Разрыв дружеских отношений с Гончаровым глубоко подействовал на Тургенева. Этот разрыв был особенно болезненным еще и потому, что одновременно порывались отношения с редакцией «Современника», с Некрасовым. Вообще говоря, 1860 год для Тургенева явился годом трагических утрат.
7 декабря на острове Занд скончался Константин Аксаков. И года не прожил он после смерти своего «отесеньки», незабвенного Сергея Тимофеевича Аксакова. «Милый Александр Иванович, – обращался Тургенев к Герцену. – Пожалуйста, напиши мне немедленно, откуда дошла до тебя весть о смерти К. Аксакова и достоверна ли она… Я всё еще не хочу верить смерти этого человека».
Герцен откликнулся на эту смерть известным некрологом в «Колоколе»: «Вслед за сильным бойцом славянизма в России, за А.С. Хомяковым, угас один из сподвижников его, один из ближайших друзей его – Константин Сергеевич Аксаков скончался в прошлом месяце. Рано умер Хомяков, еще раньше Аксаков; больно людям, любившим их, знать, что нет больше этих деятелей благородных, неутомимых, что нет этих противников, которые были ближе нам многих своих. С нелепой силой случайности спорить нечего, у ней нет ни ушей, ни глаз, ее даже и обидеть нельзя, а потому, со слезой и благочестием закрывая крышку их гроба, перейдем к тому, что живо и после их.
Киреевские, Хомяков и Аксаков сделали своё дело; долго ли, коротко ли они жили, но, закрывая глаза, они могли сказать себе с полным сознанием, что они сделали то, что хотели сделать, и если они не могли остановить фельдъегерской тройки, посланной Петром и в которой сидит Бирон и колотит ямщика, чтоб тот скакал по нивам и давил людей, – то они остановили увлеченное общественное мнение и заставили призадуматься всех серьезных людей.
С них начался перелом русской мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии. Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, – чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».
В Петербурге бронхит Тургенева осложнился кровохарканием. Это был грозный признак, ведь в то время чахотка была самым страшным недугом и косила людей направо и налево. Знатные подруги Тургенева заволновались и стали всячески опекать больного писателя-красавца. Графиня Ламберт прислала известного врача, Карташевская посылала ему шарфы и свитера. Все опять наперебой приглашали его, да и самому Тургеневу надоело сидеть взаперти. В конце концов договорились они с врачом, что Тургенев может выезжать, но только в «наморднике», то бишь респираторе. И Тургенев стал выходить в таком виде.
К радости Тургенева, в распоряжении основанного им литературного общества оказалась теперь солидная сумма денег, и его участники стали ее распределять. Первым кандидатом на денежную помощь стал украинский писатель Тарас Шевченко. Деньги были ему выделены, чтобы выкупить из крепостной зависимости его брата и сестру. Выкупить их удалось, но Шевченко все равно остался недоволен, он хотел, чтобы его родственников не только освободили, но и выделили им в собственность наделы земли. По совести, помогать капризному Кобзарю совсем не стоило, но доброта Тургенева никогда не знала границ. Ведь известно, что Шевченко еще раньше, в 1845 году, объявил о желании выкупить своих родственников. Энергично помогать Тарасу Григорьевичу взялась симпатизировавшая ему княжна Варвара Репнина, которая, используя свои связи среди местной аристократии, организовала сбор средств, необходимых для воплощения благородного намерения в жизнь. Но, получив в распоряжение определенную сумму, Шевченко не удержался и пропил все деньги, на чем вся затея с выкупом и закончилась. «Жаль очень, что Вы так легкомысленно отказались от доброго дела для родных ваших; жаль их и совестно перед всеми, которых я завлекла в это дело», – писала поэту оскорбленная в своих чувствах княжна.
Думал Тургенев весной возвернуться в Спасское, но при его нынешнем состоянии здоровья врачи настоятельно рекомендовали ему ехать лечиться за границу, в Соден, который был известным немецким курортом для лечения легочных заболеваний.
26. В кругу фальшивых отношений
Тургенев последовал рекомендациям врачей и в апреле 1860 года, завернув по пути в Париж, отправился на лечение в немецкий курортный город Соден. Много позднее он опишет этот курорт в знаменитой повести «Вешние воды»: «Соден – небольшой городок в получасовом расстоянии от Франкфурта. Он лежит в красивой местности, на отрогах Таунуса, и известен у нас в России своими водами, будто бы полезными для людей со слабой грудью. Франкфуртцы ездят туда больше для развлечения, так как Соден обладает прекрасным парком и разными «виртшафтами», где можно пить пиво и кофе в тени высоких лип и кленов». Тургенев лечил здесь свой бронхит и одновременно обдумывал будущий роман «Отцы и дети».
Его друзьям и подругам, по-видимому, сильно не хватало его общества в Петербурге, и они дружной стайкой потянулись вслед за своим кумиром на юг. Приезжает из Петербурга графиня Ламберт и останавливается неподалеку от Тургенева, в Эссе. Приезжает Варвара Карташевская с братом. Конечно, неоднократно встречался писатель здесь с Марией Маркович. По рекомендации Тургенева в Соден приехал лечиться больной чахоткой брат Л.Н. Толстого Николай, с которым они часто виделись и играли в шахматы.
Тургенев строит бурные планы относительно летнего отдыха: после лечения в Содене он собирался поехать в Женеву – на озеро Четырех Кантонов или на вершины Юнгфрау; затем в августе провести время на острове Уайт с друзьями-писателями и Марией Маркович; после того 10 дней в конце августа в Куртавнеле; а осенью начнется семейная жизнь в Париже со своей дочерью, которая должна выйти из пансиона. Своими планами он поделился с Анненковым и в том же письме сообщил об общих знакомых, которых он встретил в Париже: «Здесь появился Боткин, загорелый, здоровый, медом облитый, но не без мгновенных вспышек раздражительности… Толстой и Крузе здесь; здесь также и Марко Вовчок. Это прекрасное, умное, честное и поэтическое существо, но зараженное страстью к самоистреблению: просто так себя обрабатывает, что клочья летят!.. Она также намерена быть в августе на Уайте. Наша коллегия будет так велика, что, право, не худо бы подумать, не завоевать ли, кстати, этот остров?» (3 июня 1860 года).
Пребывание в Содене вскоре надоедает, и Тургенев решает поехать по Рейну с Марией Маркович, то есть осуществить поездку, которая не состоялась в предыдущем году. Поездка должна была начаться в Майнце: «Любезнейшая Марья Александровна, я писал к Вам вчера – и пишу нынче… – я не могу приехать к Вам – а прошу Вас выехать послезавтра во вторник вечером в Майнц и остановиться в Rheinischer Hof – где и я буду. – Мы переночуем в Майнце и на другое утро в середу на пароходе (отходящем в 6 ч. у.) поплывем в Бонн – а оттуда поедем в Аахен, где я Вас и оставлю…»
Планы Тургенева относительно поездки в Женеву расстроились из-за того, что нежданно-негаданно Полина Виардо пожелала его видеть в Куртавнеле, о чем он сообщил Анненкову 26 июня 1860 года: «Для меня ее воля закон. Ее сын чуть было не умер, и она много натерпелась. Ей хочется отдохнуть в спокойном дружеском обществе…» Из Куртавнеля он посылает письмо Маркович, которое свидетельствует о том, что, по-видимому, его чувства к Виардо переходят в более спокойную фазу: «Я сегодня сюда прибыл, милая (чуть было не написал: любезнейшая – но «милая» – и лучше и справедливей) Марья Александровна, – и по обещанию пишу Вам. Путешествие мое совершилось весьма благополучно… и теперь я нахожусь в том доме, куда я приехал в первый раз 15 лет тому назад – и где осталось много-много моей жизни. Бывало, как сердце билось, как дыханье стеснялось, когда я подъезжал к нему – а теперь всё это стало тише – да и пора! – Я намерен пробыть здесь дней 10 – никак не более (вот уже эти три слова говорят о новых временах) – а там еду на остров Уайт – и наперед Вам говорю, что ввек Вам не прощу, если Вы туда не приедете».
Похоже, что акценты в душе Тургенева сместились, и теперь уже для него не так важно пребывание в Куртавнеле в семействе Виардо, как встреча с Маркович на острове Уайт. Однако, несмотря на настойчивые приглашения Тургенева, Маркович все не едет, присылая ему непонятные и загадочные телеграммы с отговорками о внезапной «болезни». Весьма вероятно, что настоящей причиной стало ее горячее увлечение юным Александром Пассеком, родственником Герцена, с которым она познакомилась еще в октябре 1859 года.
Однако здесь, на острове Уайт, наконец-то складывается у Тургенева в голове образ Базарова в задуманном произведении «Отцы и дети». «Я начал понемногу работать, – писал Тургенев Е.Е. Ламберт, – задумал новую большую повесть – что-то выйдет?» Именно здесь, на острове Уайт, в Вентноре, был составлен «Формулярный список действующих лиц новой повести», где под рубрикой «Евгений Базаров» Тургенев отмечал: «Нигилист. Самоуверен, говорит отрывисто и немного – работящ. – (Смесь Добролюбова, Павлова и Преображенского). Живет малым; доктором не хочет быть, ждет случая. – Умеет говорить с народом, хотя в душе его презирает. Художественного элемента не имеет и не признает».
Мария Маркович все-таки не приехала. Расстроенный и ничего не понимающий Тургенев в последний день пребывания на острове Уайт послал ей разочарованное письмо: «Я уезжаю завтра в Лондон, любезная Мария Александровна, а оттуда во вторник вечером отправляюсь в Париж, где останусь середу, четверг и пятницу. В субботу я уезжаю в деревню к Виардо. Если можете, приезжайте в Париж в один из этих трех дней. Стоять я буду по-прежнему – rue Laffitte, hotel Byron. Сохраняю Ваше предусмотрительное письмо, как нечто необыкновенно фа