тся, много ли симпатичнее его другие, с виду внушающие нам гораздо меньше отвращения?» Автор сравнивает Гиршеля с Павлом Ивановичем Чичиковым, который не торгует честью дочерей, потому что у него их нет, но зато торгует своей собственной честью пять раз в день. «Гиршель засален и грязен; Чичиков даже любит чистоту и опрятность, и когда ему удается стянуть куш даже вытирает свою персону одеколоном; на вид Гиршель грязнейший субъект, на которого никакой «порядочный» человек не посмотрит без отвращения, а Чичиков – джентльмен, с которым целуются сливки высшего провинциального общества; а между тем на Гиршеле нет и десятой доли той нравственной грязи, которая покоится на личности милейшего Павла Ивановича». И еще одна, менее косвенная параллель есть в статье. Сравниваются Гиршель и Сарра с некрасовским персонажем «Папаши» и его дочерью Наташей. И оказывается, что некрасовский образ намного более мерзкий, чем образ Гиршеля. Одна из целей автора статьи, как он ее формулирует, – «очистить память великого художника <…> от всякой тени подозрения в пристрастном отношении к рисуемым им типам». Следует отметить, что так же, как когда-то Тургенев не подписал «Жид» своей фамилией, а поставил ***, так и автор вышерассмотренной статьи не поставил свою подпись, а его фамилия скрывается за тремя звездочками [ВАЛЬДМАН (II). С. 186–188], см. об этом также [ROSENSHIELD].
Тургенев, как и большинство его современников, придерживался точки зрения, согласно которой русские, играя роль титульной нации, объединяют вокруг себя все остальные народы империи. Особенно показательно в этом плане его представление об украинцах или, как их тогда официально именовали, малороссах.
Идея об общности русских и малороссов88 возникла вскоре после того, как в 1654 г. Левобережная Украина – Гетманщина – перешла под власть московского царя <…>. Впоследствии такой взгляд был принят не только русскими, но и большей частью малороссийских дворян. Когда к концу XVIII – нач. XIX в. память о Гетманщине в их среде значительно ослабела, они уже не мыслили себя отдельно от России и охотно интегрировались в русское сообщество, тем более что никаких препятствий для этого не существовало. Региональный малороссийский патриотизм, который возродился в результате Наполеоновских войн и распространения романтизма, также, как правило, не предполагал идей об отделении от России, о чем свидетельствует и творчество малороссийских писателей 1810-х – 1830-х гг.
Малороссийские (а за ними и русские) авторы поэтизировали свой регион и языковые и культурные особенности малороссов. Сюжеты и образы из украинского фольклора послужили основой для произведений <…> опиравшегося на эту традицию Гоголя, чьи «Вечера на хуторе близ Диканьки» во многом продолжали <…> традицию романтической фантастики. Эти и многие другие авторы изображали Малороссию как особое идиллическое и фантастическое пространство, где живет «племя поющее и пляшущее» <…>. Перелом произошел после польского восстания 1830–1831 гг., когда, с одной стороны, Н. Г. Устряловым был выдвинут тезис о триединой русской нации, а с другой – усилился малороссийский патриотизм, что вскоре привело к возникновению украинофильства и к конфликту этой идеологии с общерусской концепцией (см. подробнее [МИЛЛЕР]).
В русской образованной среде представление о единстве русской и украинской наций в 1840-е гг. разделялось большинством, независимо от политических взглядов и убеждений. <…> В.Г. Белинский, который не просто поддержал идею об общей народности восточных славян, но и утверждал в ряде своих статей и писем, что малороссы уступают русским как культурно, так и интеллектуально. <…> Он видел единственный путь их развития в следовании более развитой русской культуре.
В рецензии на сборник «Ластовка», вышедший в Петербурге по-украински (1841) <…> Белинский приводит много цитат из сборника, призванных продемонстрировать убожество языка и мысли украинских авторов. Подытоживает он отзыв шовинистической оценкой: «Хороша литература, которая только и дышит, что простоватостию крестьянского языка и дубоватостию крестьянского ума!» [ФОМИНА. С. 86–87].
Тургенев, солидаризуясь в целом с презумпцией верховенства великоросской культуры в славянской среде, не был, однако, категоричен в своих оценках и никогда не заявлял о превосходстве русских над другими нациями (этносами, народами), в том числе малороссами.
В романе «Рудин» (1856) Тургенев в речи «желчного» героя Пигасова, которому он отказывает в справедливости суждений, спародировал высказывания Белинского о малороссах. Высмеивая украинскую культуру, Пигасов в своем глумлении пользуется теми же приемами, что и Белинский в рецензии на сборник «Ластовка» [ФОМИНА. С. 88]:
– Если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом <…> – Разве вы знаете по-малороссийски? – Нимало; да оно и не нужно <…> Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: «Дума»; потом начать так: «Гой, ты доля моя, доля!» или: «Седе казачино Наливайко90 на кургане!», а там: «По-пид горою, по-пид зеленою, грае, грае воропае, гоп! гоп!» или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, – такая чувствительная душа! <…> Вы говорите язык… Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую, первую попавшуюся мне фразу: «Грамматика есть искусство правильно читать и писать». Знаете, как он это перевел: «Храматыка е выскусьтво правыльно чытаты ы пысаты…»
Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык? Да скорей, чем с этим согласиться, я готов позволить лучшего своего друга истолочь в ступе… [ТУР-ПСС. Т. 5. С. 215–216].
Этот фрагмент задел за живое украинофилов. Видный идеолог этого движения – историк, прозаик, поэт и публицист Пантелеймон Кулиш[385] воспринял уничижительную реплику Пигасова за мнение самого автора. Подобного рода казусы в отношении Тургенева имели место постоянно. Напомним, что и Достоевский был до глубины души возмущен критическими в отношении России высказываниями Потугина в «Дыме», которые тоже полностью отождествил с мировоззренческими идеями Тургенева.
Тургенев же – это видно из полного текста его рецензии, вовсе не стремился задеть с русификаторских позиций малороссов. Более того, он проявлял живой интерес к украинофильству как культурному явлению в славянском мире, дружил с Тарасом Шевченко [ДУДКО] и Марко Вовчек[386]. Об этой русско-украинской писательнице, выступавшей в частности в защиту прав евреев, он с большим пиететом отзывается в письме И.В. Павлову от 15(26) февраля 1859 г.:
Я здесь с недавних пор погрузился в малороссийскую жизнь. Познакомился с Шевченкой, с г-жею Маркович (она пишет под именем: Марко Вовчок) и со многими другими, большей частью весьма либеральными хохлами. Сама г-жа Маркович весьма замечательная, оригинальная и самородная натура (ей лет 25); на днях мне прочли ее довольно большую повесть под названием: «Институтка» – от которой я пришел в совершенный восторг: этакой свежести и силы еще, кажется, не было – и всё это растет само из земли как деревцо. Я имею намерение перевести эту «Институтку», хотя и не скрываю от себя трудности этой задачи [ТУР-ПСП. Т. 4. С. 20]
Но при всем этом Тургенев не считал украинскую литературу в сравнении с русской значимым явлением в художественном отношении.
В своих «Воспоминаниях о Шевченко» (1876), ставших предисловием к пражскому изданию «Кобзаря», он оценивает украинскую литературу невысоко, а рассказывается об украинском поэте не только сочувственно, но и иронически. <…> Первая встреча писателя с Шевченко, о котором Тургенев был наслышан еще до его ареста, произошла в 1859 г. Тургенев выделяет в облике украинского поэта два полюса. С одной стороны, он пишет об «оригинальном и сильном таланте», о страстности его натуры, но, с другой, признается, что «едва ли кто-нибудь из нас признавал за ним то громадное, чуть не мировое значение, которое, не обинуясь, придавали ему находившиеся в Петербурге малороссы». Тургенев подчеркивает и наивное самолюбие поэта-самородка, и его необразованность («Читал Шевченко, я полагаю, очень мало, – (даже Гоголь был ему лишь поверхностно известен), а знал еще меньше того…»), и пьянство. Вывод, который следует из такой двойной оценки: самобытности украинской культуры отрицать нельзя, но она провинциальна и не может равняться с европейской.
В художественном творчестве Тургенев не раз говорит о «малоросском» провинциализме и ограниченности, хотя точка зрения автора, как правило, маскируется позицией его героев.
<…> Таким образом, несмотря на содействие украинофилам и неоднократные заявления писателя о том, что русские и малороссы представляют собой «две родные, но противуположные народности» [ТУР-ПСС. Т. 3. С. 364], Тургенев, как и большинство его современников, разделял идею о русско-украинском единстве и своим творчеством способствовал ее закреплению в культуре [ФОМИНА. С. 89, 92][387].
Возвращаясь к характеристике «великий русификатор» в статье-некрологе Стасюлевича, отметим, что она, несомненно, воспринималась современниками как его – либерала и демократа[388], саркастический выпад в адрес тех критиков Тургенева, кто вменял ему в вину «отсутствие национального чувства» и симпатию в отношении «бунтовщиков поляков»[389]. Речь идет о польском восстании 1863 года. В атмосфере «Великих реформ», когда русское общество наконец-то почувствовало себя нацией, оно воспринимало польских мятежниках уже не как «жертв самовластия», а врагов, стремящихся разрушить целостность государства. Впоследствии Михаил Катков, стоявший тогда еще на «западнических» позициях, вспоминал: