[156]. Зато знаменитая его подруга была англичанка чистой крови, на вид не моложе его, очень некрасивая, с типичной респектабельностью всего облика, с тихими манерами, молчаливая, кроткая и донельзя скромная. Как хозяйка настоящего литературного салона – она вела себя с трогательной скромностью. Не знаю, происходило ли это от одной только слишком развитой застенчивости. Отчасти – вероятно. Но если что-нибудь ее заинтересовывало в общей беседе, она вставляла свой вопрос или замечание, в которых сейчас же проявлялись ее высокая развитость и начитанность. Для меня как пылкого тогда позитивиста было особенно дорого то, что эта писательница, прежде чем составить себе имя романистки, так сама себя развила в философском смысле и сделалась последовательницей учения Огюста Конта. Но я знал уже, когда ехал в Лондон с письмом к Льюису, что Джордж Элиот – позитивистка из так называемых «верующих», то есть последовательница «Религии человечества», установленной Контом под конец его жизни.
<…> Сам Льюис вряд ли тогда причислял себя к верующим позитивистам, но он был, несомненно, почитатель «Системы» Огюста Конта и едва ли не единственный тогда англичанин, до такой степени защищавший научное мировоззрение. Он был вообще поборником свободных идей, идущих в особенности из Германии, которую он прекрасно знал и давно уже сделался там популярен своей книгой о Гете.
Встреться я с ним в Берлине или Вене, я бы никогда и не подумал, что он англичанин. Разве акцент выдал бы его, да и то не очень. По-немецки и по-французски он говорил совершенно свободно.
Салон Льюиса и Дж. Элиот нашел я в тот сезон, конечно, самым замечательным по своей любви к умственной свободе, по отсутствию британского «cant’a» (то есть лицемерия) и национальной или сословной нетерпимости. Тут действительно все дышало идейной жизнью, демократическими симпатиями и смелостью своих убеждений [БОБОРЫКИН (II)].
Под влиянием своего интимного друга, немецкого еврея Эммануэля Оскара Дейча, – ученого-ориенталиста, знатока древнееврейского и арабского языков, работавшего в Национальной библиотеке Британского музея[157], Джордж Элиот занялась изучением иврита, погрузилась в книги об иудаизме, а затем стала посещать службы в лондонской синагоге, где «впечатлила главного раввина своим подробным знанием обычаев и практики еврейского вероучения». Результатом увлечения иудаикой и иудаизмом стал последний роман писательницы «Даниель Деронда» (1876), названный по имени главного героя-еврея. Главная героиня романа, Гвендолин Харлет, историками литературы часто «отождествляется с автопортретом Джордж Элиот, тайно влюбленной в недосягаемого еврея, который в ответ на ее чувства заявил: «Я иду на Восток… идея, которой я всецело предан, – это восстановить политическое существование моего народа, снова сделать его нацией».
Роман «Даниель Деронда», являющий первым проеврейским и просионистским художественным произведением в мировой литературе, имел в свое время большой политический резонанс. Книга продавалась в огромных количествах и быстро была переведена на немецкий, французский, итальянский голландский, русский (1877) языки, а также, что особенно важно, – на идиш, наречие еврейской черты оседлости в России, – см. обо всем этом [LEBRECHT].
«Даниель Деронда» был восторженно принят еврейской читательской аудиторией, в том числе одной из корреспонденток Тургенева американской писательницей Эммой Лазарус (см. о ней в Гл. VII) и стал настольной книгой основателей сионистского движения[158].
При всем том, однако, в нееврейской среде декларативная филосемитская тенденциозность романа порой вызывала негативную реакцию. Даже Дж. Г. Льюс, муж и единомышленник Джордж Элиот, считал, что наличествующий в романе «еврейский элемент» никому не может понравиться, а издатель книги Джон Блэквуд, заметил, что «даже ее волшебное перо» не может сразу сделать еврейскую тему в романе популярной. Однако же:
Ни один из романов Джордж Элиот не имел такого громадного сенсационного успеха и не возбудил столько разноречивых толков, как «Даниэль Деронда». Евреи со всех концов Европы откликнулись на это горячее защитительное слово, сказанное в их пользу великой писательницей. <…> но многим <эта книга> не нравилась, именно из-за ее отношения к евреям. Эта часть романа подвергалась горячим осуждениям, и многие недоумевали, каким образом Джордж Элиот могла выбрать такой сюжет. Сама она заранее предвидела подобное отношение к своему роману. Она пишет Бичер-Стоу:
«Что касается еврейского элемента в “Деронде”, то я с самого начала, еще когда писала его, предвидела, что он встретит много порицания и враждебного отношения. Но именно потому, что отношение христиан к евреям так бессмысленно и так противоречит духу нашей религии, я чувствовала потребность написать о евреях… Может ли быть что-нибудь возмутительнее, чем когда так называемые развитые люди занимаются глупыми шутками о едении свинины и выказывают полное незнание той связи, которая существует между всей нашей цивилизацией и историей того народа, над которым они изощряют свое остроумие» [ДАВЫДОВА][159].
В историческом литературоведении существует мнение, что:
«Даниель Деронда» – роман, скорее не принятый критикой как на родине писательницы, так и в России. За редким исключением отзывы на него сводились к следующему: Половина книги посвящена отвлеченным тирадам и анализу чувств и идей действующих лиц, которые должны были бы сами собой рисоваться в уме читателей. Ее произведение перестает быть романом, но становится трактатом о нравственности: мы имеем дело не с людьми, но с рассеченными трупами <…>. Приговор английской прессы об этом романе был далеко не такой лестный, как о <предыдущей книге Элиот, – М.У.> «Миддльмарче». <…> Следует отдать справедливость некоторым качествам автора: чистоте и энергии ее слога, силе, с которой она умеет изображать иные характеры, наконец ее добросовестности. Но только следует избегать сравнений вполне неуместных, а потому досадных. У Джорджа Элиота нет ни реализма Бальзака, Флобера или Золя, ни силы воображения Тургенева, ни жара и страсти Диккенса <…>: она не умеет завязать и развязать интригу, а что касается Жорж-Занд, с которой ее слишком часто сравнивали, то у ней общего с ней только первая половина имени[160].
Роман не был принят и бесспорным почитателем писательницы И.С. Тургеневым; в «Воспоминаниях об И.С. Тургеневе» М.М. Ковалевского рассказывается о дискуссии об этом романе, возникшей между писателем и мужем Дж. Элиот, Дж. Г. Льюисом:
«Даниель Деронда», предпоследний роман знаменитой английской писательницы, появился в печати за шесть месяцев до приезда Тургенева в Англию. Льюис был в восторге от него, уверяя всех и каждого, что никогда ничего лучшего не выходило из-под пера его жены. Английская критика между тем отнеслась к роману сдержанно и холодно <…>. Не находя отголоска своим восторгам даже в тесном кружке ближайших приятелей, Льюис с жадностью набросился на Тургенева, желая разузнать, что он думает о романе. «Представьте себе, – сказал он ему, – что вы назначены в присяжную комиссию и что вашему решению подлежит вопрос о том, какое из произведений моей жены должно быть поставлено во главе остальных? Скажите, в пользу какого из ее романов подали бы вы ваш голос?» – «Несомненно в пользу “Мельницы на Флоссе”, – ответил Тургенев, – это самое безыскусственное и художественное из сочинений вашей жены». Льюис начал спорить, утверждать, что Тургенев недостаточно вчитался в «Даниеля Деронду», что сам он как следует оценил это произведение только после неоднократного чтения. Все было бесполезно» [КОВАЛЕВСКИЙ. С. 136].
Существует мнение, что холодные отзывы о романе «Даниель Деронда» как английской критики, так и Тургенева имели место по той причине, что эта книга —
наименее реалистический из романов Дж. Элиот. Масса мистических совпадений, странный сюжет о еврее, который, узнав, что он еврей, а не англичанин, почему-то не расстроился, а связал это со своим дальнейшим жизненным предназначением, – вот малая часть упреков как английской, так и русской критики в адрес этого романа. И в то же время это очень «джордж элиотовский роман», своего рода классический роман воспитания, роман о поиске себя, главные герои которого способны меняться на протяжении повествования. Гвендолин – от холодной и бесчувственной красавицы, которая выходит замуж по расчету, убеждая себя, что тем самым спасает от голода мать и сестер, – до человека растерянного, не уверенного в себе и не видящего дальнейшего пути. Даниель Деронда – от героя, не знающего, кто он (в том числе находящегося в неведении относительно своего происхождения), к герою, знающему, кто он и зачем живет. Гвендолин остается вдовой, а Даниель женится – не на ней, за что его и роман тоже упрекает критика. В романе слишком много совпадений, и потому он не вполне реалистический – зато предвосхищающий другую поэтическую систему, в которой будет место символам и мистицизму. Все это виделось читателям нехарактерным для английской писательницы, и в этом смысле Тургенев просто был не одинок. Экспериментальная сторона натуры Дж. Элиот плохо сочеталась как с представлением о женской прозе, так и с самим обликом писательницы, которая между тем всю свою творческую жизнь только и делала, что экспериментировала с различными вариациями романного жанра [САМОРОД. С. 140–142].[161]
Примечательно, что в обсуждение юдофильской и сионистской тенденции романа «Даниель Деронда» Тургенев, судя по мемуарному тексту Максима Ковалевского, предпочел не вступать. Весьма показательно, что и сам Ковалевский, известный в российском интеллектуальном существе как горячий сторонник равноправия евреев, эту тему обошел стороной, хотя именно она и является «изюминкой» всего романа Элиот.