Молодежь даже призывала его возглавить революционное движение: «Вы один в настоящее время сумеете объединить все направления и партии, сумеете оформить это движение, придать ему силу и прочность. Подымайте высоко ваше светлое знамя; на ваш могучий и чистый голос откликнется вся Россия: вас поймут и отцы, и дети». И, несмотря на свой скептицизм относительно всех действующих в России людей и групп, Иван Сергеевич радовался сближению около него старого и молодого поколения, старался указать, что «есть слова, есть мысли, которые им одинаково дороги; есть стремления, есть надежды, которые им общи; есть, наконец, идеал не отдаленный и туманный, а определенный и осуществимый и, может быть, близкий, в который они одинаково верят». Он говорил: «Все указывает, что мы стоим накануне хотя близкого и законно-правильного, но значительного перестроя нашей жизни».
Он отвечал восторженной молодежи, призывавшей его «объединить все направления и партии» в России: «После всего, что мне пришлось здесь видеть и слышать, я прихожу к заключению, что я должен переселиться в Россию… Я знаю, что это дело, за которое мне приходится взяться – очень нелегкое дело; лучше было бы взяться за него молодому человеку, а не мне… старику… Но что же делать? Я положительно не вижу и не знаю человека, который обладал бы более серьезным образованием, лучшим положением в обществе и большим политическим тактом, чем я… вот и приходится мне… трудно это, конечно, для меня: приходится от многого отказаться… Ну что же делать! ведь пришлось же немалым пожертвовать, когда начал писать охотничьи рассказы, – значит, и теперь можно».
Несмотря на все сказанное, всерьез переселяться в Россию Тургенев, конечно, не собирался, он уже привык и приспособился к удобной во всех отношениях жизни в Париже. К тому же Тургенев хорошо понимал, что эти овации и огромный триумф относится не столько к нему как к писателю и человеку, но его имя используется революционной общественностью, чтобы еще больше раздуть протестное движение в России. Крупный революционер Г.А. Лопатин вспоминал, что Тургенев говорил перед отъездом из России, вспоминая о своем пребывании в Москве, о речах, о молодежи и чествовании:
«– Ведь я понимаю, что не меня чествуют, а что мною, как бревном, бьют в правительство.
Тургенев красноречивым жестом показал, как это делается.
– Ну и пусть, и пусть, я очень рад, – закончил Иван Сергеевич».
Тургенев хотел бы остаться в России подольше, уж очень неожиданно приятным оказался прием молодежи, однако должен был ехать, а причину этого объяснил тому же Лопатину: «Нет, батюшка мой, оставаться больше не могу. Приезжал флигель-адъютант его величества с деликатнейшим вопросом: его величество интересуются знать, когда вы думаете, Иван Сергеевич, отбыть за границу? А на такой вопрос, – сказал Иван Сергеевич, – может быть только один ответ: «Сегодня или завтра», а затем собрать свои вещи и отправиться».
Однако перед отъездом он все-таки ответил на приветствия молодежи письмом, которое было напечатано в «Петербургском листке» и где было сказано, между прочим: «Вижу я, что молодое поколение стоит на том пути, который один может вывести нас к свету, освежить нас и дать нам свободно и мирно развиваться».
Каков был этот «путь к свету», уточнил выдающийся революционер Петр Лавров, сказав: «Он уехал из России в конце русского марта, недели за две до покушения Соловьева». Кто же был этот Соловьев и чем он прославился? Как известно, Соловьев, недоучившийся студент юридического факультета Петербургского университета, член революционно-террористического общества «Земля и воля», 2 апреля 1879 года совершил покушение на жизнь царя Александра II. Символично, что совершил он это преступление в светлый понедельник, первый понедельник после Воскресения Христова, когда все православные праздновали Пасху. В этот день, как обычно, император совершал свою утреннюю прогулку без охраны и спутников вблизи Зимнего дворца. Соловьев сделал несколько выстрелов, первый выстрел был совершён на расстоянии «около двенадцати шагов», после чего последовала короткая погоня (в направлении Певческого моста), во время которой были произведены ещё два выстрела на более близком расстоянии от цели; примерно во время производства третьего выстрела Соловьёва настиг штабс-капитан Корпуса жандармов Кох, который ударил Соловьёва обнажённой шашкой по спине «так сильно, что шашка согнулась, и преступник, споткнувшись, едва не упал, но это не помешало злодею сделать ещё четвёртый выстрел в Государя Императора, после чего неизвестный бросился бежать по направлению к Дворцовой площади, теснимый со всех сторон сбежавшеюся толпою народа, в которую преступник сделал пятый выстрел». При задержании Соловьев принял яд, но был спасен медиками. Во время суда он признался, что «ночь со Страстной пятницы на субботу провёл у проститутки; весь день Пасхи также провёл на квартире у проститутки, от которой ушёл около 8 часов утра 2 апреля» и отправился прямиком на Дворцовую площадь.
Интересно отметить, что жил преступник с родителями в здании Каменноостровского дворца великой княгини Екатерины Михайловны, а учился в гимназии в Петербурге на счёт сумм великой княгини Елены Павловны. Не вдохновил ли студента Соловьева на террористический акт наш великий Тургенев своими выступлениями и публикациями?
Возвращение Тургенева в Париж было триумфальным. Художник Василий Васильевич Верещагин говорил: «Мне показалось, и, думаю, не ошибочно, что после оваций, которыми И.С. встречали и провожали в Москве и Петербурге, он стал немножко важнее. В письмах его, многоуважаемый заменился любезным, но он все-таки всегда был приветлив, всегда готов был помочь, чем только был в состоянии».
Эти чествования отвлекли Тургенева от главной его заботы: настоящее вдохновение к нему не приходило. Продолжая писать легкие стихотворения в прозе, он правил текст полного собрания своих сочинений. «Я совсем заржавел, – делился он с Анненковым, – перо не слушается – и мозги очень скоро устают» (27 августа 1879 года). И о том же Вольфу: «Я отказался от литературной деятельности – и даже отвык от пера» (27 октября 1879 года). И наконец, немецкому другу Пичу: «Хотят получить от меня что-нибудь новое – а у меня нет ни нового, ни старого. Слава богу, я больше не пишу» (31 октября 1879 года). Взамен он много читал. Он равно был в курсе всего, что публиковалось во Франции и в России, включая подрывные брошюры. Принципиально враждебный к террористам, он тем не менее не переставал участвовать в облегчении судьбы тех из них, кто был арестован. Эта двойственная позиция, состоявшая в «заигрывании» с экстремистами и открытом возмущении их злодеяниями, беспокоила не только русские власти, но и людей, выступавших против терроризма и революции и последовательно отстаивающих свои взгляды.
Чем же объяснялось это столь неожиданное примирение Тургенева в 1879 году с революционной молодежью и превращение его из парии в триумфатора?
Секрет был в том, что все последние годы Тургенев материально поддерживал не только революционеров-эмигрантов, но и издание их заграничного журнала «Вперед». В этом признался уже после смерти писателя видный революционер П. Лавров. Тургенев обязался ежегодно выплачивать 1000 франков на издание этого революционного сборника, однако позднее, взвесив свои материальные возможности, уменьшил сумму до 500 франков годовых. По мнению редактора «Отечественных записок» Каткова, этим, как и другими подобными щедротами, «он откупался от травли, которая не давала ему покоя в 60‐х годах и которая сразу прекратилась в семидесятых, когда Тургенев решился платить дань печенегам и половцам. При впечатлительности, авторском тщеславии и некрепком характере он не выдержал оскорблений, которыми осыпали его многие из нынешних чествователей его памяти, и сдался…»
Известный публицист и издатель М.Н. Катков знал Тургенева с молодых лет. И мог поделиться известными ему фактами о его характере и литературной судьбе: «Его артистической натуре, изяществу его вкуса, образованному уму был ненавистен грубый радикализм, который начал овладевать нашей литературой с конца 40‐х годов. Кончилось тем, что он без оглядки бежал из «Современника», когда в этом журнале решительно водворился дух Добролюбова и Чернышевского. Помним, с каким раздражением, с какой горечью говорил он тогда о зарождавшемся нигилизме, его виновниках, о том самом Базарове, которому после публично поклонился. Тогда Тургенев держался довольно крепко. В первой половине 60‐х годов высоко поднялся патриотический дух в нашем обществе. Правительство, бывшее тогда еще в полном обладании собою, впервые с полной решимостью ступало на путь национальной политики, обновляя страну, ободряя и оживляя ее здоровые силы. Но все изменилось в последнюю половину этого десятилетия. Началось печальное время антирусской реакции; дух в обществе упал, и к началу нового десятилетия снова овладело им растление. 70‐е годы были периодом возраставшего ослабления правительства, упадка государственного духа, революционной пропаганды, которая охватила своей сетью всю страну и стала властью, с которой спорить было нелегко.
Тургенев был художник по преимуществу. У всякого свое призвание. Политические интересы мало занимали его, и он не имел твердого гражданского образа мыслей. Все достоинство его произведений заключается в чистой художественности. Он не был призван к борьбе и убегал или откупался от того, что было ненавистно ему. Сначала он насиловал себя, стараясь задобрить своих противников. Но когда оскорбления сменились овациями, то путь задабривания стал легче и завлекательнее. Шаг за шагом бедный Тургенев дошел до того, что преклонял свою седую голову под приговором буйного студента-социалиста, который снисходительно журил и поощрял его. Это постоит пятисот франков. В то время, когда в России бесновались испорченные молодые люди, сами не зная чего от нее требуя и какому делу служа, когда преступление совершалось за преступлением, растерянное общество не знало, чему верить и