Тургенев планирует поездку в Россию после свадьбы дочери, как всегда, чтобы срочно раздобыть денег и для наведения порядка в управлении имениями: «Присутствие мое в России необходимо: дядя стареет и путает мои дела; непростительные проволочки влекут за собой убытки и т. д., – пишет он Анненкову. – А потому я вместо займа прошу Вас убедительно заняться другим, не менее затруднительным делом, а именно приисканием мне молодого, честного и деятельного человека, которому я бы мог поручить управление моим имением». И как в каждый свой приезд в Спасское, Тургенев планирует продать лес, или землю, или одно из наследованных имений.
Конечно, важно было приехать в Россию и по другой причине, ведь все друзья Тургенева – Анненков, графиня Ламберт, Боткин, Фет – считали, что возвращение на родину необходимо писателю ради успешного творчества: «Очень хорошо вы сделаете, если, во исполнение программы своей, прибудете в Петербург и Россию – беда случается с тем, кто долго воздерживается без них: бог отбирает от них всякое чутье правды, действительности и реальности по отношению к нашему географическому пункту» (Анненков, 25 января 1865 года). Хотя похоже, что теперь, обретя свою французскую семью, Тургенев был готов пожертвовать ради нее даже творчеством.
13 апреля 1865 года Тургенев выезжает в Россию. Едет обычным своим путем, через Петербург и Москву, а затем в Спасское. Переписка с Виардо сопровождала его путь и пребывание в Спасском, хотя письма, написанные в этот период, как будто уже не столь частые и восторженные, как раньше. Однако они исправно летают между Спасским и Баден-Баденом.
Примечательный разговор с Тургеневым в Петербурге по дороге в Спасское приводит писатель и издатель П. Боборыкин: «…Приехал он в Петербург, сколько я помню, осенью или зимой и остановился в Hotel de France. Повод моего визита был редакторский: просить его дать что-нибудь журналу. Мне памятны все подробности: небольшая комната с камином, костюм его (синяя визитка по тогдашней моде), диванчик, на котором мы сидели слева от входа из темненькой передней.
– Вот видите ли, – сказал он мне, – я ничего вам не могу обещать, потому что теперь я заканчиваю свою деятельность…
Это, конечно, не могло меня не изумить. Припомню, что тогда Тургенев еще испытывал удручавшее его впечатление «Отцов и детей» на молодую русскую публику. Но никакого особенного раздражения я в нем не видал; на эту тему он не сказал ни одного слова. Объяснение его было гораздо проще, и вот в нем-то и сказалось это свойство: не утаивать даже деликатных вещей из своей жизни, даже перед человеком, являющимся к нему в первый раз.
– Сочинять, – продолжал он, – я никогда ничего не мог. Чтобы у меня что-нибудь вышло, надо мне постоянно возиться с людьми, брать их живьем. Мне нужно не только лицо, его прошедшее, вся его обстановка, но и малейшие житейские подробности. Так я всегда писал, и все, что у меня есть порядочного, дано жизнью, а вовсе не создано мною. Настоящего воображения у меня никогда не было. И вот теперь случилось так, что я поселился за границей.
Без всякого колебания или многозначительной паузы он добавил:
– Жизнь моя сложилась так, что я не сумел свить собственного своего гнезда. Пришлось довольствоваться чужим. Я буду жить за границей почти безвыездно, – стало быть, прости всякое изучение русских людей. Вот почему я и не думаю, чтобы написалось у меня что-нибудь. Надо на этом поставить крест.
Когда я ему заметил, что невероятно такое писательское самоубийство, что наконец он сам не выдержит, заскучает по работе:
– Кое-что буду писать, – сказал он. – Вот сколько лет мечтаю о том, чтобы сделать хороший перевод «Дон-Кихота». Буду собирать свои воспоминания. Что же делать!»
Знакомство Тургенева с Боборыкиным не прерывалось в течение восемнадцати лет (1864–1882), но не перешло ни в товарищество, ни в доверительные приятельские отношения. По словам Боборыкина, «от Тургенева… веяло холодком». «Я не помню, – рассказывает мемуарист, – чтобы он когда-либо (и впоследствии, при наших встречах) имел обыкновение сколько-нибудь входить в ваши интересы. Может быть, с другими писателями, моложе его, он иначе вел себя, но из наших сношений (с 1864 по 1882 год) я вынес вот такой именно вывод».
Приехав в Спасское, видит Тургенев его разруху, но это не пробудило в нем никаких покаянных чувств. Он говорит о спасских мужиках, что «свобода не сделала их богаче», и недоумевает, откуда столько берется всех этих нищих, бродяг, хромых, слепых, одноруких – этих немощных существ, взъерошенных от голода? Откуда свалился на него этот «сущий «Двор чудес»?
В Спасском его мысли постоянно летят назад, в Баден, к Виардо и ее детям. Эту чужую семью он считает своей, и детей мадам Виардо он явно любит больше, чем собственную дочь. Усевшись на скамью в Спасском, он думает о Полине Виардо, а «две великолепные сосны редкой породы» напоминают ему Диди и Марианну. Даже в минуты благотворительной деятельности он не забывает о них. «Я обещал им (мужикам) восстановить школу, в течение некоторого времени существовавшую в Спасском… и ассигновал на это 150 рублей». Признавшись, что выдает 825 рублей в год на разные пособия, он как бы оправдывается и поясняет: «Купцы из Мценска приезжали торговать у меня здешний лес; если дело устроится, это даст мне от 4000 до 4500 рублей, и я смогу, наконец, начать откладывать на приданое Диди». Он копит деньги на приданое чужим детям, продавая родовые русские поместья и леса, и считает себя обязанным давать мадам Виардо денежные отчеты.
Иван Сергеевич питал особо нежные чувства ко второй дочери Виардо – Клаудии, или же, как ее звали в семье, Диди. «Я положительно питаю обожание к этому очаровательному существу, такому чистому и грациозному, – писал он Полине Виардо, – я умиляюсь, когда образ ее встает перед моими глазами – и я надеюсь, что небо хранит для нее самое прекрасное счастье» (17 июня 1868 года).
В отсутствие Тургенева у Полины Виардо в Баден-Бадене гостил дирижер Юлиус Риц, ее давний и близкий друг. Полина Виардо переписывалась с ним с конца 1858 года, он был руководителем оркестра в Лейпциге. Предлогом для его приезда в Баден послужило желание ознакомиться с рукописью «Дон-Жуана» Моцарта, принадлежавшей Виардо, в связи с тем, что в это время он готовил издание опер Моцарта. Мы не знаем, что произошло в Баден-Бадене, но там распространились скандальные слухи о любовной связи Виардо с Рицем и о ее предстоящем разводе с мужем. Эти слухи быстро достигли Парижа. Возможно, что источником этих светских пересудов был сам Риц, поэтому мадам Виардо демонстративно прекратила с ним переписку.
Госпожа Виардо забила тревогу и спешно вызвала из России Тургенева. В результате Тургенев выезжает из России уже 29 июня 1865 года, то есть на две недели раньше предполагаемого срока. Его спешный отъезд был вызван неизвестным нам письмом из Баден-Бадена от Виардо, в котором она, по-видимому, посвятила Тургенева в эту неприятную и порочащую ее историю. Преданный поклонник, верный друг, а теперь и член ее семьи Тургенев лишних вопросов не задавал, а быстро упаковался и отправился в далекий обратный путь.
По приезде Тургенева в Баден они с Виардо начинают строить планы, как можно прекратить распространение нелицеприятных слухов. Тургенев не вникал в историю вопроса, от него требовалось, чтобы он сделал все возможное, чтобы отстоять честь Виардо, независимо оттого, была она замешана в адюльтере или нет. Скорее всего, он знал, что причина этим слухам была самая верная, ведь уже не в первый раз мадам Виардо поддавалась зову своих цыганских страстей. Но такие вопросы ему ставить не полагалось, и он их уже давно не задавал.
Хотя мадам Виардо всегда тщательно заботилась о своей репутации, но скандалы вокруг ее имени возникали раз за разом. Удивляет положение Тургенева в этой семейке, можно было по поводу и без повода прервать его поездку в Россию и вызвать его в Баден, а ведь путь был неблизкий. И Тургеневу можно было рассказать неприглядную историю, зная, что он не посмеет осуждать и выполнит любое деликатное поручение. Похоже, что с ним мадам Виардо давно уже перестала церемониться. А он был готов на все ради своей «прекрасной дамы». В Бадене был выработан совместный план действий, нужно было, чтобы Тургенев уговорил Луи поехать в Париж вместе с Полиной и таким образом продемонстрировать для всех сплетников их нерушимый и счастливый семейный союз.
По просьбе мадам Виардо Тургенев пишет письмо своему сводному брату Луи Поме:
«Письмо, которое я собираюсь вам написать, очень серьезное, и я прошу вас прочитать его со вниманием. Речь пойдет о тех нелепых слухах, которые распространялись и, кажется, продолжают распространяться по поводу госпожи Виардо. Было бы опасно далее пренебрегать ими, и вот что решено сделать:
1) Незамедлительно и окончательно порвать с г-жой N (это уже сделано).
2) Написать в Париж таким друзьям, как Ж. Симон, Легуве и др., чтобы спросить их совета и их мнение (вчера Виардо написал два письма).
3) В течение зимы поехать в Париж и пробыть там около месяца, показываясь всюду (само собой, я говорю о госпоже и господине Виардо). Было бы чертовщиной, если бы после этого продолжали говорить о процессе, разводе и т. д.
Но чтобы выполнить этот третий пункт, нужна ваша помощь. Вы знаете, как Виардо тяжел на подъем, как он пускает корни. Так надо, чтобы вы написали мне письмо, где бы вы, не скрывая, сообщили о каком-нибудь слухе и его источнике и дали бы, как исходящий от вас и вызванный вашей дружбой (что, впрочем, чистая правда), совет супругам Виардо провести некоторое время в Париже. Ваше письмо должно быть составлено так, чтобы я мог показать его Виардо (ему известно, что я знаю о слухах, которые ходят); со своей стороны, я тоже постараюсь настоять на необходимости этого путешествия. Ничто не мешает вам пригласить и меня; возможно, я этого и не сделаю, но вы лучше напишите об этом, чтобы сосредоточить внимание Виардо на главном – предполагаемых отношениях госпожи Виардо с этой ужасной личностью. Этим вы окажете очень большую услугу нашему общему другу, – несомненно, единственной из всех женщин, которая меньше всего должна быть запятнана подобным образом».