Подтверждение статуса евреев как «избранного народа» Чаадаевым в целом воспринималось православными экзегетами как один из артефактов его парадоксального, а то и еретического мировоззрения. Славянофилы, стоявшие на платформе христианского антииудаизма, вопреки апостольским догматам Евангелия считали, что, не признав Христа, евреи этот статус потеряли, и он теперь принадлежит русскому православному народу-богоносцу.
<…> после дезинтеграции западничества и славянофильства, просуществовавших сравнительно недолго, оба вышеупомянутых умонастроения – упование на самобытность России или же ориентация на динамически развивающийся Запад, – неоднократно меняя своё историческое обличье, прожили долгую жизнь. Далекие отголоски дискуссий 1840-х годов слышатся в полемики деятелей русской духовной культуры и в наши дни [ЩУКИН (III). С. 13, 16].
«Славянофильство» стало расхожим определением русского консервативно-охранительного мировоззрения, сложившегося во второй половине ХIХ столетия[100]. Носителями его являлись представители дворянства, особенно из числа крупных землевладельцев, духовенства, небогатого купечества, напуганные капиталистической конкуренцией, в том числе и со стороны энергичных и предприимчивых жидов, которые, как предупреждал Достоевский: «теперь только что воскресли и только что начинают жить чрезвычайной равноправностью». Страшилась перемен, конечно же, и большая часть патриархального крестьянства.
Во внутриполитической области консерваторы-охранители отстаивали принцип незыблемости самодержавия, ратовали за укрепление позиций дворянства, как основы русской государственности, и сохранение сословного деления общества. Они резко критически воспринимали развитие капиталистических отношений в России, жестко критиковали все либеральные реформы, страшились европеизации, парламентаризма, отстаивали незыблемость помещичьего землевладения и крестьянской общины. В адрес евреев ими постоянно выдвигались обвинения в чрезмерной эксплуатации крестьянского населения Западных губерний, стяжательстве безудержном стяжательстве и паразитировании на народном теле, а также в хищническом земледелии, истощении земель и, как следствие, всеобщем упадке хозяйственной деятельности, – см. об этом [ГРИНЕВИЧ].
Например, профессор права Константин Победоносцев[101], занявший в 1880 г. пост обер-прокурора Святейшего Синода, а в следующем царствовании ставший «серым кардиналом» при Александре III и главным разработчиком контрреформ в его эпоху:
Краеугольным камнем своей программы <…> считал вопрос о церкви и государстве. Борьбу этих начал он признавал знаменательнейшим явлением своего времени, утверждая, что «Церковь, как общество верующих, не отделяет и не может отделять себя от государства как общества, соединенного в гражданский союз» [ГРОССМАН-ЛП (IV). С. 61]
Прозападнически настроенные прогрессисты-«шестидесятники» к религиозной проблематике относились с подчеркнутым безразличием, а то и вовсе декларировали атеистические взгляды, и уже только по этой причине не видели в евреях заклятых идейных врагов. В их среде сложились особого рода мировоззренческие установки, получившие название «нигилизм»[102], хотя сами себя они предпочитали называть, беря за прообраз первохристиан, «новыми людьми».
В России термин «нигилизм» впервые употреблен Н.И. Надеждиным в опубликованной в 1829 в «Вестнике Европы» статье «Сонмище нигилистов». Несколько позже, в 30–40-х гг. 19 в., его использовали Н.А. Полевой, С.П. Шевырев, В.Г. Белинский, М.Н. Катков и ряд других русских писателей и публицистов, при этом употребляя термин в различных контекстах. С ним были связаны как положительные, так и отрицательные моральные коннотации. М.А. Бакунин, С.М. Степняк-Кравчинский, П.А. Кропоткин, напр., вкладывали в термин «нигилизм» положительный смысл, не видя в нем ничего дурного. Ситуация изменилась во 2-й пол. 19 в., когда термин «нигилизм» приобрел качественно новый и вполне определенный смысл. Нигилистами стали именовать представителей радикального направления разночинцев-шестидесятников, выступавших с проповедью революционного мировоззрения, отрицавших социальные (неравенство сословий и крепостничество), религиозные (православно-христианская традиция), культурные («официальное мещанство») и иные официальные устои общества до- и пореформенной России, общепринятые каноны эстетики и проповедовавших вульгарный материализм и атеизм. Отличительной особенностью российского нигилизма становится попытка в области осмысления социальных феноменов опереться на естественнонаучную теорию дарвинизма и экстраполировать ее методологию на процессы эволюции социума (человек есть животное; борьба за существование – основной закон органического мира; ценно и важно торжество вида, индивид же есть величина, не заслуживающая внимания). Рупором подобным образом понимаемого нигилизма в России нач. 60-х гг. 19 в. становится журнал «Русское слово», ведущую роль в котором играл Д.И. Писарев. При этом, правда, сам Писарев игнорировал термин «нигилизм» и предпочитал именовать себя и своих единомышленников «реалистами». Повсеместное распространение подобное толкование термина «нигилизм» получило с выходом в свет в 1862 романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», главный герой которого «нигилист» студент Базаров отстаивал мысль о том, что «в теперешнее время полезнее всего отрицание», и выступал с разрушительной критикой социального устройства, общественной морали, образа жизни господствующих слоев российского общества [ «Нигилизм» НФЭ].
В знаменитом романе Тургенева «Отцы и дети» предлагается четкое определение данного типа личности:
Нигилист – это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип[103].
Отличительными чертами русского нигилизма, представителями которого в большинстве своем были разночинцы, являлись вера в будущее народа и одновременно критика его темноты и невежества, стремление к общественной активности с целью переделать жизнь.
Впоследствии русская литература дала целую галерею образов «новых людей» от Рахметова и Лопухова в произведениях Чернышевского (где образы нигилистов-революционеров были выписаны с большой симпатией) до явных антигероев в романах Достоевского, Писемского, Лескова и др. Во 2-й пол. 19 в. термин «нигилизм» активно использовался правоконсервативной публицистикой для характеристики представителей революционного народничества 1860–70-х гг. и русского освободительного движения в целом [ «Нигилизм» НФЭ].
Раскрытию содержательного наполнения концепта «русский европеец» с историко-культурологических позиций посвящен целый ряд научных исследований. В первую очередь здесь следует отметить работы Анджея Валицкого, Владимира Кантора и Василия Щукина, на которые мы в основном и опираемся в представлении читателю данной темы, [ВАЛИЦКИЙ], [КАНТОР (I) и (II)], [ЩУКИН (I) – (III)], [WALICKI (I) и (II)][104].
В России начало процесса вестернизации приходится на XVII–XVIII столетия и связано, главным образом, с реформами Петра Великого. Следствием этого процесса стала
достаточно резкая смена цивилизационной и культурной ориентации: спустя два столетия после распада византийской ойкумены русская культура становится периферийной по отношению к Западной Европе – миру во многом неведомому, казавшемуся то экзотическим, то прямо враждебным. Вестернизация сразу же привела к разногласию в рядах интеллигенции, результатом чего стало разделение на новаторов – энтузиастов поренессансной Европы и традиционалистов – блюстителей родного благочестия. При определенных условиях такое психологическое размежевание могло перерасти в серьезное столкновение идеологических позиций33.<…> Пограничный характер русской культуры, ее промежуточное положение между Западом и Востоком[105] бросались в глаза как самим русским, так и иностранцам и являлись необходимым следствием из геополитической ситуации России. Поэтому в условиях кризиса традиционной (средневековой, патриархально-иерархической) культуры, который в России приходится на XVII век, в просвещенных кругах появляется группа людей, у которых любое столкновение с Западной Европой порождало горькое сознание собственной отсталости и желание решительным образом порвать с «отеческим законом» и преданиями старины, чтобы стать в один ряд с европейскими странами, чья цивилизация осмыслялась как общечеловеческая.
<В этой среде как особый исторический тип и возникает «русский европеец» – человек, который>, должен быть в самом деле сориентирован на культурные и нравственные ценности, выработанные Европой, и, в частности, Западной Европой, после XIII века – в период позднего средневековья, Возрождения, барокко, классицизма и, наконец, в эпоху Просвещения. <…> главные из них: личное достоинство индивида, цивилизованность, понимаемая как преодоление зависимости человека от природы, творческая активность, вера в прогресс, толерантность.
<…> быть таким европейцем значит не боготворить Европу, не стараться буквально пересаживать западноевропейские теории на русскую почву, а научиться по-европейски думать и чувствовать, по-европейски относиться к нравственности и науке, к вере и знанию, к добру, истине и красоте. Одним словом, русский европеец – это во всех отношениях был европейски образованный русский человек [ЩУКИН (II)].
Само понятие «русский европеец», стало появляться в русской культуре с середины XIX в. для обозначения исторических персонажей, участвующих в диалоге «Россия и Европа» с конца ХVIII в.: традиционалистов и консерваторов (кн. Щербатов, Карамзин)