В то время литературный мир России разделяли два идейных течения – славянофилы и западники. Славянофилы видели спасение искусства, философии и даже политики во всем русском, традиционном, православном, в близости к земле; а западники проповедовали необходимость для России во всем следовать европейскому опыту. Первые ценили прошлое родины, ее самобытность, опасались влияния новых идей и считали, что Россия должна служить духовным светочем для человечества; вторые были открыты европейской культуре и миру, считали, что прогресс находится именно там, и мечтали о том, чтобы Россия соединилась с Европой.
Чаще всего Тургенев посещает своего приятеля по берлинскому университету Т.Н. Грановского, который раньше его прилетел в Россию и «приземлился» в Москве. Он получил кафедру западноевропейской истории в Московском университете и успел обзавестись семьей. Взгляды западника Грановского, как и многих философов из их студенческого берлинского кружка, претерпели большие изменения и перешли из умозрительной, идеальной плоскости в область практическую. Грановского и его сторонников больше всего теперь волновало будущее России, вопрос о том, по какому пути должно идти ее развитие. В его доме на Никитской собирались близкие по духу люди – В. Боткин, актер Щепкин, Кудрявцев, Кавелин. Все члены этого кружка, как и Грановский, были убежденными западниками, они дружно отвергали всякую самобытность славянской и русской культуры, да и вообще отрицали ее существование. Признавали они лишь культуру Запада, которую считали необходимым пересадить на русскую почву.
Нередко бывал Тургенев и в салоне Авдотьи Петровны Елагиной, где собирались люди противоположного толка – славянофилы. В этом салоне высказывались совершенно иные взгляды на славянскую культуру и пути развития России. Здесь приветствовался и изучался русский эпос – песни, сказки, былины… Здесь Тургенев дважды встретился в 1841 году с Н.В. Гоголем и близко познакомился со славянофилами: братьями Киреевскими, отцом и сыновьями Аксаковыми и А.С. Хомяковым. Последний был блестящим мыслителем и оратором, он знал 21 язык, перевел «Германия» Тацита с латыни. В 1839 году Алексей Хомяков написал программную статью – манифест славянофилов «О старом и новом», которая широко обсуждалась и распространялась в рукописи. В ней он изложил свои идеи об историческом предназначении России, ее особом пути развития, превосходстве православия над католицизмом: «Всемирное развитие истории требует от нашей Святой Руси, чтобы она выразила те всесторонние начала, из которых она выросла… История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения…» Хомяков развивал идеи о коренном различии России и Европы, и далеко не в пользу Запада. Он говорил о том, что Западу свойственна ассоциативность, то есть принуждение большинством меньшинства, в то время как славянам всегда была присуща соборность, что значит добровольное, сердечное согласие между людьми, выработанное в результате свободного обмена мнениями. Корни Запада лежат в римской государственности и католицизме, а корни России – в греческо-эллинской традиции и православии. К сожалению, этот блестящий мыслитель в 1860 году во время эпидемии холеры поехал в деревню, чтобы лечить крестьян, но заразился там и умер.
Как западники, так и славянофилы выступали против крепостного права, однако если первые отстаивали демократическое государственное устройство, то вторые поддерживали самодержавие, считая его близким по духу русскому народу. Тургенев в то время еще колебался, считая, что обе точки зрения были по-своему верны, никак не мог определить свой выбор, свое мировоззрение, которое балансировало где-то посередине.
В то самое время Тургенев увлекся философией Монтеня, и его книгу «Опыты» постоянно видели у него в руках. Евгений Михайлович Феоктистов вспоминал: «Он был в совершенном восторге от этого писателя, увлекавшего его столь же глубоким знанием человеческой натуры, сколько образностью и меткостью своего языка. Симпатично действовал на него и самый характер Монтеня, который в одну из самых бурных исторических эпох, в то время, когда религиозный фанатизм разделил все общество на два проникнутые неистовою враждою лагеря, оставался как бы равнодушным зрителем этого движения и бесстрастно анализировал людские страсти и отношения». Как и Монтень, старался Тургенев лавировать между западниками и славянофилами, не разделяя полностью взглядов ни одного из этих течений.
Тургенева привлекало литературное творчество, а совсем не политика, поэтому он заинтересовался письмами Цицерона, которые читал в немецком переводе. А по вечерам сообщал своим приятелям впечатления от прочитанного: «Я ставлю себя в положение Цицерона и сознаюсь, что после Фарсальской битвы еще больше, чем он, вилял бы хвостом пред Цезарем; он родился быть литератором, а политика для литератора – яд».
Через несколько месяцев Иван Сергеевич получил наконец ответ из Московского университета о том, что экзамен на звание магистра не может состояться ввиду того, что кафедра философии упразднена. Тургенев вынужден был отправиться в Петербург и обратиться с аналогичным прошением в Петербургский университет. Там он наконец-то получил допуск к экзаменам и успешно их выдержал, однако никакого удовлетворения от осуществления своей мечты не ощутил. Он уже успел остыть к идеальным, возвышенным философским поискам истины и стремился, как и его друзья юности, спуститься на землю.
В мае 1842 года Тургенев снова едет в Спасское, где с упоением охотится на тетеревов, а позднее вместе с братом Николаем сопровождает матушку в Мариенбад на лечение водами. Он едет с надеждой встретиться в Германии с другом юности Михаилом Бакуниным. Эта встреча состоялась, и Тургенев с удивлением обнаружил, что и Мишель превратился из возвышенного философа в энергичного практика революционной борьбы, которую он пропагандирует в основанном им кружке. Бакунин посчитал, что Запад стоит ближе к революции, чем Россия, и поэтому решил развернуть свою деятельность именно там. Его зажигательный лозунг революционера-анархиста «В сладости разрушения есть творческое наслаждение» облетел в те годы всю Европу.
В разговоре с Тургеневым он с упоением развивал свои анархистские идеи: «Скажи мне, что уцелело от старого католического и протестантского мира? Разве ты не читал Штрауса, Фейербаха, Бруно Бауэра? Разве ты не видишь, что вся немецкая литература проникнута духом отрицания? Ясно, что дух, этот старый крот, выполнил свою подземную работу и скоро явится вновь, чтобы держать свой суд. Повсюду, особенно во Франции и Англии, образуются социалистически-религиозные союзы. Все народы и все люди полны каких-то предчувствий… О, воздух душен, он чреват бурями! Взываю к тебе, мой заблудший брат, покайся, Царство Божие близко! Раскрой сердце для истины. Доверься великому духу, который потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно созидающий источник всякой жизни!» Эти идеи он позднее высказал в своей знаменитой статье «Реакция в Германии», за что подвергся преследованию полиции и был вынужден бежать в Швейцарию.
Тургенев с интересом выслушивал своего друга, но и только… В глубине души он никогда полностью не разделял революционных идей, он был против разрушения, насилия и стоял за созидание, улучшение и постепенное преобразование. Уже тогда он высказывался против всяких бунтов и революций, в чем еще больше утвердился позднее – после кровавых парижских событий 1848 года.
Была еще одна важная причина, из-за которой Бакунин хотел встретиться с Тургеневым. Бакунин надеялся, что Тургенев как его друг поможет ему в устройстве его материальных дел, уже в который раз оказавшихся в невероятно запутанном состоянии. Он занимал деньги направо и налево, не задумываясь над тем, когда сумеет расплатиться со своими заимодавцами. Порою положение его было настолько трудным, что казалась неизбежной долговая тюрьма.
Бакунин думал, что Тургенев сумеет выручить его, погасив значительную часть его долгов. Надежды эти, может быть, и оправдались бы, если б Иван Сергеевич сам не находился в зависимости от Варвары Петровны, постоянно предостерегавшей его от ненужных трат. Она частенько напоминала Ивану Сергеевичу об отце, который, по словам ее, «денег не любил считать…», и запрещала всякие ненужные, по ее мнению, траты. Ивану Сергеевичу очень не нравилось, когда эта денежная зависимость от матери становилась очевидной его друзьям и знакомым. Чувство ли неловкости перед ними или некоторая беспечность, свойственная ему в молодости, толкали его порою на обещания, выполнить которые он не всегда был в состоянии. Так случилось и на этот раз. Обсуждая с Бакуниным его денежные дела, Тургенев обещал уплатить некоторые долги своего друга, но сделать это в полной мере и в обещанные сроки не сумел, что повлекло за собою ухудшение их взаимоотношений.
Уезжая в конце 1842 года из Германии в Россию, Тургенев увозил с собою письма Бакунина к родным и друзьям, его портрет, список всевозможных поручений, экземпляры журнала «Немецкий ежегодник науки и искусства», в котором была напечатана статья Бакунина «Реакция в Германии», подписанная псевдонимом Жюль Элизар. Эта статья произвела очень сильное впечатление на современников. Герцен называл ее «художественно-превосходной» и «замечательной».
В письме к брату Николаю Михаил Бакунин писал:
«Тургенев уезжает, и я пользуюсь случаем, чтобы переговорить с тобой о деле.
После долгого размышления и по причинам, которые объяснит тебе Тургенев, я решился никогда не возвращаться в Россию. Не думай, чтобы это было легкомысленное решение; оно связано с внутреннейшим смыслом моей прошедшей и настоящей жизни.
Это моя судьба, жребий, которому я не могу, не должен и не хочу противиться. Не думай также, чтобы мне было легко решиться на это – отказаться навсегда от отечества, от вас, от всего, что я только до сих пор любил. Никогда я так глубоко не чувствовал, какими нитями я связан с Россией и со всеми вами, как теперь, – и никогда так живо не представлялась мне одинокая, грустная и трудная будущность, вероятно ожидающая меня впереди на чужбине. Я не гожусь теперешней России, я испорчен для нее, а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, во мне еще много юности и энергии для Европы».