ствие: он все же сторонник буржуазной цивилизации, буржуазного порядка, господства банков и мощной централизации государств. Он им является не только из корысти, но и по искреннему убеждению. Любой еврей, каким бы просвещенным он ни был, сохраняет традиционный культ власти: это наследство его расы, очевидный признак его восточного происхождения.
Очень реалистичный в своих повседневных интересах, еврей в высшей степени идеалистичен в своем внутреннем мире. Будь то грозный Иегова или золотой телец, абстрактное научное знание или угнетающая сила государства, ему надо обожать какую-то абстракцию, тем более что эта абстракция тотчас же превращается в повод или предлог для эксплуатации масс, этой живой плоти, извечно приносимой в жертву во имя триумфа всех религий, всех абстракций и всех государств.
Еврей, таким образом, авторитарен по положению, по традиции и по своей природе. Таков общий закон, который допускает лишь очень мало исключений, да и сами эти исключения при ближайшем рассмотрении только подтверждают правило. Бунт, источник любой свободы, чужд таланту этого народа; он его заклеймил и проклял навечно в образе Сатаны. Он иногда восставал против Иеговы, но чтобы поклоняться золотому тельцу, своему второму я, необходимому дополнению Иеговы.
В этом культе власти и уставной дисциплины, равной евреям в Европе оказалась только немецкая буржуазия[80]. Страстные и убежденные рабы, буржуа, как и немецкие дворяне, охотно сгибают голову перед своим правителем и перед каждым чиновником, военным или гражданским, явным представителем силы правителя. Евреи, оказывая полное и обязательное почтение ко всем властям страны, где они живут, ищут предпочтительно собственные власти и собственных руководителей среди наиболее умных и влиятельных людей своей расы. Они их боготворят, обожают их, что создает для этих руководителей настоящую силу.
Великие умы никогда не были в недостатке у еврейского народа, одной из самых умных рас земли. Не говоря уже о великих анонимах, некоторые следы которых дошли до нас под именами Иисуса Христа и апостола Павла, давших новую религию Европе, если рассматривать только современную эпоху, в XVII-ом веке встречаем прекрасный образ Спинозы, последнего еврея, преследуемого своей расой, а в XVIII-ом веке образ Мендельсона, благородного друга Лессинга. Наш век богат знаменитыми евреями. <…> Немногие нации произвели столько же замечательных людей в столь короткий промежуток времени.
То, что отличает положение этих современных знаменитостей, делающих честь нашему веку, так это то, что вместо того, чтобы быть преследуемыми и распятыми своей расой, как ранее их великие предшественники: Спиноза, Иисус Христос, апостол Павел, они, напротив, глубокоуважаемы, обожаемы и превозносимы. И вполне справедливо, поскольку это мощные умы, делающие честь своей расе.
Но рядом с этими великими умами имеется мелкая сошка – бесчисленная толпа еврейчиков: банкиров, ростовщиков, промышленников, коммерсантов, литераторов, журналистов, политиков, социалистов, то есть, в любом случае, спекулянтов. Они перепродают в розницу то, что другие производят оптом, и живут, как бедный Лазарь, объедками роскошного стола их хозяев, крайне скромными и льстивыми слугами которых они всегда являются: суетливая и беспокойная порода, движимая нуждой с одной стороны, и с другой этой вечно неуёмной деятельностью, страстью к сделкам и спекулятивным инстинктом, равно как мелочными и тщеславными амбициями, которые образуют отличительные черты этой расы. Именно они захватили сегодня немецкую журналистику и наводнили в качестве второстепенных вожаков Социал-демократическую рабочую партию, к великому вреду для пролетариата Германии. Они называются Морисами Гессами[81], Боркхеймами[82], Либкнехтами[83] и массой других более или менее неизвестных имен.
Они превратили немецкую журналистику в арену грязи. Они не знают никакого другого оружия, кроме грязи. Трусливые и в то же время коварные намеки, гнусная и глупая ложь, грязная клевета – вот то, что составляет их повседневную полемику. Можно сказать, что они питаются только помоями, как некоторые насекомые, которые заполоняют улицы летом! Не требуйте от них ни справедливости, ни чести, ни логики в идеях <…>.
<…>
Взятый по отдельности, каждый из них убог, ничтожен, бессилен. Но их легион и, что еще хуже, весьма дисциплинированный легион, ожидающий только знака своего хозяина, чтобы начать брызгать всей своей слюной на тех, кто стал объектом их бешенства: бешенства всегда скрытого, ненависти без страсти и гнева [БАКУНИН. С. 162–170].
Антиеврейский пафос Бакунина в целом отражает остевую линию христианских представлений о еврействе, которая без особых изменений проходит в писаниях большинства мыслителей ХIХ в., как правоконсервативного, так и леволиберального толка, например, социал-демократа Евгения Дюринга. Не вызывает сомнения, что Иван Тургенев, уже будучи студентом философского факультета Берлинского университета, в котором он провел два семестра: 1838/39 и 1840/41 годов, сталкивался с подобного рода рассуждениями. Встречался он также и с представителями эмансипированного еврейства, которых было немало в студенческой среде. Напомним, что сам Карл Маркс изучал здесь в эти годы юридические науки, историю, историю искусств и философию[84]. Ранее в Берлинском университете учился юриспруденции Генрих Бернхард Оппенгейм – впоследствии видный публицист и политический деятель Германии, хороший знакомый Тургенева[85]. Несколькими годами позже в здесь же заканчивал свое образование Фердинанд Лассаль – выдающийся деятель немецкого рабочего движения, к которому Тургенев относился с большим уважением (об их встрече см. в Гл. VII).
Примечательным историческим совпадением является тот факт, что Карл Маркс и Иван Тургенев родились и умерли в один год (1818 и 1883), не дожив оба двух месяцев до своего 65-го дня рождения. И того и другого кончина постигла вдали от родных мест. Оба были европейскими знаменитостями ХIХ в., один как политический публицист, мыслитель и политэконом, другой как литератор и общественный деятель. По жизни они не раз пересекались. Например, Февральскую французскую революцию 1848 года И.С. Тургенев встретил в Париже в обществе своих друзей – П. Анненкова, М. Бакунина, Н. Сазонова и А.А. Тучкова – см. [АННЕНКОВ (II). С. 480]. Весной в Париж прибыли Маркс и Энгельс, с которыми встречался уже состоявший с ними в переписке Павел Анненков[86], и, скорее всего, Бакунин и Сазонов. 1874 г. они оба пили воды на термальном курорте в Карлсбаде (Карловы Вары), где жили в гостиницах, расположенных напротив друг друга, у них было немало общих знакомых – Михаил Бакунин[87],
Петр Лавров[88], Георг Гервег[89], например. Однако судьба так и не свела вместе русского либерала с немецким коммунистом, никто не представил их друг другу, как это имело место в 1864 г. в случае со сподвижником Маркса Фердинандом Лассалем [ВсТУРГсЛАС], о чем подробно будет рассказано ниже.
В дошедшем до нас эпистолярии И.С. Тургенева упоминаний имени Карла Маркса, какой-либо оценки его личности и трудов не встречается. Тем не менее, можно полагать, что он был знаком с некоторыми трудами основоположников научного коммунизма. Так, например, в письме И.С. Тургеневу от 17 (29) апреля 1874 г. Павел Анненков пишет:
Если Вы выслали для меня книгу Маркса[90], то прикажите переслать ее при получении уже в Баден <…> [АННЕНКОВ (III). С. 239].
Нельзя особо не отметить, что Анненков, еще в сороковые годы, вошел в непосредственное, личное общение с Марксом и Энгельсом. В 1846 году Анненков уже лично знаком с ними. 15 марте этого года он по приглашению Маркса присутствовал при знаменательной, исторической беседе Маркса и Энгельса с Вейтлингом. Потом Анненков вступает в переписку с Марксом; в письмах к Марксу
он обсуждает «Философию нищеты» Прудона, и Маркс ему подробно отвечает[91]. Анненков следит за новинками социалистической литературы, за борьбой политических партий. Больше того, – он сближается с революционерами, как, напр., Гервег. Он, наконец, посещает в Париже собрание редакторов рабочей газеты. Обо всем этом он пишет Марксу как близкому человеку. Никто из русских писателей в 40-х годах не был так близко введен в круговорот социалистических идей Запада, как Анненков [АННЕНКОВ (IV). С. 8–9].
В этой связи представляется маловероятным, чтобы Анненков, со своей стороны, не поделился когда-либо этими сведениями со своим ближайшим кругом друзей и единомышленников, особо отличавшимся
непрерывным исканием и обсуждением бытовых, исторических, философских и всяких вопросов, какие постоянно возбуждала общественная жизнь [АННЕНКОВ (IV). С. 8–9],
– в том числе и с Иваном Тургеневым.
Известно, что Тургенев, штудируя немецкую классическую философию, обращал особое внимание на религиозную тематику. Философские занятия Тургенева неизбежно соприкасались с вопросами религии.
Это определялось не только обозначенным кругом его чтения (гегелевские лекции о философии религии, «Философия и религия» Шеллинга, «Философия и христианство» Фейербаха и др.), но и реальными тенденциями в развитии философских идей конца 1830 – начала 1840-х годов. Едва ли не главным вопросом для мыслителей этого времени стал вопрос об отношении науки и религии, знания и веры. Если для Гегеля он не заключал в себе непримиримого противоречия, то для «левых» толкователей его учения стал пафосом нового мировоззрения, утверждавшего взаимоисключаемость этих двух проявлений духовной жизни человека [ТИМЕ (I). С. 65–66].