Между тем 2 апреля 1871 года Тургенев посылает письмо приятелю Борисову из Лондона, через неделю после возвращения из России, и это письмо во многом поясняет положение писателя: «Ровно неделю тому назад прибыл я сюда, дорогой Иван Петрович, и на другой же день занемог, слег в постель – да вот только сегодня в первый раз вышел из комнаты. Я схватил где-то простуду – присоединились старые подагрические припадки, пузырь туда же расклеился – ну вот я и свихнулся. Напишите мне словечка два – уж как я буду рад. Сам я слег, а Виардо на несколько дней уехали погостить к друзьям на берег моря. Таким образом я очутился вдруг почти один в этом страшеннейшем городе. Но мне не было дурно, я отдохнул. Только ночи были скверны. Ну да это все ничего». Такое отчаянное одиночество и заброшенность сквозят в строках этого письма, что даже больно. У Тургенева сильнейшие припадки, и он совсем один, а Виардо его бросили, как ненужную тряпицу, и укатили отдыхать на море. Ведь деньги он им уже привез, продав один из своих лесочков или имений. И страшно одинокий Тургенев теперь рад хотя бы нескольким словам от своего далекого русского приятеля. И в том же письме: «А последнее пребывание в России и в Москве мне пришлось по вкусу. Все, что ни говори, – почва, родная земля, родной воздух…» Но родина теперь далеко от беспомощного больного писателя, она существует только в воспоминаниях.
Подобное письмо посылает Тургенев из Лондона Милютиной: «Я еще до сих не имею ни малейшего понятия о том, что со мною будет и куда я денусь после июля месяца. Буду жить пока со дня на день и попытаюсь работать – хотя и тут еще пока ничего не предвижу. Что я к самому себе охладел – это плохо. Все равно – буду ли я писать, нет ли свою обедню я отзвонил, – и давненько ее отзвонил». Ей же: «Мое «я» меня самого перестало интересовать, могу ли я интересоваться тем, что об этом «я» говорят и думают другие? Это, однако, не мешает мне быть благодарным всем тем, которым угодно чувствовать ко мне расположение». В следующем письме: «Когда я говорю, что охладел к своему делу, – я, поверьте, просто сознаю факт. Я готов допустить, что талант, отпущенный мне природой, не умалился, но мне нечего с ним делать. Голос остался, да нет песен. Следовательно, лучше замолчать. А петь нечего, потому что я живу вне России, а не жить вне России, я по обстоятельствам всесильным – не могу. Следовательно, заключение выведите сами».
Семейство Виардо наконец возвращается, и отдохнувшая Полина тут же посылает Тургенева вместе с мужем в Баден, чтобы распродать все оставшееся там имущество. Баденская вилла была продана вместе с домом Тургенева, который еще ранее перешел в собственность Луи Виардо. Теперь этот дом купил у Виардо московский банкир Ахенбах. «Я немножко пожалел о моем гнезде, – писал Тургенев Анненкову, – впрочем, во мне недаром татарская, кочевая кровь: чувства оседлости не имеется – и всякий дом – вроде палатки». Конечно, грустное это утешение мало успокаивало. Ведь Тургенев так мечтал и столько трудился над этим домом, где, может быть, собирался окончить свои дни. Но зато здесь в Баден-Бадене заканчивает Тургенев свою повесть «Вешние воды», которую начал писать еще в России летом 1870 года. На последнем листе рукописи он ставит свою подпись и дату: ноябрь 1871 года.
Работа Тургенева над «Вешними водами» продолжалась довольно долго – с середины 1870 до конца 1871 года. Начал он писать эту лирическую повесть летом в России, а закончил зимой в Баден-Бадене. Эта повесть во многом автобиографическая, как и многие другие произведения Ивана Сергеевича. Начиная с того, что главный герой повести помещик Санин, которому исполнилось 52 года, ударился в воспоминания о своей так странно и неудачно сложившейся жизни. Но ведь и Ивану Сергеевичу в момент написания повести было 52 года, и события, описанные в ней, очень напоминает его собственную историю – встречу с умной и властной женщиной, которая сумела буквально перевернуть всю его жизнь и вслед за которой он был обречен бесцельно и рабски скитаться по Европе. Санин, как и Тургенев, не может понять и отдать себе отчет в природе безграничной власти этой женщины над ним и подозревает колдовство, присуху.
В этой повести, которую он, по собственному признанию, «не удержался и вспомнил», так описывалось это любовное затмение. Загадочная и обворожительная Мария Николаевна Полозова спрашивала Санина:
«– А в присуху вы верите?
– Как?
– В присуху – знаете, о чем у нас в песнях поется. В простонародных русских песнях?
– А! Вы вот о чем говорите… – протянул Санин.
– Да, об этом. Я верю… и вы поверите.
– Присуха… колдовство… – повторил Санин. – Все на свете возможно. Прежде я не верил, а теперь верю. Я себя не узнаю…»
В этой чудесной лирической повести переосмысливает Тургенев свою любовь и свою судьбу. Описывает все, что приключилось с ним в жизни, как встретил он (Санин) чистую прекрасную любовь, но страсть к другой женщине, сильной и коварной, налетела как вихрь и разрушила все его планы и всю его последующую жизнь. И как много лет был он прикован незримыми цепями к этой властной женщине, как жил в вечном унижении… И как носило его по городам и странам, оторвав от родного угла… И в конце жизни с горечью вспоминает он все с ним происшедшее и душой опять прислоняется к той, незабвенной и чистой, которую некогда любил и позорно предал.
Сюжет этот перекликается с подобными историями, описанными писателем в его прошлых произведениях. Еще раз он показывает «страшную» силу любви, владычество женское, слабость, позор мужчины. Некогда Петушков погиб у булочницы, потом Алексей Петрович поддался ничтожной танцовщице, Литвинов бросил невесту ради Ирины, а теперь в любовь-западню попал Санин. Основная линия везде та же. «Вешние воды» – вещь глубоко тургеневская, печальная, очень значительная. Она рождена важными душевными событиями и переживаниями самого Тургенева.
Рукопись повести Тургенев, как всегда, выслал Анненкову, которого просил подтвердить ее получение, писал: «Она мне стоила дьявольского труда – и я бы желал поскорее знать, что он не пропал…» – и просил высказать о ней свое «нелицемерное мнение». Анненкову повесть понравилась, однако любовное рабство Санина под властью Полозовой показалось ему не вполне достойным и нравственным. Очищать «омерзительную грушу» для её мужа – «страшно эффектно», но и «страшно позорно для русской природы человека». Но Тургенев оставил без изменения эту «позорную» правду, пережитую в какой-то мере на собственном жизненном опыте.
Тургенев – Стасюлевичу: «Вчера повесть моя в виде громадного застрахованного пакета отправилась в Петербург на имя П.В. Анненкова… Но он имеет инструкцию передать Вам эту повесть немедленно – так что Вы можете начать печатание с 1 декабря, как я обещал Вам». Тургенев находился уже в Париже, когда в Петербурге, в «Вестнике Европы», печаталась его повесть «Вешние воды». Она была опубликована в январском номере журнала за 1872 год.
В России повесть «Вешние воды» была воспринята с единодушным восторгом, однако, к большому удивлению Тургенева, немцы, которых он так уважал, отнеслись к ней весьма критически. Их возмутила даже небольшая доза иронии, допущенная автором при описании некоторых черт немецкого национального характера.
Немцы дружно хвалили Тургенева, когда он ругал Россию в «Дыме», но проявили себя совершенно иначе, когда он лишь слегка задел их национальное самолюбие в «Вешних водах». Этой повестью писатель навлек на себя гнев всего цивилизованного немецкого общества. Пауль Гейзе отказался отвечать Тургеневу на дружеское письмо. Критик немецкой «Петербургской газеты» призвал «всех офицеров германской армии» «стереть с лица земли клеветника и наглого лжеца». В Берлине распространился слух, что Тургенев в одной французской газете оскорбил национальное достоинство Германии, и Юлиан Шмидт, по просьбе ни в чем не повинного писателя, вынужден был напечатать опровержение.
«Господи! – писал озадаченный Тургенев Л. Пичу. – Какими вы – все немцы – стали неженками, обидчивыми, как старые девы, после ваших великих успехов! Вы не в состоянии перенести, что я в моей последней повести чуточку вас поцарапал? Но ведь своему родному народу – который я ведь, конечно, люблю – мне случалось наносить и не такие удары!.. До сих пор я думал, что немцы более спокойны и объективны. Вот я и должен похвалить своих русских».
А между тем 18 ноября 1871 года из Баден-Бадена Тургенев посылает письмо Флоберу, сообщая ему о скором приезде в Париж. Пишет он из виллы Виардо: «Любезный друг мой, после всевозможных напастей и отсрочек, вызванных приступом подагры и делами, которые, пожалуй, стоят подагры, я завтра уезжаю в Париж; если ничего со мной не случится, буду там в понедельник, а во вторник увижусь с вами, ибо предполагаю, что вы находитесь там, а потому и посылаю это письмо на улицу Мурильо. Итак, до скорого свиданья – завтра, вслед за этим письмом. Обнимаю вас».
После продажи баденской виллы и замка Тургенева у Виардо опять появилась прорва денег, они возвращаются в Париж и затевают грандиозный ремонт в своем доме. Все в этом доме меняется, обновляется, завозится новая мебель. Тургенев вынужден был оставаться в одиночестве в Бадене до 19 ноября. В этом и заключались «напасти», «отсрочки» и «дела», о которых говорится в его письме к другу Флоберу. А в конце 1871 года семейство Виардо – Тургенев уже снова собирается под одной крышей в Париже на улице рю Дуэ.
38. Блеск и невзгоды парижской жизни
Теперь Иван Тургенев поселился вместе с семейством Виардо в их доме на rue de Douai. Ему отвели помещение, состоявшее из двух небольших комнат на верхнем этаже особняка. Наверняка жил он там не бесплатно, а за свое проживание и содержание платил с лихвой. В нижнем этаже проживала вся семья Виардо. Большой салон, гостиная, картинная галерея – устроено все было не только удобно, но и с роскошью. Здесь Полина давала уроки, устраивала музыкальные вечера, принимала. Наверх вела лестница темного дерева, где в двух комнатах жил Тургенев – более скромно, но все же с удобствами. Он славился своей аккуратностью: тщательно убранный стол, порядок в предметах – ненавидел зря валявшиеся бумажки, сор и т. п. Стоял у него небольшой рояль, много книг, портреты любимых людей, картины. Друзья и посетители писателя удивлялись тому, что Тургенев, который часто страдал от болезненных и продолжительных приступов подагры, вынужден был карабкаться по этим лестницам наверх, в то время как ничем не болеющие, здоровые члены семейства Виардо жили с комфортом внизу.