нем хозяйстве и туалете приводилось руками мастерового-еврея в порядок. Еврея отсюда не только не гнали, а удерживали, и он едва успевал окончить работу в одном месте, как его уже нетерпеливо тащили в другое и потом в третье, где он тоже был нужен. Притом все хвалились, что цены задельной платы у евреев были гораздо ниже цен русских мастеров, живших далеко в губернских городах.
Это, разумеется, располагало великорусских помещиков к перехожим евреям, а те с своей стороны ценили русский привет и хлебосольство. Путешествовавшим евреям давали угол, хлеба, молока, овощей, гарнец овса для их кляч и плошку или свечку, при свете которых евреи-мастера производили свой энциклопедические занятия, чуть не во всех родах искусства [ЛЕСКОВ-ЕвР].
Что касается либеральных демократов и умеренных народников социалистической ориентации, то они, как их западные единомышленники, выступая в теории за политическое равноправие всех и вся, в реальности столкнулись с необходимостью преодолевать в этом вопросе свои собственные глубоко укорененные в подсознании антисемитские предрассудки.
Двойственность, продемонстрированная многими представителями русской интеллигенции в еврейском вопросе, показала, что её гражданская позиция пришла в противоречие как с глубоко укоренившимися этническими и религиозными предрассудками, так и с неоднозначно воспринимаемым опытом близкого контакта с представителями другой культуры.
<…> Русское общество середины XIX в. ещё не было знакомо с типом интеллигентного и образованного еврея. Напротив, не без влияния литературы и государственной идеологии, сложился образ еврея как безнравственного человека с приземлёнными интересами, опасного общественного паразита, неспособного ни к какому творчеству.
<…> писательская среда, как и всё русское общество, была заражена антисемитскими предрассудками, и из-под пера многих <популярных> русских писателей[228]<…> появлялось немало негативных образов евреев, представляемых врагами всего, что было дорого русскому человеку, носителями наиболее омерзительных христианину качеств. Образы эти показывали полное незнание быта и нравов обитателей еврейских местечек.
<…> Очевидно, что для русских писателей «еврейский вопрос» превращался в своеобразный тест на либеральность, толерантность и веротерпимость, но, прежде чем нести эти ценности в общество, нужно было вырастить их в себе. И здесь скрывалось много подводных камней, т. к. многие понимали толерантность как необходимость вырастить в себе любовь к защищаемому ими народу, притом, что об этом народе знали мало [ЗЕМЦОВА].
Либерализации тогдашнего общества в плане появлению возможности вести открытые дискуссии на самые разные социально-политические темы способствовало принятие в 1865 г. нового закона о печати, упразднившего цензуру, свирепствовавшую при Николае I. По новому закону:
Цензурировались лишь брошюры и небольшие по объему произведения. Книги оригинальные объемом свыше 160 страниц и переводные объемом свыше 320 страниц цензуре не подвергались. Издатели отвечали перед судом за издание противозаконных текстов. Газеты и журналы, получившие лицензию, издавались также без цензуры. В случае нарушений пунктов закона делались предупреждения. После третьего предупреждения издание закрывалось. По сравнению с <предыдующей и последующими> эпох<ами> или советским режимом состояние печатного дела в России переживало эру невиданного либерализма [ЭНГЕЛЬ].
В атмосфере невиданной доселе на Святой Руси свободы слова в 1860-х годах на страницах русской печати развернулась жаркая идеологическая полемика. В ней «еврейский вопрос» становится одним приоритетных и не сходит с актуальной политической повестки дня в течение всех последующих 57 лет существования Российской империи. В числе одной их наиболее острых тем этого дискурса являлся вопрос о еврейской идентичности и возможности отказа от нее путем интеграции еврея в нееврейскую культуру. Здесь мнения поляризовались особенно четко. Консерваторы-охранители такую возможность отрицали, более того, считали еврейскую аккультурацию вредной для русской национальной самобытности. Либеральные демократы, напротив, приветствовали вовлечение еврейских масс в дело общероссийского строительства, полагая, что еврейский интеллектуальный потенциал и деловая активность, ускорят процесс модернизации российской экономики.
Консервативно-охранительское направление русской мысли того времени, как, впрочем, в последующее столетие – вплоть до наших дней, во многом базировалось на славянофильских идеях и концепциях, оформившихся в 30–40-х годах ХIХ в. (см. Гл. II). В Германии и Австро-Венгрии националистические, расистские, антисемитские и пангерманистские настроения вылились в конце ХIХ в. в достаточно активное на общественной сцене «народное движение» («Völkische Bewegung»). Нечто подобное, хотя и в значительно меньших масштабах, имело место и в Российской империи. Например, под патронажем Николая II в 1905 г. был создан «Союз русского народа», программа которого основывалась на поддержке самодержавия, русском великодержавном национализме, антисемитизме и православном шовинизме, – см. [СВо внутриполитической области российские консерваторы-охранители отстаивали незыблемость самодержавия, настаивали на укреплении позиций дворянства – основы государства и сохранении сословного деления общества. Они резко критически воспринимали развитие капиталистических отношений в России и все либеральные реформы, ратовали за неприкосновенность частной собственности, сохранение помещичьего землевладения и общины.
Их основными идеологами, помимо старых славянофилов, были К.П. Победоносцев, граф Д.А. Толстой, М.Н. Катков, Ф.М. Достоевский, кн. В.П. Мещерский. М.Н. Катков, который по утверждению Льва Толстого в молодые годы: «был даровитый, образованный, передовой человек <…> из кружка Герцена» [МАКОВИЦКИЙ. Т. 1. С. 274], в качестве издателя и главного редактора самой многотиражной русской газеты того времени «Московские ведомости», проводил на ее страницах консервативно-оппозиционную политику по отношению к реформам Александра II. Впоследствии он обеспечивал идеологическую поддержку контрреформам Александра III, включая проведение ряда националистических акций по устранению «инородцев» из состава кабинета министров[229]. В свою очередь член Государственного совета (с 1872 г.), профессор права Константин Победоносцев, в 1880 г. ставший обер-прокурором Святейшего синода[230]:
Краеугольным камнем своей программы <…> считал вопрос о церкви и государстве. Борьбу этих начал он признавал знаменательнейшим явлением своего времени, утверждая, что «Церковь, как общество верующих, не отделяет и не может отделять себя от государства как общества, соединенного в гражданский союз» [ГРОССМАН-ЛП. С. 61]
Распространению идей консерваторов-охранителей способствовали чиновничье-бюрократический аппарат, церковь и правая печать. Так, например, М.Н. Катков в газете «Московские ведомости» подталкивал деятельность правительства в реакционном направлении, формулировал основные идеи консерватизма и формировал в этом духе общественное мнение. Все консерваторы-семидесятники, ненавидя социальный прогресс, отстаивали незыблемость «уваровской триады»: самодержавие, православие и народность. И, будучи идейными христианскими юдофобами[231], ратовали за сохранение политики государственного антисемитизма в Российской империи. Им вторили известные русские писатели, поэты и ученые славянофильской ориентации – И. Аксаков, Н. Костомаров, ярый украинофил Пантелеймон Кулиш и др. Они публиковали статьи, в которых утверждалось, что евреи из-за своей религии стоят якобы особняком от других народов, что они являются угнетателями русского и украинского крестьянства и пр. Особенно усердствовал Иван Аксаков
В 70-е годы одним из апологетов теоретического
антисемитизма в русской прессе стал крещеный еврей Я. Брафман, опубликовавший ряд антисемитских статей и утверждавший, что Талмуд – это «гражданско-политический кодекс, устанавливающий раздельность, поддерживающий фанатизм и невежество и во всех своих определениях идущий против течения политического и нравственного развития христианских стран»[232] [ЭНГЕЛЬ].
Иван Сергеевич Тургенев по происхождению был столбовой дворянин, отпрыск знатного и древнего рода.
Род Тургеневых восходил к татарскому мурзе – Льву Тургену, и начиная с XVI века Тургеневы участвовали в военной и политической жизни на службе у великих князей московских. Среди них был «мученик» Петр Тургенев, казненный самозванцем Дмитрием за то, что отказался признать его царем. В XVIII веке знаменитый род стал угасать, его состояние быстро уменьшалось. Закат Тургеневых совпал с расцветом Лутовиновых. Эта семья, происходившая из Литвы, была менее известна, но богата[233].
В Орловской губернии, где Тургенев родился и провел свои юношеские годы, евреи не проживали[234], как, впрочем, и по всей европейской России, за границами «черты оседлости». Поэтому представления молодого Тургенева о евреях и еврействе были, без всякого сомнения, чисто умозрительными. Они формировались из тех образов, что бытовали в русском общественном сознании, ставшими к тому времени неотъемлемой частью русской ментальности[235]. Как и у других европейских народов, в русском фольклоре сложились устойчивые представления о евреях и еврействе, носящие юдофобский характер [MONDRY (I) и (II)], [ГОЛЬДИН]. Естественно, что в русской литературе ХIХ в. еврей, в большинстве случаев, изображается как «частность и обособление»: некий чуждый элемент, который пытается причинить вред русскому человеку или как угроза обществу. Александр Пушкин, например, в «Истории села Горюхина», конец «баснословных времен» народной счастливой жизни символически связал с именно евреем, который привез в село погибель: