И Тургенев стал анализировать характер и подвиги Васьки Буслаева, этого в своем роде нигилиста, которому все нипочем…
Нашим крайним славянофилам едва ли бы понравился этот анализ Тургенева[189] [ПОЛОНСКИЙ Я.П. (II)].
Как отмечалось выше, во фрагменте из «Истории русской литературы» Святополка-Мирского, также и у «западников» всех мастей взгляды Тургенева вызывали резкое неприятие. После появления «Отцов и детей» – ныне всемирно признанного шедевра русской прозы, Тургенев в отечественной печати стал объектом жесткой критики как «справа», так и «слева». Русская общественность в целом была шокирована и уязвлена в первую очередь образом одного из главных героев романа – Евгения Васильевича Базарова.
Феномен Базарова состоит именно в том, что этот неоднозначный герой не просто совершает в жизни ряд поступков, как прочие персонажи, но проживает свою жизнь как поступок, чего лишены другие <…>. Однако поступок этот, придающий яркость нарративной траектории существования, оказывается, как констатирует сам Базаров, «не нужен России». Кризисное существование Базарова явилось литературным следствием того, что «в “Отцах и детях” схвачен самый момент перелома» (в российской общественной жизни); при этом «перспектива развития не оборвана, оставлены в силе различные возможности» [МАНН Ю.В. (II). С. 64–65]. Индивидуальная идентичность и национальная уподобляются, как это вообще свойственно российской классике [ТЮПА. С. 66].
Образ Базарова – единственный у Тургенева деятельный, активный, прагматичный тип русского человека (sic!), мало кому пришелся по душе, более того – задел за живое и «почвенников» и «западников». Либеральная критика не могла простить писателю того, что представители аристократии, потомственные дворяне изображены иронически, что «плебей» Базаров все время издевается над ними и морально оказывается выше их. Демократы же восприняли главного героя романа как злую пародию. Критик Антонович, сотрудничавший в журнале «Современник», даже назвал Базарова «Асмодеем нашего времени». Никто не хотел признать в Базарове новый образ «Героя нашего времени». Михаил Антонович язвительно писал:
Евгений Васильевич Базаров, медик, юноша, умный, прилежный, знающий свое дело, самоуверенный до дерзости, но глупый, любящий кутеж и крепкие напитки, проникнутый самыми дикими понятиями и нерассудительный до того, что его все дурачат, даже простые мужички. Сердца у него вовсе нет; он бесчувственен – как камень, холоден – как лед и свиреп – как тигр[190].
Его оппонент Дмитрий Писарев, попеняв Антоновичу за то, что он якобы
употребил все силы своей диалектики на то, чтобы доказать, что роман Тургенева плох,
– со своей стороны утверждал «нетипичность» главного героя тургеневского романа, мол-де:
Личность Базарова замыкается в самой себе, потому что вне ее и вокруг нее почти нет вовсе родственных ей элементов[191].
Подробно об актуальной полемике по поводу «Отцов и детей» см. в [РОМ-И.С.Т.] и «Примечаниях» к [ТУР-ПСС. Т. 7], где, в частности, отмечено, что
Роман Тургенева, замысел которого теснейшим образом связан с действительностью шестидесятых годов прошлого века, остается живым и в известном смысле по-прежнему злободневным явлением в русской литературе. В связи с этим особенно примечательны горячие споры о его значении и идейном содержании, порождаемые подчас крайне односторонним подходом к некоторым вопросам его творческой истории [ТУР-ПСС. Т. 7. С. 455–456].
Весьма прохладно были встречены и в целом не поняты все последующие романы писателя, особенно «Дым» (1867) – самый злободневный и полемичный роман Тургенева, в котором нет даже намека на положительного героя.
Отличительной особенностью «Дыма» является множество выведенных в нем персонажей, почти всегда списанных с реальных исторических лиц. В этом романе выведены Бакунин и графиня Е.Ф. Салиас, фаворитка царя, А.С. Долгорукая и ее муж, генерал П.П. Альбединский, министр двора, граф Адлерберг, славянофил А.И. Кошелев и многие другие. Когда Тургенев пишет о госпоже X, «известной некогда красавице и всероссийской умнице, давным-давно превратившейся в дрянной сморчок, от которого отдавало постным маслом и выдохшимся ядом», – он явно имеет в виду А.О. Смирнову-Россет <…> – А.Г. Цейтлин. Дым (1959).
«Дым» представлял собою роман-памфлет. Трагическая его сатиричность передавала глубокую грусть автора, расставшегося с надеждами на политическое возрождение страны, на демократизацию ее строя, которые он питал в преддверии реформ. Беспощадное осуждение людей новой эпохи воспринималось как напоминание о типе Базарова, о трагической судьбе лучших представителей этого типа – Добролюбова и Чернышевского – и выражало последовательно отрицательное отношение писателя к реакции, парализующей развитие в обществе свежих творческих сил. – Л. М. Лотман. И.С. Тургенев (1982).
После выхода «Дыма» в свет критика самых разных направлений отнеслась к нему холодно: ее не удовлетворила ни идеологическая, ни художественная сторона романа. Говорили о нечеткости авторской позиции, называли «Дым» романом антипатий, в котором Тургенев выступил в роли пассивного, ко всему равнодушного человека.
Революционно-демократическая критика обращала внимание на сатирический памфлет по адресу революционной эмиграции и упрекала Тургенева в повороте вправо, зачисляя роман в разряд антинигилистических произведений. Либералы были недовольны сатирическим изображением «верхов». Русские «почвенники» (Достоевский, Н.Н. Страхов) возмущались западническими монологами Потугина. Отождествляя героя с автором, они упрекали Тургенева в презрительном отношении к России, в клевете на русский народ и его историю. С разных сторон высказывались суждения, что талант Тургенева иссяк, что роман его лишен художественного единства. <…>
В романе «Дым» Тургенев изображает особое состояние мира, периодически повторяющееся: люди потеряли ясную, освещавшую их жизнь цель, смысл жизни заволокло дымом. Герои живут и действуют как будто впотьмах: спорят, ссорятся, суетятся, бросаются в крайности. Им кажется, что они попали во власть каких-то темных стихийных сил. Как отчаявшиеся путники, сбившиеся с дороги, они мечутся в поисках ее, натыкаясь друг на друга и разбегаясь в стороны. Их жизнью правит слепой случай. В лихорадочной скачке мыслей одна идея сменяет другую, но никто не знает, куда примкнуть, на чем укрепиться, где бросить якорь. – Ю. В. Лебедев. Тургенев (1990)[192].
Пореформенная эпоха требовала от русского писателя декларативной принадлежности к определенным идеологическим направлениям и партиям. Тургенев, как отмечалось выше, определенно был «западником», «прогрессистом» и вполне либералом[193]. Свою общественно-политическую позицию Тургенев в периодической печати, как публицист, не манифестировал, озвучивая ее, причем всегда в дискурсивной форме, в беллетристике. В романах «Отцы и дети», «Накануне», «Дым», «Новь» он обращается к актуальной проблематике своего времени, с исключительным мастерством сплетая в своих текстах злободневную иронию, а порой и сарказм, с тонким лиризмом, любовную линию с темой общественного служения. В частности пятый по счёту роман Тургенева «Дым» (1867), действие которого происходит на водах в Баден-Бадене, где проводят время представители русского высшего света и генералитета, в России был воспринят общественностью резко критически. Друживший с Тургеневым Ги де Мопассан писал, что в этом романе Тургенев показал
успех революционных умов, а вместе с тем – их слабость и причины их бессилия <…> Он подвергся тогда нападению сразу с двух сторон; его беспристрастность возбудила против него обе соперничающих фракции [МОПАССАН].
Своим нежеланием обострять идейную полемику, как и стремлением, оставаться «над схваткой», Тургенев очень раздражал как консерваторов, считавших его слишком прогрессивным, так и радикальных демократов, не принимавших его умеренные взгляды «постепеновца». Не менее важным является и то обстоятельство, что общественность ждала от Тургенева актуальной публицистики на злобу дня, – что-то подобное «Дневнику писателя» Достоевского, а он выступать в этом качестве не желал. По словам одного из его доброжелателей – представителя «левой» (народнической) мысли Николая Михайловского:
Тургенев служил идеалам свободы и просвещения самым, так сказать, фактом своего существования, наличностью своего первостепенного таланта и своей не русской только, а европейской славы. Ни для кого не было тайной, куда направлены симпатии этой красы и гордости русской литературы, и из змеиных и жабьих нор не раз раздавались за это зловещие шипения по его адресу[194].
Нападки на писателя привели к возникновению «особого» в своем роде отношения русской читающей публики к Тургеневу, Николай Михайловский писал об этом феномене в 1877 г.:
Охлаждение русских читателей к г. Тургеневу ни для кого не составляет тайны, и меньше всех – для самого г. Тургенева. Охладела не какая-нибудь литературная партия, не какой-нибудь определенный разряд людей – охлаждение всеобщее. Надо правду сказать, что тут действительно замешалось одно недоразумение, пожалуй, даже пустячное, которое нельзя, однако, устранить ни грациозным жестом, ни приятной улыбкой, потому что лежит оно, может быть, больше в самом г. Тургеневе, чем в читателях. Г. Тургенев – не то, чтобы в самом деле Самсон, но все-таки сила, навсегда вписавшая свое имя в историю русской литературы. Но какие странные, невозможные требования предъявляются этой силе публикой! Русская беллетристика не клином сошлась на г. Тургеневе. Есть у нас и другие крупные таланты, не ниже тургеневского, с которыми, однако, читатели не обходятся так деспотически. Если новое произведение, например, Толстого, Достоевского, вызывает иногда сожаление, что автор взял не ту тему, которую по тем или другим соображениям должен был взять, если даже кое-кто берется при этом указывать им сюжеты, достойные их пера, то все эти требования, сожаления, указания предъявляются применительно к свойствам таланта писателя или к кругу знакомых ему явлений.