что летом 1878 года, во время Всемирной выставки в Париже, будет много «знатных» иностранцев и что этим обстоятельством следует воспользоваться для… выяснения некоторых теоретических и многих практических вопросов, – писал один из участников конгресса, Чуйко. – Еще в мае на выставку съехалось множество писателей, знаменитых и незнаменитых, всех оттенков и направлений, всех стран и всех народов… Всех членов конгресса оказалось более трехсот – из Франции, Англии, России, Германии, Италии, Испании, Португалии, Дании, Бельгии, Голландии, Швеции, Австрии, Северной Америки, Швейцарии…» По инициативе Тургенева, к которому общество французских писателей обратилось с просьбой назвать имена русских писателей, чье участие было бы желательным на конгрессе, были приглашены Л. Толстой, Ф. Достоевский, И. Гончаров, Я. Полонский, но они не приехали. Русскую делегацию конгресса составили И.С. Тургенев, П.Д. Боборыкин, М.М. Ковалевский, Б.А. Чивилев, С.Ф. Шарапов и Л.А. Полонский.
В центре внимания участников конгресса стояла проблема создания международных законов, охраняющих авторские права. Вице-президентом второй комиссии конгресса, занимавшейся вопросами международного права литераторов, был И.С. Тургенев. Когда В. Гюго «перестал, вследствие утомления, появляться на частных собраниях конгресса, его заменил наш Тургенев и руководил прениями, отстаивая не без мужества интересы русских литераторов… – вспоминал Б. Чивилев. – Он говорил: «Мы, русские, пока не можем обещать платить авторские деньги за переводы с французского на русский язык. Вы, французы, нас вовсе не переводите и почти вполне игнорируете нас; мы же переводим все ваши новинки. И кто у нас занимается переводными работами? Бедная молодежь: курсистки и студенты, для которых эта работа часто составляет единственное средство к существованию».
Однако председателем в общественном собрании был Тургенев неважным. Выступать перед аудиторией, в любом публичном сборище, на больших обедах, он не мог, буквально не был способен подняться с места и связать несколько фраз. Никто не поверит, кто слышал его в гостиных, до какой степени он терялся. Ведь в узком кругу, среди друзей и знакомых, Иван Сергеевич обладал всем известной способностью овладевать общим разговором и очень быстро начинался его монолог, который мог длиться несколько часов сряду. Он умел рассказывать так содержательно, тонко и колоритно, что завтракать или обедать с ним вдвоем было истинным наслаждением для друзей.
Однако вернемся к Литературному конгрессу. В начале и конце сессии Тургенева окружали писатели разных стран, которые уверяли его, например, что в Бразилии имя его столь же популярно, как имя Виктора Гюго и Ксавье де Монтепена. В Англии, по рассказу известной английской писательницы Джордж Элиот, Тургенева читали мало, хотя и ценили много. «Слишком уже далека от нас ваша жизнь, – говорила писательница, – ценить в Тургеневе мы можем только его художественность, а эта сторона писателя понятна лишь немногим истинным любителям и знатокам дела».
В Америке, наоборот, недавнее освобождение негров из неволи как бы породнило общество с тем из русских писателей, который всего громче подымал голос за свободу крестьян. «Записки охотника» были хорошо известны читателям в Соединенных Штатах не только высшего, но и среднего общества. Х.Х. Бойесен сообщил об этом Тургеневу: «Воспользовавшись удобным моментом разговора, я рассказал ему о том, что он имеет в Америке многих горячих поклонников, что американская критика ставит его наряду с Диккенсом и что о нем всегда говорят с восторгом в литературных кружках Бостона и Кембриджа. Я думал, что, в сущности, ему это известно, но, к моему удивлению, до него не дошли слухи о его успехе в Америке. «Вы не можете себе представить, – воскликнул он, – какое вы доставляете мне удовольствие. Я всегда радуюсь, когда слышу, что мои книги нашли симпатизирующих читателей, но я вдвойне рад, что они встретили такой прием в Америке».
В общем и целом Тургенев был разочарован в работе конгресса. «Разумеется, мы ничего не решили и к никакому результату не пришли», – писал он Анненкову 14 июня 1878 года из Буживаля.
А в 1879 году Тургенев посетил Оксфорд и Кембридж в Лондоне, так как получил известие об избрании его оксфордским сенатом в почетные доктора гражданского права. Тургенева очень удивляло и забавляло это обстоятельство, что он, не знавший, как заключить наипростейшую сделку, на старости лет попал в доктора гражданского права. Этой чести он был удостоен за ту роль, какую на Западе приписывали ему в деле освобождения крестьян. Некоторые англичане и французы всерьез считали, что крестьян освободили в России именно потому, что Тургенев написал свои «Записки охотника».
Из письма И.С. Тургенева П.В. Анненкову: «…Церемония в Оксфорде совершилась весьма благополучно: нас было 9 новых докторов в красных хитонах и четвероугольных шапках (между прочим, наследный принц шведский, длинный-длинный молодой человек с французским – и глуповатым – лицом) – народу было пропасть – особенно дам – в круглой зале с куполом, где эти «commemorations» происходят; такой же доктор представлял нас поочередно вице-канцлеру – предварительно возвеличивая каждого в латинской речи; студенты и публика хлопали – вице-канцлер принимал нас также по-латыни, жал руку – и мы шли садиться на наши места. Откровенно сознаюсь Вам, что, когда очередь дошла до меня, у меня сердце очень сильно билось. Непривычное дело для нашего брата!
Мне было сказано, что в этот день гг. студенты (undergraduates) позволяют себе всякие вольности – это нечто вроде университетских сатурналий; а так как антирусское чувство все еще очень сильно в Англии – то можно было ожидать свистков; однако ничего подобного не произошло – и даже, по замечанию «Таймс», мне хлопали больше, чем другим… К тому же в этот день погода была великолепной, а что за чудесный город – единственный в мире – Оксфорд, Вам, вероятно, известно. Я сделал много новых знакомств и, вообще, не могу довольно нахвалиться ласковым приемом гг. англичан. Тамошние профессоры подарили мне мою красную робу и шапку…» (12 июня 1879 года). Позднее, посылая свою фотографию Маслову, он напишет: «Ох, как плохо идет ученая шапка к моей великорусской роже!» (5 октября 1879 года).
В 1878 году Иван Сергеевич начинает писать свои знаменитые «Стихотворения в прозе». Стихотворений было 84, и перед ними поместил писатель краткое предисловие: «Добрый мой читатель, не пробегай этих стихотворений сподряд: тебе, вероятно, скучно станет – и книга вывалится у тебя из рук. Но читай их враздробь: сегодня одно, завтра другое, – и которое-нибудь из них, может быть, заронит тебе что-нибудь в душу». Уже в 1880 году были опубликованы первые 40 стихотворений в «Вестнике Европы», а полностью они были опубликованы в 1882 году, незадолго до смерти писателя. Пишет он о тиши и благодати русской природы, о довольстве, покое и избытке русской деревни, о великом и могучем русском языке. Это просто гимн России! Говорит о любви, о жизни и смерти, о близких людях, ушедших в небытие, о собственном одиночестве.
Сознание своего одиночества там и сям сквозит в тургеневских «Стихотворениях в прозе», с замечательной верностью выразивших его душевное настроение за последние годы. «Нахохлились оба (голубя) – и чувствуют каждый своим крылом крыло соседа. Хорошо им! И мне хорошо, глядя на них… хоть я и один… один, как всегда» («Голуби»).
Художник Верещагин вспоминал: «Впечатление последних его вещей, например «Стихотворений в прозе», по большей части удручающее; так и слышится везде фраза, сказанная им мне однажды на вопрос, каково состояние его духа: «Начинаю чувствовать глухой страх смерти!» Мыслям о смерти посвящена значительная часть его «Стихов в прозе». «Настали темные, тяжелые дни. Свои болезни, недуги людей милых, холод и мрак старости… Все, что ты любил, чему отдавался безвозвратно, никнет и разрушается. Под гору пошла дорога». С каждым днем утрачивалась вера в себя, в свои силы, в русский общественный прогресс. «Стар я, скоро умирать придется, – говорил он, меланхолически глядя на камин. – Знаете ли, мне кажется, что человек, как только перестает увлекаться красотой и женщиной, становится уже неспособным на художественное творчество. Я уже чужд подобным увлечениям – и вдохновение покинуло меня».
Однако еще не до конца была пройдена дорога жизни. Вскоре писатель едет в Россию, и здесь его ждет новый душевный подъем, и неожиданный всплеск радости, и даже любовь. Он сразу попадает в круговерть всевозможных торжеств и встреч со старинными друзьями. Он везде обожаемый, желанный и долгожданный гость. Здесь же его ожидает последнее любовное приключение – актриса Мария Савина. Он снова воспрянул, мечтает жениться и остепениться в своем имении, но, к сожалению, жизнь внесла свои безжалостные коррективы.
43. Примирение с молодежью
Начался 1879 год для Ивана Сергеевича нерадостно – пришло известие о том, что в начале января его старший брат Николай тяжело заболел воспалением легких и уже 7 января скоропостижно скончался. Состоялось отпевание в церкви села Тургенево, а затем гроб с телом Николая Сергеевича был отправлен в Москву и поставлен в склепе Новодевичьего монастыря рядом с гробом его жены, скончавшейся в 1872 году. Многое сближало братьев – воспоминания о юности, о борьбе с ревнивой матерью. Однако они со временем охладели по отношению друг к другу. Освободившись от власти матери, Николай оказался во власти своей жены – Анны Яковлевны, а Иван – Полины Виардо. Обе женщины были наделены твердым характером и огненным темпераментом. И одна и другая, может быть, заменили братьям Тургеневым жестокую Варвару Петровну их детства.
Со смертью Николая Тургенев особенно остро ощутил дыхание небытия. Он переживал в это время тяжелый приступ подагры. «Вот уже две недели, как в меня опять вцепилась подагра – и лишь со вчерашнего дня я начал ходить по комнате, разумеется, при помощи костылей, – писал он Флоберу. – Вчера я получил известие о смерти моего брата; для меня это большое личное горе, связанное с воспоминаниями о прошлом. Мы виделись с ним очень редко – и между нами не было почти ничего общего… однако брат… иногда это даже меньше, чем друг, но все же нечто совсем особое. Не такое сильное, но более близкое. Мой покойный брат был человеком несметно богатым – но все свое состояние он оставил родственникам жены. Мне же (как он мне писал) он отказал 250 000 франков (это приблизительно одна двадцатая часть его состояния) – но так как люди, окружавшие его в последнее время, весьма смахивают на мошенников – мне, видимо, придется немедленно отправиться на место действия – наследство моего брата может очень легко испариться» (9 января 1879 года).