– За что они тебя? – спросил Чертопханов.
– Да ей зе богу не могу сказать! Тут вот у них скотинка помирать стала… так они и подозревают…<курсив мой – М.У> а я зе… [ТУР-ПСС. Т. 3. С. 299–300].
В небольшой статье «Евреи в русской литературе», относящейся к раннему периоду советскому литературной критики (1928 год), Давид Заславский писал:
Для великорусской литературы первой половины XIX-го века еврей был чужеродным элементом; он стоял поэтому за пределами литературы. Но Гоголь принес в русскую литературу мотивы, быт, настроения Украины. С ним пришли казаки и казачки с хуторов близ Диканьки, мелкие помещики из Миргорода, буйные запорожцы из славной Сечи. И вместе со всем этим пестрым народом пришли в литературу евреи. Они мелькают то здесь, то там в рассказах, всюду на заднем плане, как необходимая деталь украинского жанра, как второстепенные персонажи без слов. Это живые невымышленные евреи, и отношения к ним нельзя свести к упрощенной формуле благородного русского дворянства: «я дал ему злата и проклял его». На сорочинской ярмарке «пьяный жид давал бабе киселя». Это характерная деталь, как не менее характерна и другая деталь. Если хотите видеть Степана Ивановича Курочку из Гадяча, то идите на базар: он «разговаривает с отцом Антипом или с жидом-откупщиком». Ивана Федоровича Шпоньку «от Могилева до Гадяча» везет жид за 40 рублей. Иван Иванович Перерепенко говорит: «Хороший табак жид делает в Сорочинцах. Я не знаю, что он кладет туда, а такое душистое». Иван Никифорович Довгочхун «никак не пропустит жида с товарами, чтобы не купить у него элексира в разных баночках против насекомых, выбранив наперед его хорошенько за то, что он исповедует еврейскую веру». Евреи-извозчики, евреи-портные, евреи-торговцы попадаются во всех рассказах Гоголя. Ни одного шпиона, ни одного торговца живым товаром, ни одной красавицы-еврейки, соблазняющей доверчивого христианина. Весь этот дешевый реквизит русской литературы отсутствует в украинских повестях Гоголя. Но есть зато «жид Янкель» исторического романа. К современным ему евреям, мелким ремесленникам и торгашам Гоголь мог относиться с ироническим безразличием или с добродушной насмешкой. Он и говорит о них так, как его старосветские помещики, без ненависти и злобы, с естественным пренебрежением пана к фактору – еврею. Другое дело – исторические евреи на Украине. Они играли слишком большую роль в судьбах казачества, чтобы можно было отнестись к ним с безразличием. «Тарас Бульба» – это героическая поэма Запорожья. Она воспевает украинское казачество в его борьбе с исконными врагами – поляками и жидами. И отношение к евреям может быть только такое, как к врагу [ЗАСЛ Д.].
Как писатель Гоголь был для Ивана Тургенева харизматической фигурой. После его кончины Тургенев писал Полине Виардо 21 февраля 1852 г.:
…Нас поразило великое несчастие: Гоголь умер в Москве, – умер, предав все сожжению, все – 2-й том «Мертвых душ», массу оконченных и начатых вещей, – одним словом, все. Вам трудно будет оценить, как велика эта столь жестокая, всеобъемлющая потеря. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в настоящую минуту. Для нас это был более, чем только писатель: он раскрыл нам себя самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, вам покажутся слова эти, – как написанные под влиянием горя, – преувеличением. Но вы не знаете его; вам известны только самые незначительные из его произведений; но если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас. Надо быть русским, чтобы это чувствовать. Самые проницательные умы из иностранцев, как, например, Меримэ, видели в Гоголе только юмориста на английский манер. Его историческое значение совершенно ускользает от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились… [ТУР-ПСП. Т. 2. С. 386].
Николай Гоголь и Иван Тургенев впервые встретились в 1835 г., в стенах Петербургского университета, а в 20 октября 1851 г. состоялось их личное знакомство. О своих посещениях Гоголя И.С. Тургенев в 1869 г. опубликовал воспоминания, см. – «Гоголь» [ТУР-ПСС. Т. 11. С. 57–74]. В беседах со своими знакомыми Гоголь часто называл имя Тургенева. По свидетельству Е.А. Черкасской, Гоголь месяца за два до смерти сказал: «Во всей теперешней литературе больше всех таланту у Тургенева»[240]. На смерть Гоголя Тургенев откликнулся небольшой статьей «Письмо из Петербурга», которая, будучи опубликованной вопреки цензурному запрету, послужила поводом для его ареста и высылки из Петербурга в Спасское-Лутовиново. Николай I собственноручно начертал: «…за явное ослушание посадить его на месяц под арест и выслать на жительство на родину под присмотр»[241]. Иван Тургенев 1 мая 1852 г. писал об этом повелении супругам Виардо:
Я, по высочайшему повелению, посажен под арест в полицейскую часть за то, что напечатал в одной московской газете несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом – статья сама по себе совершенно незначительна. Но на меня уже давно смотрят косо и потому привязались к первому представившемуся случаю… Хотели заглушить все, что говорилось по поводу смерти Гоголя, – и кстати обрадовались случаю подвергнуть вместе с тем запрещению и мою литературную деятельность [ТУР-ПСП. Т. 2. С. 391].
В своей ранней прозе Тургенев, несомненно, находился под влиянием Гоголя, что особенно заметно в рассказе «Жид», опубликованном в 1847 г. в «Современнике». Портрет его главного героя – еврея-шпиона Гиршеля, в основных своих чертах настолько повторяет образ гоголевского Янкеля из «Тараса Бульбы»[242], что:
Если бы художественная жизнь 1840-х годов подчинялась стандартам нашего времени, Гоголь должен был бы подать на Тургенева в суд за нарушение авторских прав, настолько близок был образ Гиршеля к образу Янкеля. <…> Тургеневым буквально копируется одеяние обоих персонажей, их склонность к поднятию юбок верхней одежды; их хрупкое телосложение, рыжие волосы и веснушки; их неугомонную резвость; их трусость, выражающуюся в приседаниях и бегстве <..> перед лицом опасности; и их комические манеры – от моргающих глаз и перекошенных лиц до летающих песов и бессмысленно растопыренных пальцев [LIVAK. Р. 49].
События, описываемые в рассказе, относятся к 1813 году, когда под Данцигом, где русская армия добивает остатки засевших в городе наполеоновских войск. Рассказчиком выступает отставной полковник Николай Ильич, которого
все чрезвычайно любили и уважали <…> за его доброту, здравый смысл и снисходительность к нашей братье молодежи,
Николай Ильич и внешне хорош собой: он
был высокого роста, плечист и дороден; его смуглое лицо, «одно из славных русских лиц»[243]<…>, прямодушный, умный взгляд, кроткая улыбка, мужественный и звучный голос – все в нем нравилось и привлекало.
«Жид Гиршель», как и Янкель в «Тарасе Бульбе», напротив, личность, малосимпатичная, а его комически неказистое «еврейское тело» (см. «The Jew’s Body» [GILMAN], а также [MONDRY (I) и (II)], [SAFRAN]), как положено в европейской традиции изображения евреев[244], резко контрастирует с телосложением героя-христианина:
росту был он небольшого, худенький, рябой, рыжий, беспрестанно моргал крошечными, тоже рыжими глазками, нос имел кривой и длинный и все покашливал [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 109].
Если Николай Ильич – воплощение лучших качеств русского характера – незлобивости, доброжелательства и добропорядочности, то «фактор» (комиссионер, исполнитель частных поручений) Гиршель – носитель самых страшных пороков: он предлагает за деньги родную дочь-красавицу офицеру российской армии, и еще, конечно же, шпионит – срисовывает план русского военного лагеря. Подробно описывая поведение Гиршеля в критической для него ситуации, Тургенев попутно делает обобщающие замечания по части этнопсихологии: сообщает, например, читателю о наличии
обыкновенного, жидовской натуре свойственного, тревожного испуга [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 120].
В литературном отношении рассказ «Жид» великолепен, особенно в части мастерски сведенных воедино линий комического и трагического в оценке поведения приговоренного к повешению еврея и всей ситуации в целом.
Примечательно, что рассказ «Жид» был впервые опубликован без указания имени автора.
Можно думать, что, печатая рассказ без подписи автора (и дважды подчеркивая это в своих письмах), Некрасов выполнял просьбу самого Тургенева. В последующих изданиях текст рассказа оставался без сколько-нибудь значительных изменений. Тургенев ограничивался внесением мелких стилистических и лексических исправлений [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 578].
Существует мнение, что «русским читателям времен Тургенева, которые хорошо обучены были искусству чтения между строк», критически-обличительный подтекст рассказа был понятен [LIVAK. Р. 49]. Тем не менее, «Жид» не стал литературной «бомбой», хотя и заслужил доброжелательные отзывы критиков:
В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский, заканчивая «критический перечень всего сколько-нибудь замечательного, что явилось в прошлом году по части романов, повестей и рассказов», назвал и новый рассказ Тургенева. <…> В 1857 г. Дружинине своей статье о повестях и рассказах Тургенева посвятил «Жиду» несколько похвальных строк: «Повесть “Жид”, набросанная в 1846 году, замечательна по крайней простоте замысла и изложения; она, очевидно, написана в светлые минуты для г. Тургенева и оттого стоит войти в собрание “избранных произведений” нашего автора, если ему когда-нибудь вздумается издать в свет подобное собрание» [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 578].