Однако в произведениях Гете нет недостатка и в негативных высказываниях насчет евреев. При внимательном прочтении его «Дивана», «Фауста», «Клавиго», «Ксениен» и других произведений можно обнаружить, что в них постоянно говорится о евреях, которые торгуют, шпионят или просто комично озорничают. Гете, который, безусловно, был восприимчив к еврейским шуткам, возможно, просто хотел проиллюстрировать общепринятые стереотипы, но он также не дистанцировался от них. Между тем, сомнительно, что за каждым оборотом речи стоит личное гётевское чувство, можно ли пригвоздить к определенному месту каждое высказывание Гёте-художника и взвесить на весах каждое произнесенное им слово?!
Тема «Гете и евреи» должна быть дополнена контр-ретроспекцией «Евреи и Гёте». Для нескольких поколений евреев, пытавшихся вписаться в немецкий социальный и образовательный контекст, Гете, в частности, был неизбежным ориентиром на этом пути. Многие евреи, особенно немецкие, находились под его влиянием. Немало евреев почитали его и выражали порой острую привязанность к нему, возможно, надеясь <…> найти с помощью его художественного слова рациональное оправдание воспринятой ими извне концепции интеграции и ассимиляции[64]. Как известно, в то время доступ к общественным и особенно академическим должностям был все еще затруднен даже для крещеных евреев. «В этой связи, очевидно, – пишет Вильфрид Барнер, – что вживание в инородное <«укоренение в почве»> евреев-эмансипантов особенно впечатляюще выглядит именно в культе почитания Гете, поскольку оно знаменовало как вынужденный их отход от собственной культурной традиции, что часто встречается в еврейской истории, так одновременно и демонстрацию лояльности по отношению к национально-государственной идеологии».
Вряд ли кто-то из евреев-интеллектуалов первой половины ХIХ в. открыто жаловался на двойственное отношение Гете к еврейству в целом, хотя, возможно, многие из них втайне сожалели, что самый выдающийся представитель немецкой литературной и общекультурной традиции, великий глашатай классической идеи всечеловечества, «не слишком хорошо думал о евреях…» и говорил о них не только положительные слова. Евреи, по словам одного из немецких историков литературы, не только не обижались на Гете за его холодность по отношению к ним, но, напротив, в той мере, в какой они ощущали себя немцами, отдавали дань уважения его гению[65].
<…> Несмотря на различные слабости Гёте и его неоднозначное отношение к евреям, многие представители эмансипированного еврейства видели в нем высокий образец человечности и гаранта гуманистической сущности немецкого характера. Более того, никто другой из великих немцев не предлагал такого разнообразия характеристических линий, связывающих личную жизнь художника с его творениями, как он.
В письмах, дневниках и беседах Гете есть высказывания, которые мы сегодня не можем аттестовать иначе, как антисемитскими. Но ведь многое из того, что в эпоху Гёте было прегрешением, а в глазах некоторых даже и «серьезным грехом», сегодня кажется нам не более чем легкомысленным и безответственным проступком. С другой стороны, следует учитывать, что Гете был чрезвычайно разносторонним человеком и занимался многими самыми разными – темами и областями. На этом фоне его интерес к еврейской проблематике и увлеченность ей, если вообще так можно говорить (!), были по сути своей маргинальны. В любом случае евреи и еврейская тема занимали его ум далеко не в первую очередь, в сравнении со многими другие проблемами, нациями и культурами. Конечно, нельзя игнорировать антисемитскую тональность в высказываниях Гёте о евреях и еврействе, но и не следует делать на ней особый акцент. Правильный подход – рассматривать все широком контексте его времени, его представлений о религии и политики [HOMANN][66].
Гёте не был лично знаком с еврейским просветителем и философом-кантианцем XVIII века Мозесом Мендельсоном, однако ему
были известны его сочинения, в частности, труд «Федон, или Три диалога о бессмертии души», написанный по образцу платоновских диалогов. В письме к Якоби[67] он называет Мендельсона «еврейским Сократом». <…> Гёте общался с его сыном, Авраамом Мендельсоном, а внук философа, маленький Феликс Мендельсон, будущий композитор, музыкант, нашел в доме Гёте радушный приём. Гёте обожал мальчугана. <…> он видел в нём искру Божью, божественное присутствие в его даровании. Да и всё Веймарское общество, которому он представил этого вундеркинда, было в восторге от него. Гёте пророчил мальчику великую славу и не ошибся. Особенно он любил слушать Моцарта и Бетховена в его исполнении. Он просил мать мальчика присылать его к нему почаще. Они переписывались, маленький Феликс писал стихи и песни, и Гёте публиковал их в еженедельнике своей невестки.
Часто спрашивают, выражал бы Гёте столь пылко свои чувства, если бы мальчик оставался некрещеным? Трудно сказать. Крещение было пропуском для еврея в высшее общество, а Мендельсоны (сын и внук философа) принадлежали к высшим кругам, сравнявшись с аристократией. Но и после крещения сами Мендельсоны продолжали себя считать евреями, да и в глазах окружающих они ими оставались. Гейне, который тоже перешёл в христианство, заметил: «Когда я был евреем, христиане меня ненавидели, теперь ненавидят и те, и другие». Известный пианист Антон Рубинштейн сказал ещё более точно: «Евреи называют меня христианином, христиане – евреем, немцы – русским, русские – немцем». Такова участь ассимилированных [ЙОНКИС (II) С. 135].
Подводя итог всему вышесказанному, можно утверждать, что на фоне большинства европейских мыслителей первой половины ХIХ, Иоганн Вольфганг Гёте, декларируя гуманистические принципы религиозно-этнической терпимости и человеколюбия, определенно проявлял своего рода доброжелательное отношение к евреям. Поскольку Тургенев в Боннском университете усиленно штудировал Гегеля, представляется важным отдельно остановиться на отношении этого великого немецкого мыслителя к иудаизму и евреям. Напомним читателю, что Георг Вильгельм Фридрих Гегель родился в Штутгарте 27 августа 1770 г. в семье высокопоставленного чиновника-лютеранина[68]. Окончив в теологическую семинарию при Тюбингенском университете, где он, помимо всего прочего, несомненно, усвоил лютеровский взгляд на еврейство, Гегель, защитил диссертацию и в 20 лет стал магистром философии. После окончания Тюбингенского университета он в 1801 перебрался в Йену, где ему было предоставлено право, читать лекции в местном университете, и в 1805 году он становится в нем экстраординарным профессором. В Йене Гегель написал свою знаменитую работу «Феноменология духа», закончив её в октябре 1806 года во время битвы за Йену, итогом которой стало сокрушительное поражение прусских войск от армии Наполеона I Бонапарта. В 1816–1818 годах Гегель являлся ординарным профессором философии в университете Гейдельберге, а позже – Берлина. В 1830 году Гегель назначается ректором Берлинского университета, а на следующий год в разгар эпидемии холеры он скончался. В поражающих своей всеобъемлющей грандиозностью фундаментальных трудах Гегеля «Феноменология духа» (1807), «Наука логики» (1812–1816, 1831), «Философия права» (1821), «Энциклопедия философских наук (1817, 1828, 1830) и др. изложена система взглядов на природу и общество как ступени развития Мирового Духа[69].
Фридрих Энгельс в 1886 году писал:
…гегелевская система охватила несравненно более широкую область, чем какая бы то ни была прежняя система, и развила в этой области ещё и поныне поражающее богатство мыслей. Феноменология духа (которую можно было бы назвать параллелью эмбриологии и палеонтологии духа, отображением индивидуального сознания на различных ступенях его развития, рассматриваемых как сокращенное воспроизведение ступеней, исторически пройденных человеческим сознанием), логика, философия природы, философия духа, разработанная в её отдельных исторических подразделениях: философия истории, права, религии, история философии, эстетика и т. д., – в каждой из этих различных исторических областей Гегель старается найти и указать проходящую через неё нить развития. А так как он обладал не только творческим гением, но и энциклопедической учёностью, то его выступление везде составило эпоху. Само собой понятно, что нужды «системы» довольно часто заставляли его здесь прибегать к тем насильственным конструкциям, по поводу которых до сих пор подымают такой ужасный крик его ничтожные противники. Но эти конструкции служат только рамками, лесами возводимого им здания. Кто не задерживается излишне на них, а глубже проникает в грандиозное здание, тот находит там бесчисленные сокровища, до настоящего времени сохранившие свою полную ценность[70].
Еще при жизни Гегеля, а затем на протяжении всего ХIХ в. с критикой его философской системы выступали такие выдающиеся мыслители, как Шопенгауэр, и Кьеркегор, чуть позже – Фейербах, Карл Маркс, Ницше. Артур Шопенгауэр, прямо называвший Гегеля шарлатаном, его философию бессмыслицей, а гегелевский метод, описывавший как преподнесение этой бессмыслицы нарочито туманным, наукообразным языком, призванным запутать слушателя, заставляя его думать, что он сам виноват в своём непонимании, писал, оценивая популярность философа в научном мире:
Эта нагло солганная слава в течение четверти века сходила за настоящую и bestia trionfante <итал., торжествующая бестия> процветала и царила среди немецкой республики учёных так всевластно, что даже многие противники этой глупости не рисковали относиться к её виновнику иначе, как к редкостному гению и великому уму, и то с глубочайшим почтением. Но последствия всего этого не преминут обнаружиться, ибо во все времена этот период литературной истории будет лежать несмываемым позорным пятном на нации и эпохе и станет притчею для будущих столетий – и поделом! [ШОПЕНГАУЕР (II)].