въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых; на козлах сидел оборванный жид – а из брички высунулась голова в картузе и казалось с любопытством смотрела на веселящийся народ. Жители встретили повозку смехом и грубыми насмешками. (NB. Свернув трубкою воскраия одежд, безумцы глумились над еврейским возницею и восклицали смехотворно: «Жид, жид, ешь свиное ухо!..» Летопись Горюхинского Дьячка) [ПУШКИН. Т. 5. С. 132].
Существует авторитетное мнение, что по большей части:
В статьях русских журналистов и писателей, зачастую имевших весьма отдаленное представление о еврейском быте и культуре, а то и просто понаслышке судивших об этом экзотическом предмете, доля вымысла заметно преобладает над историческими фактами. Можно с уверенностью утверждать, что подавляющее большинство произведений русских литераторов в той или иной мере способствовало возникновению и укоренению в сознании русской публики того, что следовало бы назвать «мифом о еврее». Первая половина XIX в. представляется в этом смысле особенно важной, так как именно в данный период формировались существенные черты «мифа о еврее», без которых многие особенности дальнейшего развития названной мифологемы на русский почве остаются непонятными. Вот почему печатной продукции александровского и николаевского царствований, где так или иначе затрагивалась еврейская проблематика (в частности, периодике этих эпох), следует уделять гораздо более пристальное внимание [РОГАЧ].
Приоритет в ознакомлении просвещенного российского общества начала ХIХ в. с тем, что являют собой «евреи», принадлежит не этническим русским, а художникам и литератора польского происхождения, обретавшимся в Петербурге с начала 1800-х гг. [ГОЛЬДИН (I). С. 340–391]. Речь идет об Александре Орловском (1777–1832), переехавшем в 1802 г. из Варшавы в Петербург и выпускнике Императорской Академии художеств Рудольфа Жуковского (1814–1886), являвшихся модными русскими художником, рисовальщиками и графиками.
<Именно> выходцы из Польши <…> играют в русском культурном контексте роль «экспертов», знатоков «еврейского вопроса», <и> вводят его в культурный обиход России. <…> существующее в польском контексте отношение к «еврею» играет для русского понимания «еврея» важную роль и во многом формирует его.
Орловский сделал в 1798 г. зарисовку «Резня Праги», на которой изображены русские солдаты, штыками приканчивающие в 1794 г., во время штурма восставшей Варшавы, евреев варшавского пригорода Праги. Евреи на этом рисунке хорошо узнаваемы по длинным бородам и традиционным одеяниям, и абсолютно понятно, что симпатии художника на стороне беззащитных жертв – евреев. Считается, что именно Орловский перенес в Россию польскую традицию изображения евреев – в частности, в жанровых сценах.
<…> Жуковский был автором известной литографии «Домашняя жизнь белорусских евреев» (1840-е гг.), заявлявшейся как часть серии «Еврейские народные сцены». Жанровая сценка, иллюстрирующая хорошо известный еврейский анекдот о козе, которую раввин советует вывести из дома, дает зрителю возможность понять, насколько велика осведомленность автора в «домашней жизни евреев» <…>.
Творчество выдающихся русских литераторов польского происхождения Фаддея Булгарина (1789–1859) и Осипа Сенковского (1800–1858)[236] дает нам возможность проследить, как польский культурный контекст помогает создать русский текстуальный дискурс о «еврее». И Булгарин, и Сенковский стояли у истоков русской культурной юдофобии, вводя в свои тексты полный антисемитских стереотипов образ «еврея» [ГОЛЬДИН (II). С. 340].
Две крупнейшие общественно-политические газеты первой половины ХIХ в. официозной направленности – «Санкт-Петербургские ведомости» и «Московские ведомости», никогда не обходили вниманием еврейскую тему, охотно печатали сведения о евреях из других стран.
Из частных газет заслуживает тщательного изучения «Северная пчела» Ф.В. Булгарина и Н.И. Греча, где помещались прямые оценочные высказывания в адрес еврейской нации (см. хотя бы булгаринский фельетон в № 80 от 10 апреля 1 843 г.; любопытна также заметка «Еврейские негры» в № 186 от 22 августа 1841 г.). Кстати, в творчестве Булгарина – одного из самых читаемых авторов второй четверти XIX в. – еврейская тема занимает значительное место. Евреи появляются в его романах («Димитрий Самозванец») и драмах («Бегство Станислава Лещинского из Данцига»), в анекдотах («Комары: Всякая всячина: Рой первый». СПб.: 1842. С. 2–17) и мемуарах («Воспоминания». СПб.: 1846–1849. Ч. 1–6. Passim), научных трудах («Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях: История». СПб.: 1837. Ч. II. С. 288); интерес у писателя вызывает как еврейское мистическое учение («Кабалистик» // Булгарин Ф.В. Сочинения. СПб.: 1836. Ч. 1. С. 290–303), так и реально существовавшие исторические лица («Эстерка» //Булгарин Ф.В. Сочинения. СПб.: 1830. Ч. IV. С. 69–138). Разумеется, еврейские мотивы и персонажи встречаются отнюдь не только у одного Булгарина. Вообще говоря, спектр еврейской проблематики в русской литературе рассматриваемого периода весьма насыщен: от «Опытов священной поэзии» Ф.Н. Глинки (1826) до «Гайдамака» О.М. Сомова (1826), а также романа В.Т. Нарежного «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова», запрещенного цензурой, в частности, потому, что «многие из простолюдинов, и в том числе жид Янька, отличаются честными и безукоризненными поступками» [РОГАЧ. С. 235–236].
Как и в странах Западной Европы, отношение русских людей к евреям носило, как правило, характер подозрительно-недоверчивой неприязни, – см. [РЛОЕВ], [SAFRAN], [MONDRY (I) и (II)].
Устное народное творчество – уникальная энциклопедия, в ней сосредоточено знание этноса об окружающем мире, знание, которое накапливалось на протяжении веков. Его достоверность находится в сложном соотношении менталитета конкретного народа и времени; за рамками этих координат достоверность может подвергаться сомнению, а порой и вовсе нивелироваться.
Согласно современным научным исследованиям в них: изображается преимущественно отрицательный опыт контактов русского народа с евреями. Евреи в обозначенных жанрах именуются жидами. Представление, свойственное традиционной культуре, о родстве евреев и нечистой силы нашло отражение и в пословицах («Черти и жиды – дети сатаны», «С жидом знаться – с чертом связаться», «Жид, как бес: никогда не показывается» <…>). Родство с нечистой силой может быть представлено и в переносной форме: «Не ищи жида – сам придет» (то же самое русский народ говорит и о нечистой силе). Сотрудничество с евреями радует не Бога, а его антагонистов («Служба жиду на радость бесам»). Даже само появление еврея в доме воспринимается негативно («Жид в хату, ангелы из хаты»).
Немногочисленны и паремии, характеризующие телесные состояния или связанные с ними явления. Отличие евреев от русских заключается в сильном запахе («От него цыбулькой, чесноком пахнет», т. е. он из жидов). Упоминается и кулинарное ограничение евреев, вызывающее насмешку («Жид свиное ухо съел»). Чертой евреев, по которой их отличают от других, считается их манера писать («Он, – т. е. жид, от стены пишет»). Весьма популярным оказалось изображение в пословицах и поговорках черт еврейского характера, причем все сплошь отрицательные. Так, им приписывается способность лгать, ложь – буквально их пища («Жид с обмана сыт», «Жиду верить, что воду ситом мерить», «Жид правды боится, как заяц бубна»). Выражение жидовская душа означает лживого человека. С этой же позиции оценивается и принятие евреями православной веры: оно, по мнению русского народа, неискреннее («Жид крещеный, что вор прощеный», «Чтобы выгоды добиться, жид всегда готов креститься»). Если изменяется материальное состояние еврея, то оно влияет и на его модель поведения («Льстив жид в бедности, нахален в равности, изверг при властности»).
Ярко выраженной изображается способность евреев посягать на чужое, отбирать последнее («Жид не волк – в пустой сарай не заберется», «Пока при капитале – у жида ты в похвале; как он тебя обобрал, так тебя же из дому погнал», «Где жид проскачет, там мужик плачет», «Около жидов богатых все мужики в заплатах»). Жадность евреев вошла в пословицу («В жида как в дырявый мешок, никогда полностью не насыпешь»). Действие евреев, изначально кажущееся заслуживающим одобрения, на самом деле может привести к беде («Жид водкой угостит, а потом и споит»). Любви евреев должно остерегаться («Любовь жида хуже петли»). Торговля изображена настоящим призванием евреев («Жид на ярмарке – что поп на крестинах»). Даже такая черта как предприимчивость оценена в пословице отрицательно («Жид в деле, как пиявка в теле»). Еще одна черта характера евреев – их продажность («Любят в плен жиды сдаваться, чтоб врагу потом продаться», эта пословица являет разницу характеров с русскими в поговорках «Русские не сдаются», «И один в поле воин»). Пострадавший еврей чаще оказывается справедливо наказанным («Жид скажет, что бит, а за что – не скажет»), но и здесь подчеркнута склонность евреев ко лжи. Не обойден вниманием и изображаемый евреями пессимистический жизненный настрой («Жид, как свинья: ничего не болит, а все стонет»). Кроме того, евреям приписывается злость, их невозможно переделать («Нет рыбы без кости, а жида без злости», «Легче козла живого сожрать, чем жида переделать»).
В пословицах представлена выработанная веками модель поведения русского народа с евреями («Жидовского добра в дом не бери и жиду правды не говори», «Бойся жида пуще огня: вода огонь потушит, а жид тебя задушит», «Дай жиду потачку, всю жизнь будешь таскать для него тачку»). Даже проживание еврея в населенном пункте потенциально опасно («Где хата жида, там всей деревне беда»). Поэтому пословица советует держаться подальше от представителей этого народа («Хочешь жить – гони жида, а не то будет беда!», «Чтоб не прогневался Бог, не пускай жида на порог»), отстаивать собственные интересы («Кто жиду волю дает, тот сам себя предает»). Пословица советует не работать на евреев («Кто служит жиду – не минует беду»). Весьма опасны евреи в большом количестве («Жид, что крыса – силен стаей»). Среди евреев были и лекари, чьими услугами пользовались русские, но народная мудрость