при их жизни, дабы потом не раскаиваться (в рассказе «Des Schloßbauers Vefele» – «Фефеле, дочь деревенского богача») и т. п. С другой стороны, явно прослеживается стремление автора обратить внимание далекого от народной жизни читателя на ее трудности, так как равнодушие к ним становится преступным. «Ибо что мешает истине разлиться по всему миру? Не что иное, как презрение к народу. Дьявольский котел, где варится эта отрава, зиждется на треножнике, состоящем из вечной погони за чинами и местечками, чванного высокомерия тех, кто мнит себя избранными мудрецами, и пагубной чопорности так называемых благонамеренных», – рассуждает автор вслед за своим героем Люцианом в повести «Люцифер».
Различие в самом подходе писателей к изображаемому предмету и к читателю так или иначе накладывало свой отпечаток на художественные особенности их произведений, в том числе и на те из них, в которых отчетливо угадывались признаки взаимного притяжения и сходства. [ТИМЕ (III). С. 46–50].
Примечательно, что в «Деревенских рассказах» Ауэрбах, так же как и Тургенев в «Записках охотника», выступал в качестве первооткрывателя нового жанра. Известный русский публицист
М.Л. Михайлов, также лично знакомый с немецким писателем, в 1861 г. писал об Ауэрбахе как о личности, обладавшей «глубокою любовью к народу, которого никто не изображал в Германии лучше его». Михайлов высоко оценил значение ауэрбаховских рассказов:
С появлением “Шварцвальдских деревенских повестей началось возрождение повествовательной литературы в Германии <…>. Ауэрбах вызвал целую школу нувеллистов, которые обратились с сочувствием к народу и принялись изучать хорошие и дурные стороны его быта, его нужды, желания и надежды, его радости и печали [МИХАЙЛОВ С. 443–344].
Бертольд Ауэрбах был не только современником Тургенева, но и человеком, с которым русский писатель состоял в переписке, обменивался мыслями.
<…> Оба писателя хорошо знали произведения друг друга, и взаимная оценка их была достаточно высокой, что, в принципе, свидетельствует о близости их творческих устремлений. Письма немецкого писателя к брату, Якобу Ауэрбаху, содержат в себе множество лестных оценок тургеневского творчества. Тургенев прямо назван «превосходным русским писателем», «одним из наиболее значительных из живущих в настоящее время»[498] [AUERBACH. S. 295, 371]. Ауэрбаха восхищали тургеневская способность проникать в мир человеческой души, сила его образов и вообще смелость художника. Бертольд Ауэрбах очень точно отметил то значение, которое для него имело общение с русским писателем. В его письме к брату от 27 сентября 1871 г. находим: «Вчера я провел полное отрады утро у Тургенева в его доме. Как великолепно доходить до причин возникновения мыслей и образов в общении с человеком – собратом по ремеслу, в то же время приехавшим совсем из другой части света! Это не рассеивает критичности восприятия, но придает ей продуктивную свежесть» [AUERBACH. S. 78]. Б. Ауэрбах видел в русском писателе мыслителя, внимательного наблюдателя жизни, признавал его способность благотворно влиять на собеседника [ЧУГУНОВ].
По мнению тургеневоведов в романах Ауэрбаха 60–70-х гг. можно проследить определенное тургеневское влияние, тем более что известны факты, когда немецкий писатель обращался к русскому за советом[499]. В частности, это касается и пристрастия авторов к изображению музыкальных переживаний своих героев.
Творчество Тургенева, как никакое другое в русской классике, отмечено близостью к музыке. На каждом шагу мы находим у него ссылки на композиторов, певцов, пианистов и постоянные описания собственно исполнения музыки, так же, как и непосредственной реакции слушателей; нет недостатка и в описании исполняемых произведений. Тургенев не упускает случая, если говорить о его произведениях в целом, литературно представить мир музыки: композитор, исполнители, слушатели – все получают слово, и не только они, но и сами произведения. Конечно, вершина этого мира музыки, его центр, его нерв – в музыкальном переживании слушателя [ГЕРИК С. 176–177].
10 апреля 1868 г. Иван Тургенев писал Бертольду Ауэрбаху из Баден-Бадена,
Дорогой Ауэрбах,
ваше письмо меня очень порадовало, как знак того, что вы помните обо мне – а те добрые слова, которые оно содержит, немало мне польстили; хотел бы, чтобы книга, которую я вам послал[500], произвела на вас такое ж е благоприятное впечатление, как и прежние! Теперь к делу. То, что между Германией и Россией не существует литературной конвенции (как, например, между Россией и Францией) – это совершенно ужасно, как я уже говорил вам в позапрошлом году[501]: если каждый имеет право переводить своего автора и даже калечить его – то как же можно тут рассчитывать на гонорар? Это пиратство – и ни о какой собственности не может быть и речи! То, что Стасюлевич, тем не менее, предложил вам такой высокий гонорар, – лучшее доказательство большой популярности вашего имени у нас; если же его средства не позволяют ему так же оплатить ваше очень обширное произведение, то я думаю, что при небольшом уменьшении цены он бы охотно его приобрел: вы не спрашивали его об этом? Д л я меня было бы особым удовольствием и честью написать о вас статью – не в качестве рекомендации: ибо у нас в России вы давно уже в ней не нуждаетесь – но в качестве предисловия для предупреждения перепечаток – так как мою статью они не имели бы права перепечатывать[502]. В этом смысле вы можете написать Стасюлевичу[503] – и так как я сам скоро (через 6 недель) поеду в Петербург и остановлюсь на несколько дней в Берлине, мы сможем всё обсудить; у меня, к сожалению, нет времени, чтобы перевести ваш роман – но я охотно проверю перевод. Напишите мне, как долго вы еще останетесь в Берлине: я уеду отсюда, самое позднее, 1-го июня[504]. Сердечно жму вашу руку и остаюсь с прежним дружеским чувством преданный вам
И. Тургенев.
P. S. Госпожа Виардо шлет вам ответный привет. Мы теперь работаем над третьей опереттой. Вы, вероятно, слышали о первых двух.
P. S. S. Когда появится ваше новое произведение? Уезжая в Россию, я мог бы захватить рукопись 10, и тогда можно было бы принять условие издателя – будь это Ст(асюлевич) или кто-либо другой, – чтобы произведение появилось в Германии и России одновременно [ТУР-ПСП. Т. 8. С. 259–260].
История написания Тургеневым предисловия к «Даче на Рейне» породила много различного рода воспоминаний и комментариев к ним. Тургенев, со свойственным ему добродушно-ироническим отношениям к окружающим, при всем своем уважении к Ауэрбаху, судя по письмам, воспринимал его как человека приторно добродушного, чересчур сентиментального, подавляющего подчас своей эмоциональностью окружающих. Порекомендовав его «Дачу на Рейне» Стасюлевичу, Тургенев при этом, – а с ним такое случалось, видимо, забыл, что сам вызвался написать к русской публикации книги предисловие. Он не удосужился детально ознакомиться с содержанием романа и когда срок подошел, оказалось, что предисловие не написано. Вот как рассказывал о том, что случилось вследствие этой забывчивости, Людвиг Пич:
В июне 1868 г. по дороге в Россию или из России Тургенев приехал в Берлин. Во время краткого своего пребывания в столице он посетил вместе со мной проживавшего здесь и знакомого ему по Бадену известного немецкого писателя – назовем его АБ., – значение которого он ценил высоко, хотя в глубине души ему претила сильная примесь рефлексии в рассказах этого писателя. Радость по поводу нашего прихода была вполне искренней и выражалась она с восторженностью, почти тягостной для Тургенева. Простодушный немецкий коллега пожелал, между прочим, счастья эпохе, «у которой есть два таких молодца, как я да вы, Тургенев!»[505]. Тщетно пытался Тургенев уклониться от его настоятельного приглашения прийти еще вечером, тогда как мне удалось более или менее удовлетворительно обяснить свой отказ. «Но ведь мы хотели провести этот вечер вдвоем, как же вы могли согласиться, и у вас, я-то видел, не было к тому никакой охоты», – сказал я Тургеневу на улице. Он ответил: «Конечно не было, но это мое несчастье: я не умею отказывать. Если бы пришли ко мне воры и грабители и сказали: пойдем, мы будем вместе грабить! – Я бы сказал: “Хорошо, будем вместе грабить”». Снова мы встретились лишь на другое утро. «Ну, как было вчера вечером?» – «Ах, я чуть не умер. Мне столько наговорили хороших вещей, и я столько с ел земляники со взбитыми сливками, и потом я битых два часа должен был выслушивать чтение. Вы знаете как я это люблю! Я прямо валился с ног от усталости. Верно, я крепко спал. Б. читал мне отрывки своего нового романа, который скоро появится в какой-то венской газете. Но, хоть убейте, не знаю, в чем там было дело. Какое-то лишь смутное воспоминание, что речь шла о борьбе с властью католической церкви. Кажется, действие происходит где-то на Рейне. Но, может быть, это все мне приснилось».
Август и часть сентября того прекрасного года я провел у Тургенева в Баден-Бадене. В первые дни моего пребывания там я обнаружил, что друг мой испытывает какое-то непонятное беспокойство. На мои вопросы последовало признание: «Я сделал большую глупость. Б. очень хотел, чтобы его роман появился также и в России; не мог ли я бы способствовать этому? Конечно, я опять не смог отказать и уговорил издателя журнала, в котором обычно печатаются мои вещи, приобрести у нашего друга разрешение на издание перевода за очень приличный гонорар. Та часть рукописи, которую Б. послал, уже переведена. 1 сентября перевод должен появиться в печати одновременно с немецким оригиналом в венской газете. Но все это с одним условием (и я, старый осел, на это согласился!)… с условием, что я напишу предисловие к нему! Оно должно быть посвящено роману и его значению, а также А.Б. и его месту в немецкой литературе; и все это я должен написать! И дело это весьма спешное