.
<…> Без компромисса нет демократии. Тот, кто знает, как достичь компромисса, достоин похвалы. В России же это, скорее, порок. Я думаю, это наследие рассматриваемого периода, потому что для тогдашних радикалов слово «либерал» было позорным, как и слово «компромисс». Очень смеялись над таким качеством, как [пропуск в тексте], которое означало умеренность и нечто похожее на точность и пунктуальность. В конце концов, что плохого в умеренности и пунктуальности? Но это была смешная характеристика для «слабых в коленках» либералов, которые всегда стремились к умеренности и точности.
<…> Типичные либеральные добродетели, как терпимость и способность смотреть на вещи с разных сторон, тоже подвергались насмешкам. Говорили: «А, это один из тех, кто всегда говорит: с одной стороны, с другой стороны». Да, в конечном счете, настоящее обсуждение серьезной проблемы требует, чтобы ее рассматривали с одной стороны и с другой стороны. Определенная степень релятивизма и скептицизма (очевидно, что либералы не должны увлекаться широкими обобщениями), апелляция к здравому смыслу и т. п. – все это добродетели, лишенные драматизма и эффектности.
Маловероятно – на самом деле, я должен сказать: невероятно, – что либерализм способен создать всеобъемлющую философию жизни, некий Weltanschauung, мировоззрение, которое легло бы в основу политической деятельности, грандиозную концептуальную схему, что-то подобное марксизму, например монистическую теорию истории. Либералы, именно потому, что они либералы, больше склонны к плюрализму, нежели к монизму, и это опять-таки отличает их и от радикалов, и, по крайней мере, от определенных направлений консерватизма, и, конечно, от некоторых реакционных философов.
Либерализм склонен к дифференциации различных областей человеческой деятельности, что противоречит тоталитарной тенденции обеих крайностей. Либералы склонны отдавать Богу Богово, а кесарю – кесарево, что работает в том же направлении.
<…> В первой половине XIX в. в Европе еще встречались красноречивые, сильные выразители либерального кредо. Джефферсон в Америке, Бенджамен Констан или Токвиль во Франции, Джон Стюарт Милль в Англии. «О свободе» Милля – последний великий документ либеральной философии.
<…> Иван Тургенев, <…> жил как раз в этот период и, я думаю, являлся истинным представителем либерализма, а в некотором отношении – типичным русским либералом. <…> Совершенно очевидна тесная связь между западничеством Тургенева и его либерализмом <…>.
<…> Тургенев рассматривал рабство как нравственное зло, несовместимое с человеческим достоинством. Другими словами, большее значение он придавал правам человеческой личности, нежели социальной справедливости. <…> довольно характерно для Тургенева и его либерализма то, что при обсуждении крестьянского вопроса он демонстрировал некий рационализм. В отличие от славянофилов, а позже и в отличие от Герцена, у него не было никаких иллюзий относительно замечательных качеств и возможностей русской сельской общины. В короткой записке по крестьянскому вопросу, написанной в 1842 г., сразу по возвращении в Россию, Тургенев, полемизируя со славянофилами, в частности, говорит: мир (русский термин, обозначающий сельскую общину) сводит к нулю права личности, а за них он боролся и будет бороться до конц. Единственно из-за того, что «мир», в понимании Тургенева, подавляет личность крестьянина, он выступал против «мира».
<…> В период, последовавший за 1848 г., мы находим Тургенева в жесткой оппозиции и к революционным рабочим, которые, по его мнению, презирают культуру, видя в ней буржуазную роскошь, и к авторитарной реакции <…> во Франции, которая также попирает права и свободы личности. В обоих случаях по одной и той же причине движение неприемлемо для Тургенева: оно разрушает и оскорбляет права личности.
<…> В период реформ, то есть и во время царствования Александра II, и даже за некоторое время до этого, Тургенев снова оказался в России. Поначалу в нем возродился оптимизм, на некоторое время угасший под влиянием событий 1848 г. Он попытался принять некоторое участие в интеллектуальном и социальном сдвиге, который происходил в России в то время. Но действовал он довольно своеобразно. Есть свидетельство, что с конца 1850-х и в начале 1860-х гг. он серьезно размышлял над двумя проектами, обсуждая их с другими людьми, хотя ни один из них не осуществился. Один проект – организовать экономический журнал, который убедил бы провинциальное дворянство в необходимости освобождения крестьян. Дело в том, что в это время правительство уже подало сигнал к обсуждению освобождения крестьян, и для этого в разных частях страны сформировали так называемые губернские комитеты. Тургенева пугали невежество и низкий культурный уровень, которые демонстрировали многие помещики, он видел в них большую опасность для успешного проведения реформы. Экономический журнал, в котором он хотел принять самое активное участие и в который пригласил бы также других компетентных людей, должен был играть важную роль в просвещении дворян ради их собственных интересов.
Почти одновременно он разрабатывал другой проект, касающийся организации просветительского общества для образования крестьян. Так что, как видите, в обоих случаях он действовал во имя разума. Невежество и недостаток культуры Тургенев рассматривал как главную беду России. Это, конечно, далеко от тех планов, которые вынашивали такие радикалы, как, скажем, Чернышевский и даже Герцен, – более определенные в политическом смысле и более радикальные, чем умеренная схема Тургенева.
Несмотря на зарождающиеся различия, Тургенев в период с конца 1850-х и до 1862 г. создал временный союз между двумя группами, которые примерно можно обозначить так: Герцен, с одной стороны, и молодые радикалы, группировавшиеся вокруг журнала «Современник», с другой. Союз с Герценом имел форму тайного участия Тургенева в журнале «Колокол». Тайного потому, что Тургенев не являлся политическим эмигрантом и не мог участвовать в деятельности журнала открыто. На самом деле он практически не писал в «Колокол», а выступал неким тайным иностранным корреспондентом Герцена. Живя в России, имея всевозможные связи в литературных и аристократических кругах, а также в правительстве, он мог добывать интересную информацию и сообщать ее Герцену, который использовал эти материалы в своих статьях, жаля правительство, нападая на реакционеров и т. д.
<…> Тургенев сильно разочаровался в правительстве, но, несмотря на это, оставался лояльным по отношению к нему. Он не хотел порывать отношения и начинать открытую критику, так как глубоко разуверился в том, что в России возможна конструктивная революция, и так же глубоко боялся революции разрушительной.
Тургенев обвинял молодых радикалов в том, что своими глупыми действиями они провоцируют и усиливают реакцию в стране. В целом он считал, что революционное движение, развивавшееся в России в 1860-х гг., приносит больше вреда, чем пользы, и ведет к нежелательным последствиям. Он одинаково жестко был настроен и против реакции правительства, и против революционеров, которые несли почти такую же ответственность за ту тяжелую ситуацию, которая казалась ему порочным кругом: сильная реакция усиливает революционное движение, растущее революционное движение усиливает реакцию.
<…> В 1860-х гг. программа Тургенева была следующей. Он предлагал не революционные действия, а давление на правительство со стороны просвещенного общественного мнения. Он рассматривал такое давление как некую лояльную правительству оппозицию. Оппозиция, к примеру, должна признать, что освобождение крестьян – положительное дело огромной важности. Но в то же время правительству надо указать на то, что дело освобождения необходимо довести до конца, делая некоторые добавления и усовершенствования, для того, как он выражался, чтобы привести все государственные учреждения в России к гармонии с теми радикальными переменами, которые произошли в связи с этой реформой. Это, конечно, означало полное реформирование всей администрации, судебной власти, финансов и т. д. Правительство должно закончить дело, начатое им самим, и в этом его поддержит общественное мнение.
<…> В 1870-е и в начале 1880-х гг. Тургенев предстает разочарованным человеком, но все еще верит в либерализм. Революционное движение, вместо того чтобы ослабевать, развивалось и становилось все более и более ожесточенным. Этого Тургенев, конечно, не мог принять. С другой стороны, реакция тоже усиливалась, и, вместо того чтобы последовать совету Тургенева продолжать реформы, правительство начало урезать то, что уже было сделано. Положение умеренного либерала в такой ситуации оказывалось крайне несчастливым, но Тургенев крепко держался на своей первоначальной позиции. Его отношение к русским революционерам в то время было в чем-то двойственным. Оно интересно главным образом с точки зрения собственного интеллектуального и эмоционального склада Тургенева. Он не одобрял цели революционеров и методы, которыми они действовали, но его привлекали личности, в особенности их самоотверженность.
<…> В 1881 г., совсем незадолго до смерти, Тургенев опубликовал во Франции очень интересную статью. Она была напечатана в марте 1881 г. в «La Revue Politique et Litteraire», сразу после убийства революционерами Александра II и восшествия на престол нового императора, Александра III. Статья анонимная. Автор говорит о партии, которую называет партией либеральных конституционалистов и представителем которой себя чувствует. Говорит о той российской ситуации, в которой они находятся, занимая место между ультранационалистами, то есть консервативной партией, и нигилистами, или революционной партией. Но он, тем не менее, думает, что обязанность либеральных конституционалистов, столь же трудная, как их позиция, состоит в том, чтобы обратиться к новому императору и попытаться убедить его в том, что либеральные реформы, не представляя никакой угрозы трону, могут только укрепить положение монархии. Он выражает надежду на то, что либералы могут достичь успеха, если обратятся к Александру III. Среди прочего Тургенев пытается подчеркнуть: в своем желании реформ для России либералы никоим образом не руководствовались простым желанием подражать Западной Европе. Они на самом деле чувствуют, что необходимы глубокие изменения в политической организации России. И как типичный западник, он добавляет: русские принадлежат той же расе, что и все остальные европейские народы. Их образование и цивилизация такие же, как и в западноевропейских странах. Их нужды – такие же,