<…>
<…> Евреи оказали миру столько добра и причинили ему столько зла, что мир к ним никогда не будет относиться справедливо. Мы слишком в долгу перед ними и в то же время слишком хорошо видим их недостатки для того, чтобы самый вид их нам не досаждал. <…> этот «человек скорбей», вечно жалующийся, подставляющий под удары свою спину с терпением, которое само по себе нас раздражает; это создание, которому чужды все наши инстинкты чести, гордости, славы, деликатности и искусства… [РЕНАН. С. 27].
«Бросившись вниз головой», по его собственному выражению, «в немецкое море», Тургенев сначала (1838)
учился в Берлинском университете, несколько лет прожил в Баден-Бадене, писал стихи («Немец») и вел переписку на немецком языке (с Беттиной фон Арним[152], Паулем Хейзе, Юлиусом Роденбергом и своим многолетним другом, художником и писателем Людвигом Пичем), был знаком с огромным количеством поэтов, переводчиков, литературных критиков и художников; кроме уже перечисленных в круг знакомых Тургенева входили Эдуард Мёрике, Теодор Шторм, Густав Фрейтаг[153], Бертольд Ауэрбах, Фридрих Боденштедт, Людвиг Фридлендер, Пауль и Рудольф Линдау, Адольф Менцель. <…> Благодаря тесным связям с ведущими деятелями немецкоязычных литературных кругов Тургенев был хорошо осведомлен о многообразной рецепции русской литературы в Германии. Как свидетельствуют его письма литературному критику Юлиану Шмидту или близкому другу Людвигу Пичу, он пристально следил за этой рецепцией и не раз пытался повлиять на то, как воспринимаются немецкими читателями его собственные произведения и сочинения других русских писателей. Так, например, <…> в 1881 году посылает влиятельному издателю журнала «Гренцботен» («Grenzboten») Шмидту роман Толстого «Война и мир» с рекомендательным письмом. Шмидту он постоянно отправлял немецкие и французские переводы собственных произведений, так как ему была очень важна их литературно-критическая оценка. «Сочинение Ю. Шмидта обо мне («Iwan Turgenjew» в журнале «Preußische Jahrbücher» 1868) – несомненно, самое лучшее, что написано о моей скромной персоне, и я очень благодарен ему», – пишет Тургенев Пичу в письме от 17 (29)1868 г. В упомянутом эссе Шмидт называет Тургенева писателем, которому нет равных в Европе по силе поэтического таланта. О том, что Тургенев сознательно и активно взял на себя роль литературного посредника, свидетельствуют многие из его писем коллегам по перу и критикам. Так, в письме Морицу Некеру от 16 (28).04.1879 г. он пишет, что видит свою важнейшую писательскую задачу в том, чтобы ближе познакомить европейцев с Россией.
<…> Произведения Тургенева очень быстро переводились на немецкий язык. Благодаря «Запискам охотника» он моментально получил известность в Европе, прежде всего во Франции и Германии. «Записки охотника» были переведены на немецкий язык Августом Видертом в том же 1852 году, когда были изданы в России (сначала перевод появился в газетах и журналах, в 1854 году первая часть вышла отдельной книгой; вторая часть была издана в 1855 году в переводе Августа Больца, содержащем ошибки). Необычайную популярность у немецких читателей приобрело двухтомное издание рассказов Тургенева в переводе Фридриха Боденштедта (1864–1865). С конца 1860-х годов каждое издательство считало своим долгом опубликовать на немецком языке какого-нибудь русского автора – и по возможности Тургенева, – невзирая на конкуренцию с другими издательствами. Так, в 1877 году, спустя всего несколько месяцев после публикации в России романа «Новь», один за другим появились пять его немецких переводов. Переводить Тургенева брались многие: <переводы> Вильгельма Вольфсона, Вильгельма Хенкеля, Боденштедта, <…> Видерта и Морица Гартмана <…> очень высоко ценил сам Тургенев <…>. Произведения Тургенева очень быстро переводились на немецкий язык. Благодаря «Запискам охотника» он моментально получил известность в Европе, прежде всего во Франции и Германии. «Записки охотника» были переведены на немецкий язык Августом Видертом в том же 1852 году, когда были изданы в России (сначала перевод появился в газетах и журналах, в 1854 году первая часть вышла отдельной книгой; вторая часть была издана в 1855 году <…>. Необычайную популярность у немецких читателей приобрело двухтомное издание рассказов Тургенева в переводе Фридриха Боденштедта (1864–1865). С конца 1860-х годов каждое издательство считало своим долгом опубликовать на немецком языке какого-нибудь русского автора – и по возможности Тургенева, – невзирая на конкуренцию с другими издательствами. Так, в 1877 году, спустя всего несколько месяцев после публикации в России романа «Новь», один за другим появились пять его немецких переводов.
<…> Внушительное количество переводов свидетельствует о большой популярности Тургенева в Германии, где с середины 1870-х до середины 1880-х годов он был самым известным русским прозаиком[154]. Еще и в 1890 году критик Виктор Хен констатирует «культ Тургенева» в Германии, а один из рецензентов «Журнала иностранной литературы» («Magazin für die Literatur des Auslandes») писал в 1877 году, что издатели и переводчики неистово набрасываются на все сочинения Тургенева <…>. «Записки охотника» и романы «Отцы и дети», «Дым», «Новь» принесли Тургеневу славу компетентного «биографа русского народа» и надежного информатора о культурных и общественных условиях и тенденциях в России. Благодаря своему «мягкому юмору», <…> мастерству лирического пейзажа и тонкого психологического портрета Тургенев оказался близок немецкому «поэтическому реализму», в особенности творчеству Теодора Шторма, которого он нередко напоминал немецким читателям и критикам. Этнографические описания в «Записках охотника» вызывали в памяти ключевой для становления немецкого реализма жанр деревенского рассказа (Dorfgeschichte). Не случайно одним из важнейших собеседников Тургенева был Бертольд Ауэрбах <…>, самый значительный автор немецких деревенских рассказов. Литературное влияние Тургенева испытали прежде всего Фонтане и некоторые поздние реалисты, например Леопольд фон Захер-Мазох и Мария фон Эбнер-Эшенбах. В начале 1880х годов интерес к творчеству Тургенева начинает угасать <…>. С 1885 года главными представителями современной русской литературы начинают считать в Германии Толстого и Достоевского [ЛЕМАН][155].
В Англии, которую Тургенев впервые посетил в 1857 году, он познакомился с поэтом Альфредом Теннисоном, знаменитым романистом Чарльзом Диккенсом и Томасом Карлейлем, писателем и выдающимся философом, историком и публицистом. Об их первой встрече Тургенев писал Полине Виардо, 6 июня 1857 г. из Лондона:
Я провел вечер у Томаса Карлейля. Он много спрашивал меня о положении России, о покойном императоре Николае, которого он упорно считает великим человеком; мне пришлось говорить по-английски, и, клянусь, это было не так-то просто. В конце концов я кое-как выпутался. Карлейль – человек большого ума и своеобразия, но он стареет и, старея, запутывается в одном парадоксе: дурные стороны свободы, с которыми он сталкивается, кажутся ему невыносимыми, и он принялся проповедовать покорность, покорность вопреки всему. Он очень любит русских, потому что они, согласно его идее, в высшей степени обладают способностью повиноваться, и ему было неприятно услышать от меня, что эта способность не так безоговорочна, как он себе вообразил. «Вы отняли у меня иллюзию», – воскликнул он. Теперь он пишет историю Фридриха Великого, который с юности был его героем именно потому, что умел подчинять себе других. Есть такая русская пословица: обжегшись на молоке, дуют на воду. Хотел бы я увидеть Карлейля в шкуре русского, хотя бы неделю; он бы запел по-другому. Впрочем, он очень милый и добродушный, как и его жена [ТУР-ПСП. Т. 3. С. 373].
Находясь в Лондоне, Тургенев сблизился и с такой литературной знаменитостью «викторианской эпохи», как Джордж Элиот. С ней и ее мужем Джорджем Генри Льюисом у него сложились очень теплые отношения. В контексте темы настоящей книги особо подчеркнем, что Джордж Элиот, считающаяся классиком мировой литературы, выступала как декларативный филосемит, активно призывая – с христианских и гуманистических позиций, к уважению религиозных предписаний иудаизма и каких-либо ограничений евреев в гражданских правах. Подобную точку зрения разделял и ее гражданский муж Дж. Г. Льюс, известный в ХIХ в. писатель и публицист, биограф Гёте. Вот что пишет в своих мемуарах о двух «Джорджах» – Льюисе и Элиот, Петр Боборыкин:
Льюис – автор «Физиологии обыденной жизни», как я сейчас сказал, не был уже в то время редактором основанного им «Fortnightly Review». Знакомство с ним, кроме того, что он сам тогда представлял собою для людей моего поколения, тем более привлекало меня, что он жил maritalement с романисткой, известной уже тогда всей Европе под мужским псевдонимом Джордж Элиот. Ее настоящей девической фамилии никто тогда из нас хорошенько не знал. Но известно было многим, что она была девицей, когда сошлась с ним. Их настоящему браку мешало, кажется, то, что сам Льюис не был свободен. Льюис жил в пригороде Лондона, в комфортабельном коттедже, где они с Джордж Элиот принимали каждую неделю в дообеденные часы. Вся тогдашняя свободомыслящая интеллигенция ездила к автору «Адама Бида» и «Мидльмарча», не смущаясь тем, что она не была подлинной мистрис Льюис.
При отце жил и его уже очень взрослый сын от первого брака – и всегда был тут во время этих приемов. Никогда я не встречал англичанина с такой наружностью, тоном и манерами, как Льюис. Он ни малейшим образом не смахивал на британца: еще не старый брюнет, с лохматой головой и бородой, смуглый, очень живой, громогласный, с нервными движениями, – он скорее напоминал немца из профессоров или даже русского, южанина. Тогда я еще не знал доподлинно, что он был еврейского происхождения