й пот, несмотря на жару. Время, казалось, замедлилось и стало тягучим, как леденцовый сироп. Мне чудилось, что я уже целую вечность сижу на корточках возле коляски и судорожно глажу Хаську. Наконец, в задурманенный паникой мозг пробились чужие мысли.
— Да перестань ты трястись! Не узнает тебя дядька! Видел он Катерину несколько раз, ещё ребенком. Пока родители были живы, он со своей семьёй жил в Петербурге. Когда приезжал в имение, ты, то есть, Катерина, училась. А так небольшое сходство у вас все равно есть — цвет волос, глаз, общий тип лица… я чего бежал-то? Не могу уловить в его мыслях, но с чем-то недобрым он приехал! Вчера они припёрлись, а успели все облазить! Вот я и не выдержал, обозлился! И гость какой-то с ним странный, вроде и добрый с одной стороны, улыбается всем, а с другой стороны — ледяной просто! Не паникуй, разберемся!
Чуть-чуть расслабившись, я поднялась с колен, отряхнула платье, пошла по направлению к дому, махнув Якову Семёновичу, чтобы шел рядом.
— Слыхал, Яков Семёнович, беда у нас пришла! Дядюшка пожаловали!
— Боишься, что не признает племянницу? — догадался управляющий.
Я поморщилась:
— Да признает, он ее и не помнит почти! Дело не в этом, сам визит странный и очень не вовремя! Сейчас самый разгар работ в имениях, ни один нормальный помещик не бросит все и не потащится в такую даль, чтобы что? На племянницу посмотреть? Не крайняя необходимость, так мы бы и в Вязьму не поехали! А тут из-под Питера поехал! Да с гостем каким-то! И люди они, видать, не слишком добрые, раз мой пёс кинулся на них. Он всегда чует плохих людей.
— Да, непростой у тебя пёсик, это верно, иной раз смотрит, как будто все слова понимает, и сказать что-то хочет — согласился Яков Семёнович.
— И как только разузнал обо мне, ведь семьи не поддерживали отношений, Пелагея Степановна не особо жаловала невестку. Да и извещения о смерти старой барыни им никто не посылал!
— Думаю, это все с той ярмарке в Вестинках пошло, помнишь, сама же говорила, что подходили к тебе двое, один ещё спрашивал, не знаешь ли ты такого господина? Расспросить потихоньку окружающих не составило бы труда, там соседи охотно рассказали бы и про старую барыню, и про то, что ты сейчас имением правишь. Дядюшка наверняка на поместье польстился.
— Мне тоже так кажется. Но прямых прав у него точно нет. Но надо быть готовыми ко всему. Если что, даже без моих слов, отправляй весовых к отцу Василию и к Заварзиным, будем держать военный совет, как отбиваться мне от такой родни.
— Я тебя понял, Катерина, будем по обстоятельствам смотреть. Я сейчас только быстренько домой заскочу, все ли ладно у моих, и буду с тобой в доме. Алечка поймет.
Когда мы беседовали тет-а-тет, то постепенно переходили на "ты", но при посторонних неизменно соблюдали субординацию. Вздохнув, я поднялась по ступеням к дверям дома, управляющий торопливо пошел к себе.
В доме царила тишина, что было удивительно. Хотя и было рано, но у нас все равно в доме всегда была суета — кухня готовила завтрак, горничные старательно убирали пока пустые помещения, Трофим всех контролировал, кто-то бегал за Глафирой, выклянчивая у прижимистый ключницы что-то нужное… в общем, тишины не бывало. А уж теперь, с незаконченным ремонтом и вовсе не должно быть.
Я решительно повернула в сторону кухни. За плотно закрытой дверью едва слышно постукивали кастрюли. У плиты суетилась помощница Марфы, а она сама сидела у стола с несчастным видом, периодически прикладывая передник к глазам. Удивительно, но даже кастрюли звякали почти бесшумно.
— Что происходит? Марфа? Почему ты плачешь? И завтрака ещё до сих пор нет! А я проголодалась и только приехала! Дайте хоть что-нибудь поесть!
— Ой, Господи! Барышня! А я как знала, кашки вашей любимой сварила! С вареньицем вишнёвым! И кафу эту вашу тоже! Проходите в столовую, сейчас все подадим!
— Да я и здесь поем! Я буду есть, а ты рассказывай! Что у нас дома случилось!
— Дак, Катерина Сергеевна, все ладно было, а вот вчера поутру приехали гостюшки ваши… дак и не знаю, как и быть теперь! Потребовали на ужин какую-то телячью Лангедоку, прости Господи, с соусом валёте. А седни велели каку-то потофю! И хрикасе! Сказали, коль не умеешь, так иди на людскую кухню!
Ох, ты ж, и запросы у дядюшки! Ещё и командует тут моими людьми! Уплетая вкуснейшую пшенную кашу, пролитую сиропом от вишнёвого варенья и ягодками поверх, я постаралась успокоить мою кухарку.
— Марфа, не переживай! Ты это умеешь готовить, просто названия французские. Выпендриваются гостюшки так! Фрикасе — это курица мелкими кусочками в подливке, ты же делала. А лангедок — это телятина кусочками мелкими в соусе. И суп потофю ты знаешь, это же просто овощи да кусок говядины в бульоне, хорошо проваренный. Вот и все.
Марфа изумилась:
— Так это похлёбка так называется — потофя? Вот баре с ума сходят! Это хорошо, что вы так все разобъяснили, барышня! Вот умеете вы так по-хорошему говорить и не обидно! Ладно, будет имя потофя!
Потягивая кофе с мягкой булочкой, я вспомнила.
— А что у нас так тихо-то в доме, Марфа?
— Дак господа велели не тревожить их с утра, мол, тишину любят! Вот все по углам и сидят тихонько. Анжинер тока давно встал, откушал, как и вы, каши, да пошел в кузню, дело у него какое-то там.
Я поднялась со стула:
— Ладно, Марфа, спасибо за завтрак, я пошла к себе и через полчаса можешь начинать греметь. И остальным передай, пусть все занимаются своими делами, нечего лодыря гонять!
Выйдя из кухни, пошла к себе наверх, переодеваться и хоть в тазике ополоснуться. На лестничной площадке второго этажа, возле крыла, где размещались гостевые покои, в кресле дремал мужичок, по виду — типичный камердинер. И в это самое время, следом за мной идущая полусонная Верка (явно с Нюткой, горничной Нади, протрещали полночи о своем, о девичьем!), споткнулась и выронила саквояж с моими вещами! Он полетел вниз, за ним, весело бренча — зонтик. Из гостевого крыла донёсся мучительный выкрик:
— Jean! Jean!Ou ea-tu? Encore une fois,ces sauvages font du bruit!
(Жан! Жан! Где тебя черти носят? Опять эти дикари шумят! фр.)
Я с сомнением посмотрела на этого Жана. Как по мне, так типичный русский Ванька. Вышепоименованный Жан, воздев палец кверху, уважительно произнес:
— Барин гневаться изволят! Вишь ты, по — хранузски ругаютси!
Я хмыкнула и весело крикнула:
— Ce ne sont pas des sauvages qui font du bruit, oncle, c'est moi, Katy!Et ne faites pas de bêtises, vous n'avez pas encore oublié la langue russe, j'espère? (Это не дикари шумят, дядюшка, это я, Кати! И не занимайтесь глупостями, русский язык не забыли, надеюсь?)
И добавила уже по-русски:
— Поднимайтесь, дядюшка, время к обеду, я жду вас через полчаса в гостиной!
Я успела привести себя в порядок и спуститься вниз, а дядюшки с гостем ещё не было. Меж тем жизнь в доме, было замершая, понеслась своим чередом. Не через полчаса, но минут через сорок гости появились в гостиной.
В гостиную вошли двое. Первым я увидела мужчину лет сорока пяти, в отличном темном сюртуке, белоснежный галстук выпирал из-под выреза. И что удивительное, я даже отвыкла видеть здесь такое — на нем были брюки и туфли! Здешние мужчины носили в основном бриджи и сапоги. Спокойное, благообразное лицо лучилось великой радостью и любовью к окружающим.
Я сразу вспомнила слова Хаси: "Вроде и добрый с одной стороны, а с другой стороны — ледяной просто"! Ладно, потом разберусь, что это за тип такой, но холодом от него потянуло явственно. Для меня. И я чисто автоматически закрылась. Научилась этому я на каком-то семинаре по духовным практикам, куда меня потащила одна из моих подружек. Времени свободного было у меня тогда полно, делать особо нечего, вот я и ходила со Светой. Она восторженно ехала и закатывала глаза "Ах, какой гуру!" Я же не видела ничего особенного в мужике в белом балахоне. Единственное, чему научилась — это закрываться от попыток "взлома" моей ауры. Кстати, после этого мне намного легче стало посещать общественные места и государевы учреждения.
Вот и сейчас я мгновенно закрылась и ласково улыбнулась. Образ ласковой дурочки всегда мне удавался идеально. Но этот мужик — точно не мой дядюшка. Я перевела взгляд и поняла — вот оно, горе в семье! Дядя пил и явно не сегодня начал. Об этом говорило и отекшее лицо, и нос в красных прожилках, и вообще, общее состояние. Бывает, что алкоголиков видно сразу. Без особых церемоний плюхнулись в кресло, дядя начал.
— Здравствуй, дорогая племянница! А ты изменилась, почти взрослая стала совсем! Невеста, да и красивая девушка стала!
Я не осталась в долгу:
— Здравствуйте, дядюшка! Могу сказать, что вы тоже изменились изрядно с тех пор, как я видела вас! Как тетушка, поздорову ли? Чада ваши? Как вам столь дальнее путешествие? Да ещё в разгар страды?
И опять ласково улыбнулась. Заметила, что не представленный мне гость, разглядывая меня, чуть заметно поморщился. Ага, ничего не видит за защитой! И правильно, нечего там всем видеть, чать, не телевизор! Дядюшка сипловато откашлялся и ворчливо произнес:
— А что там тётушке сделается? Как перед Рождеством поехала к своим родителям в имение, с детьми, так и гостит там! На страду в именье управляющий есть, я сейчас в Петербурге живу. А путешествие просто отвратительное! Ах, эти российские дороги! А уж трактиры и постоялые дворы — еще хуже! Ездят ведь не только простой люд, но благородные люди, могли бы готовить отдельные блюда для них! Нет, всюду щи да каша! Да пироги! Из напитков — одна бурда! Приличного вина и днём с огнём не сыскать! Хорошо, в Смоленске остановились, отдохнули, в приличном заведении поели. До столичных ресторанов ему далеко, конечно, но самое лучшее, что было в городе. С приличными людьми пообщались, все не с быдлом по дороге!
Безымянный гость внезапно остро глянул на "дяденьку", пошевелил бровями. Тот спохватился.
— Да, кстати, дорогая племянница, представляю тебе Красильникова Аристарха Львовича, моего доброго соседа и приятеля! — и без перехода добавил — Завтрак вели подать, Кати!