овальную брошь у горла, наподобие медальона, из полированного гематита. Как уроженка Урала, я, хоть и не слишком подробно, но понимаю в камнях.
Осторожно поскребшись в дверь и получив разрешение, в комнату вошла молодая девушка, скорее даже девчонка. Вот она почти походила на иллюстрации к сказкам про русских красавиц, только полинявший вариант. Некогда ярко-синий, а сейчас слегка серо-голубой, длинный сарафан, белая рубашка под ним. Личико сердечком, вздёрнутый носик с редкими веснушками, ясные серые глаза, светлые волосы в длинной косе. Вот кокошника не было. Зато лапоточки выглядывали из-под подола. Вот и вся Верка. Я постаралась как можно доброжелательнее улыбнуться. Надо заводить лояльных ко мне людей, а то Игнатьевна явно будет пытаться переломить робкую барышню под себя.
— Доброе утро, Вера! Ты мне поможешь? Вот тут немного платье поправить, да причесать мне волосы. И рассказать, где что. А то я даже не знаю, куда идти позавтракать. Ночью не до того было, а Игнатьевна ничего не объяснила.
— Ой, барышня, конечно, я вам все расскажу! Вот туточки ножнички возьму и отпорю все, что вы скажете! Игнатьевна так-то старуха добрая, справедливая, токмо сейчас шибко переживает за Пелагеей Степановной, что померши. Она ж скоко ден за ней ухаживала, да без толку, померла барыня. Да ещё она не любит, когда светелку Майи открывают. Нянька она ейная была, души в ней не чаяла. Она с ней и после свадьбы поехала в Дрогобуж, да только родами Майя померла, а Игнатьевна сюда вернулась. Никого в эту комнату не пускала. Тока хранцузы здесь жили, а больше никто. Я мала тогда совсем была, мы с мамкой и детней разной на заимке в лесу прятались. Вот. А тут старая барыня велела вас сюда поселить, Игнатьевна и надулась. Отойдет, ниче. Вот, барышня, готово! Корсетик я принесу, погодите. Не надо??