[606], русское общественное мнение, особенно на правом фланге, было в корне иным. Тургенев своим тонким политическим чутьем это понимал и, будучи ко всему прочему тяжело болен, решил не высовываться. Когда русский «народ-богоносец» явил себя самым недостойным образом – как носитель озверелого «фанатизма и невежества», он занял позицию достойного русского человека, «и лучше выдумать не мог». Насколько глубоко был способен понять положение Тургенева Антокольский, можно только гадать, судя по вышеприведенным письмам, пассивность Тургенева его огорчила.
Еврейская трагедия в России, отторжение его искусства консерваторами из Императорской АХ[607] и нападки лично на него, как еврея, со стороны русской правой прессы[608] – все это действовало на психику Антокольского, человека впечатлительного и болезненного, угнетающе. Об этом свидетельствует, в частности, его слова в письме к В.В. Стасову от 26 июля (7 августа) 1882 г. из французского курортного городка Биарриц, где он в это время проходил лечение:
Помню, когда я работал «Ивана Грозного», при крайне трудных обстоятельствах (как это хорошо вам известно), я тогда сказал, кажется, Крамскому: «Хорошо, – чем больше они бесят меня, тем лучше выйдет «Иван Грозный». То же самое, только с некоторым изменением, я бы мог и теперь сказать. Но если бы вы знали, какие нравственные муки я пережил в последние два года, какие адские мучительные раны я носил в душе, благодаря тем позорным поступкам, которые русский, хотя и темный, народ совершал над евреями. Если бы вы знали, как больно разочаровываться в своем идеале, который ты лелеял, любил и считал лучшей будущностью человечества, и что же – вот этот идеал дико хохочет тебе в глаза и беспощадно бьет тебя по лицу, топчет и унижает тебя! Вот эго все способно свалить не только меня, нервного, но всякого, даже не чувствительного человека. И верьте мне, мой дорогой дядя[609], если бы у меня не было сознания, что так поступаю люди, которые не ведают, что делают и бьют себя еще больше, чем других; если бы у меня не было убеждения, что в России есть еще достаточно здравомыслящих людей», которые сумеют, в конце концов, дать отпор этому дикому средневековому безумию – повторяю, если бы не это, тогда я проклял бы все человечество. Вот, мой дорогой дядя, отчего я смотрю на мой неуспех в России не как на личный, а как на неуспех евреев вообще. Но что мне было всего более досадно, это – что при всем этом я чувствовал свое бессилие, пробовал кричать, писать, обращался к людям с авторитетом, прося их замолвить слово, но все это было напрасно.
Когда приеду в Париж, я непременно пришлю вам копию с двух писем, которые я послал к И.С. Тургеневу, а он в ответ назвал их «замечательными». Они будут когда-нибудь напечатаны[610]. Только не теперь, потому что они не цензурно. И все-таки он сам не сказал о <о том, что написано в – М.У.> них ни слова! Но довольно, может быть, вся эта эпидемия скоро пройдет, и человечество опять поймет, что убивать друг друга не за что, все равно они все умрут. Из моего последнего письма вы увидите, что, несмотря ни на что, я остался в отношении к России все прежним. Желаю от всей души русским всего лучшего, и тогда некому им будет завидовать! От всей души желаю им света, потому что только он может спасти их от грубых заблуждений [М.М.-АНТ. С. 463–464].
Где-то в начале января 1883 г., опять-таки в доверительном письме В.В. Стасову, Антокольский подробно изложил свое видение актуальной жизненной ситуации его как еврея и русского художника:
Конечно, все, что я говорю теперь вам, я говорю точно про себя. Я не настаиваю, чтобы кто-нибудь согласился со мной: мне кажется, со мною никто не согласен. В искусстве, правая сторона называет меня – реалистом, левая – рутинером. Евреи думают, что я христианин, a христиане ругают меня, почему я жид[611]; евреи упрекают, зачем я сделал «Христа», a христиане упрекают, зачем сделал такого «Христа»? Все это пришлось мне выслушивать. Наконец, здесь все убеждены, что я русский, а в России все убеждены, что я чужой; одна часть их, потому только, что я хочу быть самостоятельным, идти впереди искусства, а не позади его; a другая часть потому, что я не православного вероисповедания. Ах, Русь, неужели ты отталкиваешь того, кто верил в тебя, любил тебя, и любил тебя по-своему? Но как жестоко ты наказала меня за мою привязанность к тебе, наказала, и как еврея, и как человека! Ах, Русь, жестока ты к чужим и жестока к самой себе!
Итак, стою я среди перекрестного огня. Трудно устоять, в особенности одному, но… «а все-таки земля вертится» [М.М.-АНТ. С. 489].
Успех скульптора Марка Антокольского на русской культурно-художественной сцене в 1870-х гг., несомненно, является следствием либеральных реформ Александра II и той атмосферы терпимости и даже, в отдельных случаях, доброжелательного отношения к евреям, что царила при его Дворе[612]. Однако с приходом на царствование Александра III ситуация резко изменилась. Поскольку царь открыто декларировал свой антисемитизм, правая пресса использовала любой повод для поношения евреев, невзирая на лица. Под раздачу попал и Марк Антокольский – академик, мировая знаменитость, придворный скульптор Двора Его Величества.
Русская шовинистическая печать постоянно выступала с оскорбительными выпадами в адрес Антакольского – иудея, осмелившегося изображать героев русской истории, ее царей и даже самого Иисуса Христа. В 1888 году усилиями юдофобов была развернута кампания против проекта памятника Екатерине, представленного на конкурс Антокольским. Правоконсервативный журнал «Гражданин», опубликовал «Письмо в редакцию» некоего «Г-на» о скульпторе М. М. Антокольском, в котором возглашалось, что образ Великой русской императрицы[613] не должен быть воплощен скульптором-иудеем. В «Новом времени» его ведущий критик Владимир Буренин также поддержал точку зрения «Гражданина». В конечном итоге проект еще одного памятника Екатерине II для Петербурга работы Марка Антокольского был забракован императором Александром III. Но десять лет спустя Антокольский по заказу своего родного города Вильно (Вильнюс) создал памятник Екатерине II, который был открыт в 1903 г., уже после его кончины.
Во Франции же на официальном уровне и со стороны художественной общественности отношение к Антокольскому-скульптору было самое что ни на есть доброжелательное.
В декабре 1891 года скульптор открыл в своей парижской мастерской выставку, где представил зрителям свои новые работы. Стасову он сообщил: «Мой успех растет, зависть противников тоже; они делают все, что возможно, чтобы тормозить мой успех, но не в силах остановить его. Я в третий раз вынужден продлить выставку, несмотря на то что время до и после Нового года крайне неудобное, что я живу очень далеко от центра, что меня здесь почти не знают, что теперь здесь немало больных; наконец, что я открыл выставку без реклам, а главное – среди явных врагов и мнимых друзей. Несмотря на все это, – я имею здесь успех не меньший, если не больший, чем когда-то с “Иваном Грозным” в Петербурге. Не забудьте при этом, что я скульптор. Скульптура не в моде, ею мало интересуются, на выставках в скульптурном отделении почти всегда пусто; критики говорят о ней бегло; словом, все было против меня…» [КРИВДИНА-ТЫЧИНИН. С. 465].
Как и Тургенева, всеевропейская слава Антокольского не притупляла у него чувства тоски по родине, да и плане заказов ситуация в России представлялась художнику более благоприятной. 3 февраля 1893 года в залах Петербургской Академии Художеств[614]открылась ретроспективная выставка работ Антокольского.
Было показано 17 работ, в числе которых «Мефистофель» (бронза), «Спиноза» (мрамор), «Нестор-летописец» (мрамор), «Не от мира сего» («Христианская мученица», мрамор), «Ермак» (бронза). С большими трудностями скульптору удалось собрать свои произведения вместе, добиться разрешения у их владельцев для экспонирования. И вот работы после успешных выставок в Париже и Мюнхене наконец прибыли на родину, «в центр всех желаний» художника. «Тут-то о них поднялся шум и крик: одни меня благословляли, другие проклинали, многие из-за шума не видели и самих произведений… И вот эпилог моей выставки: статуя “Христианская мученица” при спуске разбита», – с горечью писал Антокольский46. И.Е. Репин в письме П.М. Третьякову сообщил подробности о поврежденной статуе: «Отскочила голова, без кусков, ровно, одной линией; откололась часть пьедестала, уголок вершка в два, с кусочками. Остальное все цело… <…> Отреставрированная статуя была отправлена Третьякову [КРИВДИНА-ТЫЧИНИН. С. 465].
Выставка имела успех у публики, но в антисемитской атмосфере «эпохи контрреформ» вновь стала поводом для нападок н личность скульптора со стороны правой прессы. Особенно злобной была клеветническая компания по опорочиванию его имени, организованная сотрудниками газеты «Новое время». 10 февраля в ней была напечатана статья ее постоянного обозревателя Жителя (А.А. Дьякова) «Г. Антокольский», носящая глумливо-оскорбительный и выражено юдофобский характер. Илья Репин, возмущенный подобного рода выходкой и состоя в добрых отношениях с владельцем «Нового времени» А.С. Сувориным, с возмущением писал ему 14 февраля 1893 года:
Многоуважаемый Алексей Сергеевич,
только сегодня удосужился я, чтобы написать Вам это неприятное письмо. Мне полегчает, если я Вам напишу откровенно, что меня продолжает возмущать вот уже несколько дней. Как Вы могли допустить в Вашей газете такой бред сумасшедшего, как статья «