рассказ – это «Иво Гайрле», в котором Ауэрбах изобразил отчасти себя, ведущего борьбу против религиозных пут, против богословия, к которому его готовили родители и т. п. Сборник имел колоссальный успех. <…> Карьера Ауэрбаха была обеспечена. За первым успехом последовала бурная жизнь – участие в политическом движении (Ауэрбах добивался мандата в франкфуртский парламент 1848 г.), женитьба на Августе Шрейбер (1847), a затем, после смерти ее (1848), женитьба на Нине Ландесман, сестре поэта, известного под псевдонимом Иеронима Лорша (1849), триумфальное странствование по Германии, жизнь в Гейдельберге и Дрездене. Результаты этих десяти лет были не совсем удовлетворительны: две неудачные драмы («Андрей Гофер» и «Приговор»), два превосходных рассказа из крестьянской жизни («Дитгельм» и «Ленгольд») и очень тенденциозный роман из бурного периода 1848-го года с его романтикой политических эмигрантов и социалистических Робинзонов («Новая жизнь»). Характерна встреча Ауэрбах с гр. Л.Н. Толстым: однажды (в 1860 г.) в комнату А. в Дрездене зашел молодой иностранец – это был гр. Толстой – и представился ему: «Я – Евгений Бауман» (герой рассказа «Новая жизнь»). Свое расположение к Ауэрбах гр. Л. Толстой сохранил на всю жизнь[494].
Переселившись из Дрездена в Берлин, Ауэрбах стал принимать живое участие как в общей, так и в еврейской жизни. Во дворце он пользовался большими симпатиями, и одной из его покровительниц была великая княгиня Елена, супруга великого князя Михаила Павловича.
Ауэрбах, однако, не хотел остаться писателем-народником. Он считал себя в силах написать крупный социальный роман, который захватил бы жизнь страны со всеми ее треволнениями, проблемами, со всем ее многообразием. Первым таким опытом явился известный трехтомный роман «Auf der Höhe» <«Ha высоте»>. Двор тоскующего, загадочного короля-мечтателя со всеми искусственными осложнениями жизни служит сценой разыгрывающейся драмы. На этой сцене сталкиваются все классы, дворянство и крестьянство, все миросозерцания, религиозно-церковное и пантеистическое, все конфликты и проблемы, волновавшие душу Ауэрбаха. «Ha высоте» принадлежит к числу наиболее замечательных историко-культурных романов 19 века; в ярких красках автор дает правдивое изображение времени в его крайних противоположностях; однако и в этом романе можно найти обычные недостатки ауэрбаховского таланта: в нем слишком много философии, рассудочности и сравнительно мало непосредственности и интуитивности. <…>
Следующим произведением А. был большой роман «Das Landhaus am Rhein» (русский перевод «Дом на Рейне» издан с предисловием И.С. Тургенева, с которым Ауэрбах подружился в Баден-Бадене), в котором автор хотел обнять все проблемы германской жизни. Немецкая критика отнеслась несочувственно к этому широко задуманному претенциозному произведению.
<…> Свои теоретические взгляды, миросозерцание и задушевные мысли А. выразил в книге «Тысяча мыслей сотрудника» (Jausend Gedanken eines Kollaborators) <…>. В 1876 г. А. вернулся к деревенским рассказам, но сборник «После 30 лет», описывающий новое крестьянство, свидетельствовал о том, что поэт уже не обладал прежним пониманием крестьянской души и что новое поколение ему до известной степени было чуждо. Как раз в то время в новой, имперской Германии началась дикая оргия антисемитизма. Выдающиеся люди, вожаки политики и литературы, Трейчке и др., травили евреев и отрицали за ними право принадлежности к немецкой культуре[495]. Это неожиданное для Ауэрбаха явление угнетающе подействовало на него. Он как бы воочию увидел тщету всех своих усилий, ибо он был не только художник, но больше всего «проповедник гуманизма» <…>. Антисемитская агитация вызвала y него горькие слова: «Напрасно я жил, напрасно работал»[496].
<…> Перед смертью Ауэрбах носился с планом написать очерки из еврейской жизни. Один из них сохранился в рукописном наброске – «Бен-Цион» или «Шлуах-Мицва», рассказ о потерянном и раскаявшемся еврейском юноше. Интересны также его наброски автобиографии, в которых с художественной пластичностью рисуется еврейская жизнь начала 19 века.
<…> Уступая великим романистам 19 века в пластичности и художественности, Ауэрбах занимает одно из первых мест в немецкой и даже европейской литературе как проповедник социальных и гуманных идеалов, как творец новой идиллии, повлиявшей на всех писателей следующего поколения. Ауэрбах был, по крайней мере в Германии, первый еврейский романист большой руки, признанный общественным мнением, окончательно усвоивший немецкую культуру и все-таки оставшийся верным сыном еврейства. Главные сочинения Ауэрбах переведены почти на все европейские языки и его имя пользуется и поныне широкой известностью; имеются также еврейские переводы некоторых из них[497].
Полагают, что Тургенев был близко знаком с Ауэрбахом уже в 1847 году, когда они оба жили в Берлине.
К этому же времени относится и появление первых переводов рассказов Ауэрбаха на русский язык в журнале «Сын отечества» (1848–1850). Тогда же «Современник» начал печатать первые произведения цикла «Записки охотника». Это не простое совпадение. Интерес к крестьянскому вопросу в России чрезвычайно обострился. Все, что касалось народной темы, находило самые живые отклики. Выступая со своими рассказами, Тургенев, по словам П. В. Анненкова, художественно выразил «сущность настроения, которое носилось <…> в воздухе».
Отчёркивая общеевропейское распространение этого явления, русская критика позднее отметит, что, хотя в разных странах «чувство неудовлетворенности настоящим» было вызвано различными причинами, оно неизменно активизировало интерес к простому народу как общественному слою, «не тронутому цивилизацией», и вследствие этого «сохранившему много свежей наивной внутренней силы». Однако для Западной Европы, где крепостное рабство в 1840-е гг. было лишь «смутным воспоминанием», эта общая предпосылка имела совершенно иное значение, нежели для России. Для просвещенного европейца понятие «народ», как правило, не таило в себе острых противоречий, оно было более или менее цельным и совпадало с понятием «нация». Проблема состояла лишь в том, чтобы по возможности сблизить различные социальные слои путем более заинтересованного и доброжелательного сообщения между ними. И если Ауэрбах имел возможность хотя бы «наметить точки соприкосновения между жизнью массы и меньшинства», то для русского писателя, какой бы силой художественного дарования он ни обладал, сделать это было затруднительно.
Тургенев, европейски образованный человек, который также разумел под понятием «народ» именно нацию, чувствовал с особой остротой ее трагическую разобщенность, со стыдом и болью переживая позорный, социальный анахронизм – сохранение в России крепостного права. «Посягать на независимость разумного существа, которого бог создал свободным, который равен, подобен нам, наш брат, – это преступление», – заметит Тургенев во французской «Записке о крепостном праве в России» 1857 года. Этот тургеневский пафос в полную меру прозвучал уже в первых очерках «Записок охотника». Но их автор в отличие от создателя «Шварцвальдских деревенских рассказов» не только не вышел из этой среды, изобразить которую стремился с такой тонкой гражданской, человеческой и художественной проницательностью, но даже противостоял ей в силу своего происхождения и воспитания.
Будучи дворянином, Тургенев связывал надежды на будущее – обновление именно с этим классом общества, что нашло выражение в его оставшейся незаконченной заметке «Несколько мыслей о современном значении русского дворянства». Писатель надеялся на него, несмотря на прекрасное знание его слабостей и пороков, к нему обращал свое творчество. Даже в 1863 г., после отмены крепостного права, в переписке с Е. Ламберт, которая досадовала на то, что он не напишет «простой нравственной повести для народа», Тургенев подчеркнул: «Я никогда не писал для народа <…>. Я убедился <…>, что я этого не умею <…>. Я писал для того класса публики, к которому я принадлежу – начиная с «Записок охотника» и кончая «Отцами и детьми». В конце письма Тургенев еще раз заметил и вполне категорично: «…я никогда не напишу повести для народа. Тут нужен совсем другой склад ума и характера».
<…> Творческий же мир автора «Деревенских рассказов» в этом смысле отличается большей дельностью. Ауэрбах, рисуя по его собственным словам, «всю домашнюю, религиозную, гражданскую и политическую жизнь крестьян», фактически писал и для высокообразованного, состоятельного общества, и для всего народа: среди читателей закономерно могли оказаться и оказывались представители и тех сословий, о которых шла речь. В России такая возможность, да и то в несколько ограниченном виде, появится лишь к 1880-м гг., много времени спустя после отмены крепостного права, в результате постепенного приобщения широких масс к грамотности и культуре. <…> Заметим, что особенная популярность рассказов Ауэрбаха у народного читателя в России, как показал, например, опрос в городской бесплатной библиотеке Москвы в 1886 г., приходится на 1870-е гг. и массового читателя (1880-е гг.).
И у Ауэрбаха, и у Тургенева, несомненно, есть стремление идеализировать представителей народа. Это констатируют практически все, обращавшиеся к данной проблеме. Идеализация выступала здесь как некая художественная условность, вызванная в каждом конкретном случае различными причинами. Немецкий писатель, как уже говорилось, находился в роли своеобразного посредника между «меньшинством», к которому примкнул в силу полученного образования, определившего его образ жизни, и «большинством», к которому принадлежал по происхождению. Ауэрбах открывал для образованного читателя новый мир – жизнь простых добрых людей, озабоченных, как оказывалось, теми же проблемами и противоречиями, что и более «высокие» слои общества, да и вся Германия в целом. Но подчеркнем, что это могло стать открытием для образованного меньшинства, но не для автора. Тургенев же открывал новый мир не только для читателя, но и для самого себя. Он делал короткие зарисовки с натуры, в которых наряду с художественным озарением чувствовалась радость первооткрывателя. Тургенев показывал то, что видел, Ауэрбах рассказывал о том, что хорошо знал. При этом каждый из них словно брал читателя за руку и вел за собой, беседуя с ним. Характерен зачин многих рассказов из «Записок охотника»: «Представьте себе, любезные читатели…» («Однодворец Овсяников»); «Дайте мне руку, любезный читатель, и поедемте вместе со мной…» («Татьяна Борисовна и ее племянник»); «…может быть не все мои читатели знают, что такое тяга. Слушайте же, господа» («Ермолай и Мельничиха») и т. п. В рассказах Ауэрбаха мы очень часто сталкиваемся с таким же приемом, однако в более развернутом виде. Причем эти обращения опять-таки указывают на две категории возможных читателей. С одной стороны, читатель воспринимается автором как «свой» человек, не хуже его знающий и местность, и людей, о которых идет речь, – так устанавливался своеобразный «эмоциональный союз между рассказчиком, героем и читателем». Здесь оказывались в ходу немудреные советы и поучения, к которым Ауэрбах при случае обязательно прибегал, например призывы любить ближних еще