л Иван Сергеевич Тургенев.
Как видим из этих писем, посещения Сената привели к благополучному исходу, и Тургенев был полностью оправдан. Однако некоторые высказывали сомнение в том, почему, несмотря на многочисленные улики, был Тургенев оправдан, ведь он, вне сомнения, много лет переправлял материалы от Герцена в Россию и обратно. Сам он объяснял это Н.А. Островской так: «С тех пор в известных кружках начались обо мне сплетни, – недаром, дескать, меня не упекли, должно быть, я на кого-нибудь донес. А Ничипоренко засадили за тридевять замков, и он умер в тюрьме до окончания следствия. Ну и, конечно, попал в мученики».
33. Семейные будни
Вилла семьи Виардо в Баден-Бадене представляла собой увитый диким виноградом дом в обширном саду, который находился у подножия Заубербергских гор, в центре Тиргартена, невдалеке от Лихтентальской аллеи – места прогулок баденского курортного общества. Тургенев сначала снимал квартиру на Амалиенштрассе, но вскоре переехал на Шилленштрассе, к госпоже Анштетт, чтобы быть поближе к вилле Виардо.
Немецкий художник Людвиг Пич, не раз гостивший у Тургенева в Бадене, с восторгом описывал волшебную природу этого курорта: «Кто не бывал в этом раю долин и лесов, на берегу Ооса, в период его процветания, пред франко-прусской войной, тот не может верно представить себе привлекательности этой местности, соединявшей тогда весьма разнородные общественные элементы. Любители всевозможных развлечений, разнообразных туалетов и нарядов могли находить немало удовольствия в лицезрении этой, составленной из представителей всех наций мира, маскарадной толпы, собиравшейся на летний сезон в Баден-Бадене и появлявшейся всюду, как в конверсационсгаузе, так и в величественных руинах замка Пфорцгейма. Весь шум и блеск этого своеобразного мирка не в состоянии был нарушить тишину Лейвальдских долин, выходящих прямо на Лихтентальскую аллею, и лесистых высот, опьяняющих своим благоуханием. Здесь жили преимущественно люди, чуждавшиеся шумных удовольствий, но тем не менее представлявшие собою избранный круг баденского общества». Русский живописец Алексей Боголюбов тоже вспоминал: «Тургенев жил в Бадене модно!»
Каждое утро в 8 часов утра мадам Виардо начинала уроки пения, которые продолжались до 12 часов, то есть до завтрака. Обычно к этому времени приходил в свою французскую семью и Тургенев. После завтрака – прогулки, разговоры. В 18 часов раздавался звонок к обеду. После обеда вся семья и ученицы Виардо собирались в гостиной, где они читали, играли в придуманные совместно игры, карты, слушали музыкальные новинки. Центром компании всегда была Полина Виардо, которая, по воспоминаниям ее учениц, умело поддерживала беседу и искусно вовлекала в общий разговор Тургенева. А заканчивался вечер, как правило, игрой на рояле и пением самой Виардо. Впрочем, этот четкий распорядок в доме Виардо отразил Тургенев в романе «Отцы и дети», описывая день мадам Одинцовой.
Летом 1864 года в саду рядом с домом Виардо был выстроен музыкальный зал, в котором поставили перевезенный из Парижа орган и концертный рояль. По стенам повесили картины известных живописцев из коллекции Луи Виардо. По воскресениям в этом зале устраивались концерты, в которых участвовали певцы – сама Виардо, ее ученицы, для которых это была необходимая вокальная практика, и приезжие артисты. Здесь же выступали приглашенные музыканты – пианисты, скрипачи и даже 10‐летний Поль Виардо. Самые высокопоставленные лица из посетителей Баден-Бадена считали за честь быть приглашенными на эти утренники.
Преданность Тургенева Полине Виардо была беспредельной. Все, что он делал в это время, было для нее или ради нее. Петь, как раньше, она не могла, и Тургенев делал все возможное, чтобы она проявила себя как композитор. С этой целью он выбирал стихотворения лучших русских поэтов – Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Фета, чтобы мадам Виардо могла писать на них музыку. Тургенев уговорил известного поэта и переводчика Боденштедта сделать адаптированный перевод этих стихотворений на немецкий, чтобы была возможность опубликовать романсы Виардо в Германии. Он мечтал сделать ее композиторское творчество известным во всей Европе. Он пытался издать ее романсы в Карлсруэ, хотя неудачно, но в конце концов благодаря стараниям писателя они были опубликованы в Лейпциге.
И Тургенев, и Луи Поме делали все возможное, чтобы композиторские способности мадам Виардо могли проявиться в полной мере. Для этого они взялись за подготовку песен Шуберта для обработки Полиной Виардо. Тургенев переводил с немецкого языка на французский тексты песен, а стилистическая обработка переводов принадлежала Поме, который был хорошим переводчиком. Об этом свидетельствует имя Л. Поме в качестве переводчика на обложке издания 50 песен Шуберта, подготовленного Полиной Виардо и выпущенного в 1873 году. Аналогичную роль играл Поме в подготовке издания мазурок Шопена – Виардо, публиковавшихся во Франции издателем Э. Жераром.
Тургенев нижайше просил старинного друга Анненкова помочь с изданием музыкального альбома Виардо в Петербурге: «А потому, будьте так великодушны, спросите Бернарда (так как он – лучший издатель музыки в Петербурге), – согласен ли он купить право издания этого альбома (г-жа Виардо удовлетворилась бы 2000 франков) в России; если согласен, то согласен ли он также посылать сюда корректуры под бандеролью; это не будет ни хлопотно, ни дорого, потому что весь альбом, состоящий из 15 пьес – невелик. Одним словом, узнайте его условия и сделайте одолжение, известите меня немедленно, за что я Вам премного буду благодарен» (4 октября 1863 года).
Во время поездки в Петербург в декабре 1864 года Тургенев обратился напрямую к А. Рубинштейну с просьбой посодействовать в опубликовании романсов Виардо в России. Рубинштейн был знаком с Виардо со времени его пребывания в Бадене и не отказал писателю в его просьбе. Чтобы поддержать композиторские амбиции Виардо Тургенев пускался на маленькие хитрости: на свои деньги печатал романсы Виардо в России, оплачивая весь тираж, и умолял друзей написать несколько лестных строк о них в русских газетах. Так, он просил А.В. Топорова: «А теперь скажу Вам нечто, которое прошу Вас сохранить в глубочайшем секрете. Иогансен мне ничего не платит за романсы г-жи Виардо, а я, щадя ее самолюбие, говорю, что он мне дает 25 р. сер. за каждый. Напишите мне письмо, в котором Вы скажете, что получили от Иогансена 125 р. сер. за последние пять романсов – а я это письмо ей покажу (она читает по-русски), так как она начинает подозревать мою дружескую хитрость – и я ей эти деньги заплачу, а Вы их будто задержите в Петербурге». Для госпожи Виардо Тургеневу был готов пожертвовать всем.
Но Иван Сергеевич на этом не остановился, он всячески рекламировал музыкальные произведения своей повелительницы. Известны уничижительные письма Тургенева издателям российских журналов относительно такой «раскрутки». Так, 4 марта 1864 года он пишет редактору «Московских новостей» М.Н. Лонгинову: «Любезнейший Михаил Николаевич, перед самым отъездом моим отсюда обращаюсь к тебе с покорнейшей просьбой, которая, впрочем, не относится прямо ко мне, но потому именно – это меня очень беспокоит. A именно: я здесь издал собрание двенадцати стихотворений Пушкина – Фета (и одно мое) – положенных на музыку г-жой Виардо. Ты, помнится, не любил ее как певицу – но тут дело идет об ее композиторском таланте. Она положила на музыку прилагаемые двенадцать стихотворений превосходно – таких романсов у нас на Руси не бывало – и я прямо рассчитываю на твою старинную дружбу, чтобы ударить в набат в «Московских ведомостях», «Современной летописи» и вообще где ты найдешь удобным. Сделай одолжение, исполни ты эту мою кровную просьбу, и я тебе отслужу когда угодно и как угодно».
О том, что преданность Тургенева мадам Виардо не знала границ, рассказывала одна из русских учениц этой певицы. На одном из концертов в музыкальном зале Виардо ученица должна была выйти и спеть, но ужасное волнение сковало ее, и она осталась за кулисами. Девица переживала, горько раскаивалась и очень боялась гнева Виардо. На следующее утро Полина Виардо сурово отчитала ее, доведя до слез и рыданий, но в конце мучительного разговора все-таки милостиво простила. «Но вот кто никогда не смог меня простить, так это был Тургенев!» – вспоминала ученица.
Писатель Петр Дмитриевич Боборыкин, встретив Ивана Сергеевича в Баден-Бадене, говорил: «Мне жутко было видеть в таком писателе, как И.С. какую-то добровольную отчужденность от родины. Это не было настроение изгнанника, эмигранта, а скорее человека, который примостился к чужому гнезду, засел в немецком курорте (он жил в Бадене уже с 1863 года) и не чувствует никакой особой тяги к «любезному отечеству».
Что же так прочно привязало Тургенева к его новой французской семье? Лучше всех состояние Тургенева понял и описал известный юрист А. Кони, хорошо знавший Тургенева: «Привязанность к Виардо обессилила и связала его волю, сконцентрировала его чувство и ввела его в заколдованный круг неотразимого влияния властной и выдающейся женщины. Он отдал себя, свое время и сердце всецело ей и всей ее семье. Находя подчас, что с этой привязанностью надо кончить, что довольно «платить безумству дань» и «сидеть на краешке чужого гнезда», он этого сделать был не в состоянии. Сила годами сложившегося обаяния, прочно внедрившегося в его чуткую душу художника, – сила постоянно поддерживаемого восхищения и, наконец, многолетней привычки удерживала его именно на этом «краешке».
Представляя себе неприглядную роль, которую подчас приходилось Тургеневу играть в отношениях его к Виардо и ее семейству, было бы, однако, несправедливо думать, что на его долю не выпадало и часов своеобразного, возвышенного счастья. Ощущение этого счастья не могло быть, по их личным свойствам и по условиям их житейской обстановки, тем длительным и непрерывным, о котором он тщетно мечтал, но оно было – и щедро оплачивало различные проявления привязанности Тургенева. Восприимчивая и нежная, одухотворенная и отзывчивая натура последнего жаждала художественного удовлетворения; он умел ценить вдохновение и разделять его; ему бесконечно было дорого воплощение высшего творчества в живом существе, недосягаемом в области своего призвания и в то же время близком, доступном ежедневному общению. Все это он находил у Виардо и в ней. «Стой! – восклицает он. – Останься навсегда в моей памяти такою, какою я теперь тебя вижу, когда с губ твоих сорвался последний вдохновенный звук, глаза не блестят и не сверкают, а меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую тебе удалось выразить»…