есть такой эпизод: «Раз зашел разговор о евреях. “Предрассудок относительно их въедается в русских с детства, – сказал Тургенев, – да и не одних русских”[423]» [ВАЛЬДМАН. С. 123].
Нет никаких оснований усомниться в искренности Тургенева, который в письме одному из первых русско-еврейских писателей – Григорию Богрову, автору «Записок еврея», – см. [БОГРОВ], утверждал:
Не знаю, известно ли Вам, что я в течение всей своей жизни не только не имел никаких предубеждений против Вашего племени, но, напротив, всегда питал и питаю живое сочувствие к евреям – и прежде имел и теперь имею близких друзей между ними [ТУР-ПСП. Т. 33. Кн. 1. С. 219].
Поэтому вытеснение еврейской темы из сферы его литературной деятельности можно отнести исключительно за счет срабатывания «защитного механизма», побуждавшего его всячески уклоняться от постановки и обсуждения болезненного для всех европейских умов «еврейского вопроса». Этот механизм действовал как тот «славянский туман», на который, по словам Эдмона Гонкура однажды ссылался Тургенев, в разговоре про мысль о смерти[424]:
Ибо в известном смысле славянский туман – для нас благо… он укрывает нас от логики мысли, от необходимости идти до конца в выводах…[425]
Тургенева, как уже отмечалось, общался с люди самых разных убеждений, в том числе и сугубо антисемитских – Михаил Бакунин, Альфонс Доде, братья Гонкуры, граф А.К. Толстой, Афанасий Фет, К. Случевский, С.Т. и И.С. Аксаков, например. Но нисколько не чуждался Тургенев и евреев, напротив, с целым рядом представителей западноевропейского и российского эмансипированного еврейства он состоял в весьма близких дружеских отношениях. О некоторых из этих людей – личностях в историческом плане выдающихся, речь в нашей книге пойдет следующей главе. Однако основной круг общения Тургенева составляли люди, не зацикленные на своей национальной идентичности, свободомыслящие, терпимые к инородному, избегающие всякого рода ограничительных условностей. Речь идет о космополитах – тех представителях интеллектуально-художественных элит, кто по жизни старался придерживаться принципа существования поверх национальных границ, стремясь к органичной сопричастности с разными культурами. Именно такой тип людей являли собой супруги Полина и
Луи Виардо, с коими Тургенев, познакомившись в 1843 году[426], сдружился затем – вплоть до семейственности. Большую часть своей творческой жизни писатель прожил вместе с супругами Виардо, то съезжаясь, с ними, то разъезжаясь. Столь необычный характер взаимоотношений холостого мужчины и семейной пары вызывал множество кривотолков в обществе, но в силу своего негласного статуса «художников-космополитов» и Тургенев, и Виардо могли себе позволить их напрочь игнорировать.
До сих пор можно услышать, в основном с русской стороны, неприязненные отзывы о Полине Виардо, которая, «закабалив» якобы писателя и оторвав его от России, причинила ему большие душевные страдания. Оставим подобного рода сентенции на совести тех, кому выгодно так думать, и обратимся к фактам – воспоминаниям людей из ближайшего окружения И.С. Тургенева. Так, например, знаменитый художник Алексей Боголюбов, очень тесно дружески общавшийся с писателем и супругами Виардо в Париже, начиная с 1874 года,
не только оправдывает этот союз, но считает его совершенно естественным, достойным таких выдающихся людей, и счастьем для Тургенева. «Много людей русских бранят m-me Виардо, – пишет Боголюбов <…> – Я не стою на их стороне и не думаю так благодаря тому, что, бывая в их доме, мог вглядываться в интимную жизнь Ивана Сергеевича <…>. Ивану Тургеневу надо было жить и любить своеобразно, так, как он своеобразно бросил взгляд на все, что сотворил, и тем себя увековечил. А деньги, дачи, дома, имущество, оставленное им, – все это вздор, все это бледно перед 42-летним чувством привязанности и хоть единым мигом наслаждения ума и сердца, который ему дала m-me Виардо.
<…> Будучи еще молодым офицером, я слушал m-me Виардо в Итальянской опере в Петербурге и с тех пор, не будучи вовсе музыкальным, всегда носил неизгладимое впечатление от ее голоса, который при превосходной игре очаровывал всех, кто только ее знал <…> Я впервые просто приходил в телячий восторг от Полины Гарсии. И для меня после нее никогда не было такой певицы, гениальной, музыкальной и драматической актрисы, как она. Позднее я уже был с ней коротко знаком через И. С. Тургенева и думал, что мне не раз придется говорить об этой изрядной женщине. Как теперь помню, что это был за праздник, идти в оперу слушать «Севильского цирюльника» и видеть ее в роли Розины! А в «Пророке» <Мейербера> как она была величественна! Да, словом, везде гений был с нею, давая всем полное очарование!
M-me Виардо не была хороша собой, но была стройна и даже худощава. У нее до старости были чудные черные волосы, умные бархатные черные глаза и матовый цвет лица, какой видно у природных испанских цыганов. Рот ее был большой и безобразный, но только что она начинала петь, о недостатках лица и речи не было. Она буквально вдохновлялась, являясь такою красавицею могучею, такой актрисой, что театр дрожал от рукоплесканий и браво. Цветы сыпались на сцену, и в этом восторженном всеобщем шуме царица сцены скрывалась за падающим занавесом.
<…> Живя в Париже, мне случалось неоднократно бывать у Ивана Сергеевича в злополучные дни, когда он страдал подагрою. При входе m-me Виардо к нему я, конечно, сейчас же удалялся. Но все-таки я сейчас же замечал, как просветлялось лицо нашего страдальца и с какою нежностью и участием m-me Виардо к нему обращалась. Жизнь их, конечно, не подлежит ничьему осуждению. Тургенев помещался в третьем этаже, в двух комнатах, и был совершенно счастлив и доволен. По своему бешеному темпераменту Полина была кумиром в доме, и надо было видеть заботливость Ивана Сергеевича, чтобы быть ей приятным самыми мелочными угождениями <…> [ОГАРЕВА. С. 444, 450, 460, 464].
Боголюбов также утверждает, что после кончины Тургенева, в ответ на многочисленные осудительные высказывания в ее адрес, Полина Виардо якобы сказала ему:
Какое право имеют так называемые друзья Тургенева клеймить меня и его в наших отношениях. Все люди от рождения свободны, и все их действия, не приносящие вреда, были основаны на законах, нами принятых, непонятных для толпы, да и для многих лиц, считающих себя умными и честными. Сорок два года я прожила с избранником моего сердца, вредя разве себе, но никому другому. Но мы слишком хорошо понимали друг друга, чтобы заботиться о вреде и что о нас говорят, ибо обоюдное наше положение было признано законным теми, кто нас знал и ценил. Ежели русские дорожат именем Тургенева, то с гордостью могу сказать, что сопоставленное с ним имя Полины Виардо никак его не умаляет, а разве возвышает. Мерзавцы говорят, что я обобрала Тургенева, не зная, что меж нами есть залоги, которые уничтожают всякий материальный расчет, принадлежащий нам обоюдно [ОГАРЕВА. С. 466–467].
Известный филолог-тургеневовед Наталья Генералова полагает, что:
Не было ничего удивительного в том, что вдохновенное пение юной испанки (Полине Виардо было тогда 22 года) потрясло восторженного молодого человека, которому едва минуло 25 лет, но то, что русский писатель, ставший вскоре одним из популярнейших не только в России, но и в Европе, сохранит до конца дней горячую привязанность к замужней женщине, последует за нею за границу, где в конце концов проведет большую часть жизни и лишь наездами будет бывать на родине, – все это явилось не только удивительным, но и нарушало границы обыденных условностей[427].
Уже на закате жизни, в стихотворении в прозе «Когда меня не будет…» Тургенев посвящает Полине Виардо поразительные по глубине и проникновенности строки: «Не забывай меня <…> в часы уединения, когда найдет на тебя та застенчивая и беспричинная грусть, столь знакомая добрым сердцам, возьми одну из наших любимых книг и отыщи в ней те страницы, те строки, те слова, от которых, бывало, – помнишь? – у нас обоих разом выступали сладкие и безмолвные слезы <…> И образ мой предстанет тебе – и из-под закрытых век твоих глаз польются слезы, подобные тем слезам, которые мы, умиленные Красотой, проливали некогда с тобою вдвоем, о ты, мой единственный друг, о ты, которую я любил так глубоко и так нежно!» Эти строки выражают главное в отношениях Тургенева и Полины Виардо – их великая любовь была озарена великим, едва ли не подвижническим служением искусству, без которого оба они не мыслили своей жизни.
«Жизнь для искусства» – некоторые биографы Тургенева не теряют надежды найти этот его роман, который, возможно, никогда не был им написан, но версия о котором, возникшая еще при жизни писателя, жива до сих пор. <…> Не случайно словами: «Жить для искусства!» закончил Тургенев написанный в 1860-е годы набросок сценария оперы «Консуэло»[428] (по роману Ж. Санд), музыку к которой должна была написать сама Полина Виардо.
Полина Виардо была не только выдающейся певицей, прославившейся исполнением ролей в операх Моцарта, Глюка, Россини, Верди, Беллини, Гуно, Мейербера, но и замечательным педагогом <…>.
Она сама сочиняла музыку на слова немецких, французских, русских поэтов (в том числе и Тургенева), комические оперы и даже пробовала свои силы в жанре большой оперы.
<…> Блестяще образованная, она была увлекательным собеседником, остроумна, неутомима на выдумки, умела создать вокруг себя ту атмосферу непринужденной веселости и творческого общения, которая привлекала многих. Где бы она ни находилась – в Париже, Куртавнеле, Баден-Бадене, Буживале, – ее дом становился своеобразным центром, где собирались художники, певцы, музыканты, писатели и все, кому было дорого искусство