Вот как вспоминал Гавриил Никитич Потанин, писатель, одно из таких посещений Тургеневым редакции «Современника»:
«Это попрошайничество Тургенева до того надоело Некрасову, что он, всегда сдержанный и молчаливый, раз даже сказал мне:
– Не знаю, что делать с Тургеневым: замотался человек весь! Он без счету тащил из нашей кассы и до того, что не упомнит ничего. Придется, кажется, скоро эту барскую блажь унять, а кассу закрыть. И черт знает, куда он мотает столько денег? Не понимаю. Все, я думаю, ненасытная Виардо его обирает! Страсть, сколько денег у старой ведьмы, все старается последние штанишки стащить с несчастного Тургенева. Да, я думаю, вы помните то время, когда Виардо-Гарсиа пела в Петербурге? Сотни тысяч увезла русских денег в Париж. Да тогда простительно было ей нас обирать: была молода, хороша, и голос удивительный был. А теперь за что платит Тургенев этой стервозе?..
Мы не успели еще кончить разговор об отношениях Виардо к Тургеневу, как в кабинет вбегает сам Иван Сергеевич. Всегда веселый и беспечный, как парижанин, он вместо того, чтоб спросить больного хозяина о здоровье, сразу начал свое:
– Денег, денег!.. Николай Алексеевич, давайте больше… до зарезу нужны!
– Деньги есть, Иван Сергеевич, – начал Некрасов холодно, – только не мешало бы нам счет вести… Скажите только: куда вы такую бездну денег тратите? Давно ли брали, опять пришли.
– Эх, милый Николай Алексеевич, это тоже пустой вопрос: Париж не Петербург: там люди только деньгами и живут; это вы здесь сидите на мешках, копейка не выпрыгнет даром, а там… – Тургенев махнул рукой.
– Положим, русские мешки крепки, – заметил Некрасов, – а все-таки и вам не мешало бы покрепче застегивать кошелек.
– Нет! Я обычая не имею застегивать покрепче. Да и к чему? От кого?
– А разве баба ваша не заглядывает в него?
Тургенев покраснел и покосился на меня.
– Пощадите! О бабе моей не мешало бы отзываться поделикатнее: эта особа известна всему свету!
Некрасов улыбнулся, Тургенев вспылил:
– Да-с, именно достойная особа! Она не позволит себе заглядывать в мой кошелек, так же как я не позволю себе лазить в ее шкатулку.
Некрасов внушительно ответил:
– Не лазите, а чувствуете, что без денег жить нельзя. Повторяю: давно ли были, опять пришли.
– Да, да, пришел за делом, а не слушать вашу пустую мораль! Скажите просто: дадите мне денег или нет?
– Теперь нет. Вот на днях Панаев счеты сведет, тогда прошу пожаловать.
– Вот как! Что ж это значит? Вы Тургеневу не верите, так после этого я вас знать не хочу!
Тургенев схватил шляпу и убежал.
– Каков? – обратился ко мне Некрасов.
Но я так был озадачен выходкой Тургенева, что не нашелся что отвечать.
– Все родовое имение спустил на эту дрянь и еще сердится, что ему правду говорят. Совсем одурел человек, не видит и не чувствует, как она грабит его…»
Из Петербурга Тургенев поспешил в Спасское с твердым желанием перенести на бумагу уже сложившийся у него в голове роман «Дворянское гнездо», а также заняться хозяйством и упрочить быт своих крестьян. Уже на следующий день после приезда в Спасское он отправился в Орел на комитетские выборы, но, к своей великой досаде, на заседание опоздал.
По возвращении в Спасское Тургенев погружается в написание «Дворянского гнезда», отвлекаясь от творчества лишь тогда, когда приезжает его сосед Афанасий Фет. Вот тогда друзья предаются своему любимому занятию – отправляются на охоту. Самые романтические воспоминания, своего рода охотничьи рассказы об этом их совместном времяпрепровождении, оставил Фет. Он рассказал, как вставали они в пять утра и по многу часов блуждали по лесу, о необычайном таланте охотничьей собаки Тургенева Бубульки, которая безошибочно выводила их на дичь, о ночевках под открытым небом после импровизированного ужина, о беседах с крестьянами.
Возвращаясь в Спасское, Тургенев с новыми силами и вдохновением погружался в написание романа. Работа над «Дворянским гнездом» шла успешно. Жизнь Тургенева в Спасском была организована до мелочей. На его рабочем столе всегда был образцовый порядок, каждая вещь знала свое место. Ел он строго в определенное время: завтрак в двенадцать часов, обед – в восемнадцать часов. От вечернего ужина отказывался, чем чрезвычайно удивлял своего частого гостя – Фета, любившего плотно поесть в любое время дня. Вообще в еде был воздержан, не было в Спасском обильных обедов из пяти блюд, как было заведено в то время во многих помещичьих домах. Предпочитал пищу не жирную и не острую, очень любил суп из потрохов. Творческий процесс в мозгу Тургенева не прекращался никогда, по словам Анненкова, он обладал способностью обдумывать нити своих рассказов, не прерывая горячих бесед кругом себя и часто участвуя в них весьма деятельно, так же как создавать сцены и намечать подробности описаний во время своих частых переездов.
В середине лета он получил письмо от Полины Виардо с известием о смерти ее фаворита художника Ари Шеффера. Тургенев немедленно отвечает:
«Theuerste Freundinn (самый дорогой друг (нем.), я вернулся в Спасское после четырехдневного отсутствия и нашел ваше письмо, сообщающее мне печальное известие. Я не решался говорить вам о моих предчувствиях; я пытался убедить себя самого, что все может еще хорошо кончиться, – и вот его нет! Я очень сожалею о нем ради него самого; я жалею обо всем, что он унес с собою; я глубоко чувствую жестокую боль, причиненную вам этой потерей, и ту пустоту, которую вы лишь с большим трудом заполните. Он так вас любил!..
Когда смерть бьет по нашим рядам, остающиеся друзья должны еще теснее сплотиться; это не утешение я вам предлагаю, это дружеская рука, которую я вам протягиваю, это – преданное сердце, говорящее вам, чтобы вы рассчитывали на него так же, как на то сердце, которое только что перестало биться…
…Сердечно пожимаю вам руку; повторяю: мужество и терпение – желаю вам доброго здоровья и хорошего настроения… Да хранит вас бог: вот единственная молитва, которую я к нему обращаю. – До свиданья.
Совершенно вам преданный. И. Тургенев» (Спасское, 25 июня 1858 года).
Не перестаешь удивляться тому, как четко вымуштровала своих поклонников мадам Виардо. Кого-то это напоминает? Ага! Его мать Варвару Петровну, которая о своем любовнике писала подруге: «Вымуштруй же себе пса, как я вымуштровала своего!» То есть Полина Виардо сообщает своему любовнику второго плана – Тургеневу – о смерти любовника первого плана – Шеффера. И Тургенев клянется в совершенной преданности и изъявляет готовность занять место в первом ряду вместо усопшего Шеффера!
Уже в начале ноября 1858 года Тургенев прибывает в Петербург с романом «Дворянское гнездо» в первой редакции. Здесь он дорабатывает роман, а одновременно не упускает возможности снова обратиться к Некрасову с просьбой о деньгах. Он объясняет эту просьбу тем, что когда-то за «Записки охотника» в другом издательстве ему обещали заплатить больше и поэтому он теперь просит выплатить ему эту разницу, «ведь деньги эти ему не лишние», он должен их отправить дочери.
Действительно, Тургенев находится в постоянном долгу у семейства Виардо. Почти в каждом письме Полине Тургенев, среди всего прочего, упоминает свои обязательства по выплате денежных средств, высылаемых на воспитание дочери. В письме от 12 декабря 1858 года Тургенев пишет ей: «…Я отослал 1000 франков Полинетте – имея эту сумму, она сможет вернуть деньги, которыми снабдила ее некогда г-жа Аран; что до 25 000 франков, предназначенных для нее на эту зиму, они будут приготовлены лишь к февралю. Пожалуйста, напишите мне, где будет Виардо между 15 февраля и 15 марта? В Париже? А где будете вы?»
Дочь Тургенева теперь проживала отдельно от певицы, в парижской квартире с гувернанткой Иннис, но Тургенев все равно продолжал высылать деньги на ее содержание Луи Виардо, считая его и Полину Виардо опекунами. По-видимому, он боялся обидеть своих друзей и лишить их денежной помощи. Даже в свободное от пансиона время Полинетт неохотно посещала дом Виардо, с мадам и ее старшей дочерью Луизой у нее взаимоотношения так и не наладились. Однако Тургенев упрекает ее в неблагодарности и принуждает к «вечной признательности» женщине, которой он сам фанатически предан. Он заставляет дочь брать уроки музыки у Виардо (известно, что мадам Виардо брала очень высокую плату за свои уроки).
А в один из декабрьских вечеров Тургенев приглашает в свою квартиру Некрасова, Анненкова, Дружинина и еще нескольких литераторов и представляет свой новый роман «Дворянское гнездо» на их суд. В числе слушателей оказался Иван Гончаров, который на чтение романа отреагировал очень болезненно – он заметил его подозрительное сходство с его собственным «Обрывом», подробный план которого он когда-то представил Тургеневу. Последний уклонился от объяснений, но в текст внес поправки, которые устроили его придирчивого собрата по перу.
Позднее, чтобы оправдать себя от обвинения в плагиате, Тургенев написал Гончарову: «Что же прикажете мне делать? Не могу же я повторять «Записки охотника» ad infinitum (до бесконечности (лат.). – П.Р.)! А бросить писать тоже не хочется. Берите меня, каков я есмь, или совсем не берите; но не требуйте, чтоб я переделался, а главное, «не считайте» меня таким Талейраном, что у-у! А впрочем, довольно об этом. Вся эта возня ни к чему не ведет: все мы умрем и будем смердить после смерти» (7 апреля 1859 года).
После публичной читки романа Тургенев сделал последние правки в его тексте перед публикацией. Впервые роман «Дворянское гнездо» был напечатан в первом номере журнала «Современник» за 1859 год. Успех «Дворянского гнезда» был огромным. Ближайший друг Тургенева Анненков пишет: «Многие предсказывали автору его овацию со стороны публики, но никто не предвидел, до чего она разовьется. Молодые писатели, начинающие свою карьеру, один за другим являлись к нему, приносили свои произведения и ждали его приговора, в чем он никогда не отказывал им, стараясь уразуметь их дарования и наклонности; светские высокопоставленные особы и знаменитости всех родов искали свидания с ним и его знакомства. Особенно, как мы уже имели случай заметить прежде, он сделался любимцем прекрасного пола, упивавшегося чтением его романа. Женщины высших кругов петербургского общества открыли ему свои салоны, ввели его в свою среду, заставили отцов, мужей, братьев добиваться его приязни и доверия. Он сделался свой человек между ними и каждый вечер облекался во фрак, надевал белый галстук и являлся на их рауты, чтобы удивлять изящным французским языком, блестящим изложением мнений своих с применением к понятиям новых его слушательниц и слушателей, остроумными анекдотами и оригинальной и весьма красивой фигурой».