Виардо, женщина властная и предприимчивая, решает взять все в свои руки и перестроить жизнь на собственный манер. Ей нужны деньги, а Тургеневу нужна семья, тогда они будут жить все вместе, и у них будет и то и другое. Писатель будет жить с ними, и у них образуется брак втроем: она, старый муж Луи и второй, молодой муж Тургенев. И все проблемы решатся – Тургенев получает семью с любимой женщиной и детьми, а она и ее семья – его деньги. Общественной же мнение она постарается успокоить и приглушить сказками о большой, чистой и бескорыстной дружбе.
Сожительство Виардо и Тургенева в Баден-Бадене приняло характер «семейноподобного» существования. По свидетельству современников, с этого времени Виардо начинают жить на содержании богатого русского помещика и известного писателя Тургенева. Светское общество Баден-Бадена было шокировано так странно сложившейся «семьей»: чета Виардо появлялась на приемах и в театрах всегда вместе с Тургеневым. А каждое воскресенье с утра по дороге в церковь можно было наблюдать такую картину: Тургенев вел под руку Полину, а сзади, держа за руки дочерей, за ними шел Луи. Правда, через некоторое время к подобной картине все привыкли и судачить перестали.
Подобную картину публичного появления на людях Тургенева и семейства Виардо наблюдал и известный русский критик Стасов, который в конце 1860‐х путешествовал с братом и встретил Тургенева в зале отеля «Bayrischer Hof» в Мюнхене. «Как-то раз мы остались обедать дома. Часу в 6‐м входим в огромную столовую, с золотыми хорами вверху, направо и налево. Места нам были отмечены, но рядом с нами было оставлено еще несколько мест, со стульями, наклоненными к столу, чтобы никто их не трогал. «Какие-то будут тут у нас соседи? Англичане или французы, итальянцы или немцы?» – говорим мы один другому, и в это самое время отворяется дверь залы, и вдали показывается Тургенев: он направлялся к нам, степенно и торжественно ведя мадам Виардо под руку; ее муж и какие-то еще их знакомые шли сзади. И надо же было быть такому случаю: Тургеневу отведено было место именно там, где были опрокинуты к столу стулья; он сел через место от меня; нас разделял мосье Виардо. Но что же произошло из нашей встречи? То, что ни я, ни Тургенев, мы вовсе не обедали в тот день, и проворные учтивые кельнеры уносили у нас из-под носу одну тарелку за другою. У нас сразу затеялся такой оживленный разговор, что нам было не до еды. Оно было не очень-то учтиво, особливо в нашей тогдашней огромной и аристократической столовой зале, битком набитой, провести весь обед в каком-то горячем споре, иной раз даже с прорывавшимися довольно громкими словами и фразами, да еще так, что весь разговор происходил за спиной мосье Виардо, – но что же делать, – дело шло о слишком интересных уже предметах. Мадам Виардо, сидевшая против нас через стол, с удивлением на нас поглядывала, и, ничего не понимая по-русски, только изредка перебрасывалась коротенькими фразами со своим мужем».
Своеобразная у Ивана Сергеевича сложилась семья, как отмечают биографы Тургенева, отношения его с семейством Виардо – история запутанная в смысле его гипнотической очарованности женщиной, которая его никогда по-настоящему не любила, но требовала от него непрерывных материальных вложений и вливаний.
Супруги Виардо верно рассчитали несомненную выгоду от проживания в Баден-Бадене, ведь это был модный дорогой курорт, куда на летний период съезжались богатые люди со всей Европы. Многие прибывали сюда не столько ради лечения, сколько ради игры в рулетку в казино. Здесь отдыхали сливки европейского и русского высшего общества. Теперь, в сорок два года, Полина Виардо, которая потеряла голос и, по собственному выражению, «не могла вытянуть больше одной октавы», все еще была полна энергии и решила открыть школу пения. Место для основания такой школы было выбрано самое подходящее, ведь в Бадене собирались богатые люди, среди которых было много русских, и они готовы были вложить большие деньги ради музыкального образования своих дочерей. Естественно, что цены за свои уроки Виардо назначала несусветные. Однако именно здесь можно было найти девиц, богатые семейства которых готовы были такие безумные деньги заплатить. Однако, несмотря на доходы от уроков, денег на жизнь не хватает, но ведь рядом теперь бесконечно щедрый и безгранично преданный Тургенев.
Тургенев восстановил переписку с русскими друзьями и пишет им успокоительные, умиротворяющие письма. Графине Ламберт: «О политике я Вам говорить не стану; ограничусь уверением, что я никогда не чувствовал себя таким русским, как именно теперь, – и много бы дал, чтобы побывать на родине. Благодарю Вас за сведения о моем деле; по всему видно, что оно не скоро кончится, хотя меня до сих пор оставляют в покое». Но, несмотря на слова о тоске по Родине, его возвращение в Россию все откладывается, и он уже пишет графине, что прибудет, возможно, лишь к зиме.
Ему все время не хватает денег, ведь теперь надо содержать две семьи: не только дочь с гувернанткой, но главное – большую семью Виардо. Он пишет отчаянные письма в Россию к своему дяде и по совместительству управляющему Н.Н. Тургеневу с распоряжениями о продаже части унаследованной земли и отправке так необходимых сейчас денег: «Теперь собственно о делах. Для получения нужной мне суммы (20 000 р. сереб.) я рассчитывал на экстраординарную меру – т. е. на продажу земли – а эта продажа не может сделаться разом – разве только по особо счастливому случаю – а потому я назначал октябрь месяц как первоначальный срок, когда мне можно будет ожидать присылку этой суммы. Этот срок может отодвинуться до февраля или марта – но позже было бы для меня крайне отяготительно…»
Властная мадам Виардо и ее старшая дочь Луиза не ладят с дочерью Тургенева Полиной, отношения у них и здесь, в Бадене, не становятся лучше, между ними раз за разом возникают «сцены и тяжелые объяснения», вследствие чего Тургенев решает отправить дочь с гувернанткой в Париж, а сам остается жить с семейством Виардо. Вероятно, это было нелегкое решение для Тургенева, ведь это была его единственная дочь, которую он тоже любил и все последние годы жил с ней и гувернанткой «маленькой семьей» в Париже, лишь на лето уезжая в Россию. Но теперь он окончательно определился, приземлился, он влился в семейство Виардо и начал с ними новую счастливую жизнь. Дочь стала обузой, он мечтает поскорее выдать ее замуж и перестать нести за нее ответственность.
В благополучную и налаженную жизнь в Баден-Бадене вмешиваются непредвиденные события. Еще 1 января 1863 года в Париже Тургенев получил письмо от Анненкова с неприятным известием: «Я давно собирался писать вам, но слухи, которые разошлись здесь о предполагаемом вызове вашем в Россию, заставили меня остановиться и прислушаться к причинам и поводам, выставляемым для объяснения самой меры… Так как администрации известны ваши сношения с лондонскими эмигрантами, не скрываемые и вами, то ей надо узнать от вас лично свойство и сущность этих сношений».
Привлечение к следствию по делу о «лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами» (так называемое «дело 32‐х») было для писателя досадной неожиданностью. Все бросить и ехать теперь в Россию Тургенев опасается, он, во всей вероятности, боится опять оказаться под арестом, как в далеком 1852 году. Он пишет Анненкову: «…с одобрения нашего здешнего посланника, написал письмо государю, в котором прошу его сделать мне милость и велеть выслать мне допросные пункты, на которые я отвечу с совершенным чистосердечием».
И подробно поясняет все происшедшее: «Ничипоренко этот, когда я уезжал из России, въезжал в нее и вез с собою портфель с прокламациями, письмами и целым списком агитаторов. На границе, на дебаркадере, что-то ему показалось, чего-то он струсил, бросил этот портфель просто под лавку, сам сел поскорее в вагон и укатил в Малороссию. Портфель этот нашли, отыскали его самого, арестовали и арестовали всех по письмам и списку. Между прочим, в одном письме было сказано, что известный писатель Тургенев взялся передать в Россию прокламации, инструкции и пр., и мой чемодан отыскали. А я сижу себе спокойно в Париже, ничего не подозреваю.
В одно прекрасное утро будят меня, говорят – какой-то чиновник из посольства меня спрашивает. Выхожу, вижу – канцелярская фигура. Вынимает он бумагу, развертывает, откашливается и, знаете, этим громким русско-чиновничьим голосом читает. Приказывается мне, нимало не медля, явиться в Петербург для объяснений, иначе именье мое конфискуется и т. д. – все последствия. Я изумился, взволновался, чиновника выпроводил, а сам прямо к посланнику. Я его лично знаю. Так и так, говорю. Что мне делать? «Что делать? Ехать, конечно», – и стал он меня успокаивать, уверять, что это пустяки. «Пустяки ли, нет ли, говорю, а я не поеду». Он так и подпрыгнул: «Как не поедете?» – «Так не поеду. Очень вероятно, что все это кончится вздором, но я старик, больной, – пока я оправдаюсь, меня там затаскают».
Пробовал он меня урезонить, я стоял на своем. Наконец он придумал: «Вот что: я знаю, что государь вас любит как писателя. Напишите прямо к нему совершенно откровенно». – «Пожалуй, только я к царям писать не умею». Велел он сочинить послание у себя в канцелярии; приносят мне, чтобы я переписал своей рукой. Читаю: припадаю униженно к стопам Вашего Величества и т. п. Еду опять к посланнику: такого письма не подпишу, а сам все-таки сочинить не умею…»
Известно, что Тургенев был связным или доверенным лицом Герцена. Он в течение многих лет доставлял из Лондона в Петербург письма, инструкции, нелегальные издания, а обратно в Лондон от друзей – единомышленников из России материалы, обличающие российские власти для опубликования в «Колоколе». Кроме того, он добровольно взял на себя обязанность помогать материально – выплачивать 1500 франков ежегодно видному революционеру Михаилу Бакунину, бежавшему из сибирской ссылки.
По другим сведениям, виновником возникновения этого дела был не Ничипоренко, а революционер П.А. Ветошников, который летом 1862 года отправился из Лондона в Петербург с большим количеством нелегальных изданий и писем, адресованных А. Герценом, М. Бакуниным, Н. Огаревым и В. Кельсиевым друзьям – единомышленникам в России. На границе Ветошников был арестован, и в руках III отделения оказались письма Бакунина, в которых упоминалось имя Тургенева, обещавшего Бакунину денежную помощь. В других письмах и инструкциях Тургенев представал как близкий и доверенный Герцену человек, через которого поддерживались связи «лондонских эмигрантов» с Россией и черпались сведения для обличения правительственных верхов в «Колоколе».