11. С нескрываемой горестью Тургенев говорил мне: «Чувствую, что обязан это сделать; но я вижу также, что не в силах буду это сделать». В действительности он терпел уже страшные муки, причиняемые раком спинного мозга. Ему трудно было даже сидеть и говорить несколько минут. Так он и не написал тогда, а несколько недель позже это уже было бы бесполезно: Александр III манифестом объявил о своем намерении остаться самодержавным правителем России[468].
В заключение приведем высказывание Рене Декарта, которое, на наш взгляд, вполне отражает ментальную позицию Тургенева в отношении своих возможностей помочь евреям:
…моим правилом было всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу, изменять свои желания, а не порядок мира и вообще привыкнуть к мысли, что в полной нашей власти находятся только наши мысли и что после того, как мы сделали все возможное с окружающими нас предметами, то, что нам не удалось, следует рассматривать как нечто абсолютно невозможное[469].
Глава VII. Евреи в жизни Ивана Тургенева
Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты.
Жид вообще «скверно пахнет». Какое-то всемирное «неприличное место»… <…> Христианин смотрит вслед, и у него вырывается: – Фу, гадость, и зачем я не могу обойтись без тебя? Всемирное: «зачем не могу обойтись»…
Если доверять старой пословице, вынесенной нами в заглавие, то судить о характере человека, моральных качествах, принципах и пр. можно также по его дружескому окружению.
Не нужно забывать и того, что Тургенев предавался разным видам любительства: был охотник, шахматный игрок, знаток картин, страстный меломан, и по всем этим специальностям он имел приятелей-иностранцев [БОБОРЫКИН (III). С. 393].
Будучи при этом терпимым к разномыслию и в быту очень контактным, Тургенев по жизни имел огромный круг общения. В него в частности входило немало лиц еврейского происхождения из числа банкиров, музыкантов, литераторов и политических деятелей России, Западной Европы и США, в том числе такие знаменитости, как финансисты Гораций Гинцбург и Самуил Поляков, скульптор Марк Антокольский, композитор и дирижер Антон Рубинштейн, писатели Мориц Гартман, Бертольд Ауэрбах, Пауль Йохан Людвиг фон Гейзе (Хейзе), Эмма Лазарус и др.
Столь представительный список еврейских фамилий в кругу общения писателя-христианина ХIХ столетия – уже сам по себе явление знаковое. Пожалуй, никто другой из литературных знаменитостей викторианской эпохи[470], не говоря уже о русских писателях, не имел столь широких контактов с еврейством (sic!). Речь идет, конечно, об эмансипированных евреях, большинство из которых с иудейской религиозной точки зрения таковыми не являлись, поскольку в той или иной форме официально исповедовали христианство. Тем не менее, учитывая стойкость и распространенность в ту эпоху антисемитских предрассудков, проявлявшихся и в отношении выкрестов, столь обширный круг еврейских знакомств и связей у Тургенева, сам по себе свидетельствует об отсутствии у него какой-либо предвзятости по отношению к евреям.
Впервые Тургенев встретился и познакомился с эмансипированными евреями в Германии. Там в его обширный круг общения входили литераторы Бертольд Ауэрбах, Мориц Гартман, Юлиус Роденберг, Вильгельм Вольфсон, о коих речь пойдет ниже, а также Пауль (Поль) Линдау – писатель, литературный и театральный критик, основатель и редактор журналов «Die Gegenwart» («Современность»), и «Nord und Sud» («Север и юг»), в которых были напечатаны переводы тургеневских рассказов «Сон», «Рассказ отца Алексея» и его биография, написанная Л. Пичем[471].
Одним из немецких интеллектуалов еврейского происхождения, с которым Тургенев, живя в Германии, поддерживал знакомство, был знаменитый филолог и археолог, профессор Кёнигсбергского и Страсбургского университетов Людвиг Фридлендер. В 1868 г. Л. Фридлендер, сотрудничая также в газете «Allgemeine Zeitung» в качестве критика-обозревателя литературных новинок, опубликовал там статью о творчестве Тургенева, положившую начало их переписке. Тургенев лично познакомился с Фридлендером в сентябре 1869 г., когда последний приехал в Баден-Баден вместе с Л. Пичем и пробыл там около месяца. В течение 1870-х гг. они неоднократно встречались. Через три года после смерти Тургенева Фридлендер поместил в «Deutsche Rundschau» (1886. Juli, Heft 10, S. 122–125) свои воспоминания о нем, которые затем включил в свою мемуарную книгу [FRIEDLÄNDER L.]. По прошествии почти четверти века часть из них была в русском переводе опубликована в журнале «Вестник Европы» (1910) [ФРИДЛЕНДЕР Л.]. В своем мемуарном очерке о Тургеневе Фридлендер, в частности, утверждал, что русский писатель
говорил и писал по-немецки без запинки, редко употребляя французское или английское слово, когда подходящее немецкое ему не припоминалось [FRIEDLÄNDER L. S. 196].
Со своей стороны, Тургенев в одном из своих писем настоятельно обращал внимание маститого ученого на такой, по-видимому, для него не столь очевидный факт, что:
Россия – такой же член европейской семьи и заслуживает того, чтобы ее знали больше, особенно немцы[472].
В одном из писем писателя Людвигу Фридлендеру – от 29 августа 1870 г. имеется такого рода интересное высказывание Тургенева касательно его отношения к франко-прусской войне, закончившейся позорным поражением Франции и крушением империи Наполеона Бонапарта:
Нужно ли Вам говорить, что я всей душой на стороне немцев. Это поистине война цивилизации с варварством – но не так, как-то думают господа французы. С бонапартизмом должно быть покончено, чего бы это ни стоило, если общественная нравственность-свобода и самостоятельность Европы вообще намерены иметь будущее. Какой отвратительной, лживой, насквозь гнилой и ничтожной оказалась, однако, «великая нация»! У нее тоже должна быть своя Иена, свой Севастополь, свой Кениггрец – и, если она не сумеет извлечь пользу из урока – ее существование кончено! Уже несколько дней слышим мы непрекращающийся глухой отдаленный грохот – бомбардируют Страсбург. Это очень неприятно и грустно – но что делать! [ТУР-ПСП. Т. 10. С. 339–340].
В свете вышеприведенных высказываний Тургенева приведем – для сравнения, один фрагмент боборыкинских «Из “Воспоминаний”. Тургенев дома и за границей»:
Прибавлю, однако, что в Тургеневе искреннее признание всех достоинств немецкой нации делало его не только беспристрастным, но и безусловным сторонником немцев во всем, чем они выше нас. Каких-нибудь выходок в русском вкусе насчет «немчуры», вероятно, никто от него не слыхал иначе, как разве в каких-нибудь шутливых, забавных рассказах.
К французам Тургенев вплоть до переселения в Париж относился, правда, немножко брезгливо; можно даже сказать, что он не любил их. Очень хорошо припоминаю свой разговор с его ближайшим приятелем по поводу переселения Тургенева с семейством Виардо из Баден-Бадена в Париж. Переселение это было сделано из патриотизма. Виардо и его жена не хотели оставаться у «пруссаков», продали, так же как и Тургенев, свои виллы, переменили совершенно образ жизни и поселились[473] на постоянное житье в Париже.
– Да, бедный Иван Сергеевич, – говорил мне его приятель, – должен теперь сидеть во Франции. А ведь он до французов куда не охотник, и весь-то склад жизни в Париже ему не по душе!
Это говорилось как вещи, давным-давно известные всем, кто близок с ним. Но патриотизм семейства Виардо, последствия франко-прусской войны, падение Второй империи и новый режим, множество живых связей с писателями и политическими людьми Франции, симпатии и вообще уважение, чуткость французов, и в особенности парижан, к таланту и ко всему, чем, по тургеневскому выражению, «красится и возвышается жизнь», сделали то, что в конце семидесятых годов никто бы уже не сказал про Тургенева, что он не любит французов и живет скрепя сердце в Париже и Буживале.
Нельзя было этому не порадоваться! В начале франко-прусской войны Тургенев был положительно на стороне немцев, что он и выразил в нескольких корреспонденциях, напечатанных в тогдашних «Петербургских ведомостях»[474]. На французскую литературу, на роман он смотрел с ходячей в шестидесятых годах русско-немецкой точки зрения. <…> Но прошло несколько лет, и мы находим Тургенева в Париже другом реалистов, почитателем Флобера (который, заметим, был уже великим романистом с 1857 года), покровителем Золя, Нестором на их обедах и вечерах, человеком, который уже искренне ставил французскую беллетристику выше всей остальной заграничной литературы романа [БОБОРЫКИН (III). С. 394–395].
Пауль Гейзе или по-немецки Paul Johann Ludwig von Heyse[475], родился в 1830 году в Берлине в семье известного филолога-классика Карла Гейзе (1797–1855). Его мать Юлия Гейзе (Хейзе, урожд. Заалинг) происходила из семьи придворного прусского ювелира и банкира Якоба Саломона (1735–1788), принявшего после крещение фамилию Заалинг (Saaling). В мае 1852 года Хейзе получил степень доктора за работу, посвящённую трубадурам, а стипендия прусского университета позволила ему уехать в Италию для исследований провансальских манускриптов. Ему запретили работать в библиотеке Ватикана после того, как застали писателя за переписыванием неопубликованных рукописей. Таким образом, в 1853 году писатель возвратился в Германию, где начал заниматься литературной деятельностью. На этом поприще он настолько преуспел