И все-таки благодаря хлопотам Юлии Вревской и друзей-писателей эта встреча состоялась 23 мая 1877 года А.Н. Пыпин сообщил М.М. Стасюлевичу о последних приготовлениях к этому свиданию: «Сегодня был у Некрасова и видел его. В разговоре я сказал ему, между прочим, о приезде Ивана Сергеевича. Он сам заговорил так: «Если увидите его, скажите, что я всегда его любил» и т. д. На это я ему сказал, что, вероятно, он бы охотно его увидел и что Тургенев, без сомнения, столь же охотно к нему приедет. Он ответил утвердительно…»
Об этой встрече рассказал Тургенев в одном из своих стихотворений в прозе «Последняя встреча»: «Мы были когда-то короткими, близкими друзьями… Но настал недобрый миг – и мы расстались как враги. Прошло много лет. И вот, заехав в город, где он жил, я узнал, что он безнадежно болен – и желает видеться со мною. Я отправился к нему, вошел в его комнату. Взоры наши встретились.
Порывисто протянул он мне страшно худую, словно обглоданную руку, усиленно прошептал несколько невнятных слов – привет ли то был, упрек ли, кто знает?
Изможденная грудь заколыхалась – и на съёженные зрачки загоревшихся глаз скатились две скупые, страдальческие слезинки. Сердце во мне упало. Я сел на стул возле него – и, опустив невольно взоры перед тем ужасом и безобразием, также протянул руку. Но мне почудилось, что не его рука взялась за мою. Мне почудилось, что между нами сидит высокая, тихая, белая женщина. Длинный покров облекает ее с ног до головы. Никуда не смотрят ее глубокие, бледные глаза; ничего не говорят ее бледные, строгие губы… Эта женщина соединила наши руки. Она навсегда примирила нас. Да. Смерть нас примирила. Апрель, 1878».
Через несколько лет переписки и редких встреч поняла Юлия Вревская, что Иван Сергеевич, несмотря на теплые к ней чувства, далеко не свободен, а связан по рукам и ногам. 12 апреля 1877 года Россия объявила Турции войну, и баронесса Вревская приняла неожиданное для всех решение: отправиться на фронт в качестве сестры милосердия. Это очень напоминает поступок Вронского, который тоже после смерти Анны Карениной отправился на Балканскую войну, не в состоянии справиться с отчаянием.
Узнав в мае 1877 года о её решении, Тургенев писал: «Сейчас получил Ваше письмо, милая сестра Юлия, – и спешу отвечать Вам в надежде, что моё письмо Вас застанет еще в Петербурге. Грустно очень думать, что мы не скоро увидимся; тем грустнее, что я, вероятно, двумя-тремя днями не захвачу Вас там!» Подагра держала его в Париже, но, к счастью, приступ прошел, и 22 мая Тургенев смог приехать в Петербург. Трудно сказать, что он чувствовал, на что рассчитывал. Но, во всяком случае, обстановка в семье Виардо в последние годы стала тяготить его, да так, что все чаще появлялось желание выйти из ложного положения, в котором он там находился.
В последний раз Тургенева и Вревскую видели вместе в мае 1877 года на даче Якова Полонского в Павловске. Писатель Константин Ободовский вспоминал: «Тургенев прибыл не один. С ним вместе приехала дама в костюме сестры милосердия. Необыкновенно симпатичные, чисто русского типа черты лица ее как-то гармонировали с ее костюмом». Тургенев был чрезвычайно рад этому свиданию и тому, что на сей раз проклятая «катковка» – так он в шутку называл свою болезнь – его не подвела. Потом он получал трогательные письма от Юлии Петровны из Болгарии.
Юлия Вревская к этому моменту прошла курсы медсестер Свято-Троицкой общины, продала имение в Орловской губернии и на вырученные средства снарядила женский санитарный отряд. В июле 1877 года Вревская вместе с десятью дамами высшего света в составе Свято-Троицкой общины отправилась на Балканскую войну. В этом занятии ей теперь виделось ее истинное предназначение: «Я утешаю себя мыслью, что делаю дело, а не сижу за рукоделием». А Тургенев отвечал ей: «Желаю, чтобы Ваш подвиг не оказался непосильным для Вас и чтобы это не сказалось на Вашем здоровье». Выводил строки с надеждой на встречу. А в это время придворная аристократка Юлия Вревская в рядах «сеструшек» (как их называли солдаты) перевязывала и выхаживала раненых русских солдат.
Ежедневно к ним приходило от одного до пяти поездов с ранеными. Баронесса писала сестре: «Мы сильно утомились, дела было гибель: до трех тысяч больных в день, и мы иные дни перевязывали до 5 часов утра не покладая рук». Ей приходилось спать на сене, питаться консервами, ассистировать на операциях, но высокородная сестра милосердия не жаловалась на трудности и не отказывалась от своего решения – «по крайней мере, это дело, которое мне по сердцу».
Государыня, бывшая «начальница» Юлии Вревской, говорит приближенным: «Пора ей вернуться, мне ее не хватает. Подвиг совершен – она представлена к ордену». Но Юлия, узнав об этом, только отмахнулась: «Мы здесь затем, чтобы помогать, а не получать ордена».
В сентябре 1877 года писала сестре: «…Я очень рада работе, хотя всё моё бельё стало в лохмотьях, а платье страшно обтрепалось, завтра ждём 1500 раненых, сегодня было 380, писать почти не нахожу минуты». Она и дальше будет «почти не находить минуты» писать, то лёжа на носилках, то на сундуке, то стоя, – и тем удивительнее тон её писем, всегда ровный, приветливый, с лёгким юмором и печалью.
Баронесса с радостью совершала этот подвиг самопожертвования. Вместо положенного отпуска она отправилась на передовые позиции в Болгарию. «…Я приехала в Обретеник – деревушку, где живут постоянно две сестры при лазарете, это в 12 вёрстах от Бялу… мы были на самом передовом пункте… Я так усовершенствовалась в перевязках, что даже на днях вырезала пулю сама и вчера была ассистентом при двух ампутациях. Ни газет, ни книг мы не видим. Снег у нас по колени, и дороги всюду очень дурные…» Во время ухода за больными она заразилась сыпным тифом. Она заразилась от сумасшедшего солдата, потерявшего рассудок во время боя. Она за ним ухаживала: «Так мне его жаль, я его кормлю, он меня узнает». Болезнь протекала очень тяжело, и 24 января 1878 года сестры милосердия Юлии Вревской не стало. В Болгарии и России баронессу признали народной героиней.
Воспоминания старшей сестры Юлии Натальи о ее последних днях: «…Заболела тифом 5 января 1878 года. 4 дня ей было нехорошо, не хотела лечиться; попросила священника, исповедовалась и приобщилась; не знала опасности своего положения. Вскоре болезнь сделалась сильнее, впала в беспамятство, была всё время без памяти до кончины, т. е. до 24 января 1878 г. У неё был сыпной тиф, сильный; очень страдала, умерла от сердца, потому что у неё была болезнь сердца. Лежала у себя в хате на койке, земляной пол, окна заклеены только бумагой. Сёстры милосердия были при ней всё время её болезни и смерти. Могилу копали ей раненые, за которыми она ухаживала, и они же несли её гроб и не дали её никому. Нельзя было ничего достать в Бяле, но ей всё-таки сделали гроб; всё хотя очень просто – фланелевый, синий; похоронили в платье сестры милосердия, около православного храма в Бяле».
Узнав о смерти Вревской, Тургенев пишет П.В. Анненкову из Парижа 11 февраля 1878 года. «К несчастью, слух о милой Вревской справедлив. Она получила тот мученический венец, к которому стремилась ее душа, жадная жертвы. Ее смерть меня глубоко огорчила. Это было прекрасное, неописанно доброе существо. У меня около 10 писем, написанных ею из Болгарии. Я Вам когда-нибудь их покажу. Ее жизнь – одна из самых печальных, какие я знаю». Даже французский писатель Виктор Гюго был потрясен трагической, но прекрасной жизнью Юлии Вревской и написал о ней: «Русская роза, погибшая на болгарской земле».
В сентябре 1878 года Тургенев написал стихотворение в прозе «Ю.П. Вревской», в котором были такие строки: «Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились… два-три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез. Нежное кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи… она не ведала другого счастия, не ведала – и не изведала. Всякое другое счастье прошло мимо. Но она с этим давно помирилась – и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на служение ближним. Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике, никто не знал никогда – а теперь, конечно, не узнает. Да и к чему? Жертва принесена… дело сделано… Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу! Сентябрь, 1878». Можно с полным основанием предположить, что к тем, кто любил баронессу «тайно и глубоко», писатель причислял себя.
Написав эти строки, очевидно, почувствовал Иван Сергеевич свою вину перед Вревской. Он многое ей обещал, но не смог исполнить. Он увлекался женщинами, ведь не мог жить и творить без любви, но был, по сути, покорным рабом лишь одной из них – Полины Виардо! Сам того не желая, Тургенев сыграл пагубную роль в судьбах многих женщин, искренне любивших его, но не познавших взаимности. Поистине не приносил Тургенев счастья женщинам, которые его самоотверженно любили, а всю жизнь и состояние положил к ногам одной из них – знаменитой, умной и властной, которая любила не его, а себя и свое искусство.
42. Безотрадное существование
Теперь любителей заграничной жизни Тургенев решительно не одобрял, видно, многое понял за долгие годы добровольной эмиграции и предостерегал их: «Будет вам шататься за границей, поезжайте в Россию. Здесь вы только истреплетесь и изверитесь. Как ни тяжела для мыслящего человека русская атмосфера, там все-таки вы на родной почве, которая постоянно воздействует на вас, дает пищу и направление вашей мысли, поддерживает жизнь и энергию. Поезжайте; вы еще недостаточны стары, чтобы вполне оценить разрушительное действие жизни вне родственной среды, вне общественных связей и обязанностей, без определенной цели и деятельности. Я лучше вас был приспособлен к жизни за границей, да и то, в сущности, прозябаю и все чего-то жду и не дождусь уж теперь».