Между тем Прокоп отвалился от еды, распустил пошире пояс и сказал:
— Пошли, что ли.
— Подожди, дяденька Прокоп, — повторил Ивашка. — Сейчас ещё один человек придёт.
— Что за человек? — нахмурясь, спросил Прокоп.
— Так, один мальчик.
Прокоп снова опустился на скамью, но тут к нему подошёл прислужник и сказал, что если они больше ничего не хотят заказывать, то освободили бы место. Пришлось Прокопу с Ивашкой выйти из харчевни.
Здесь они присели на ступеньки и стали ждать. Прокоп подобрал с земли щепочку, обтёр её о рукав и принялся лениво ковырять в зубах, а Ивашка вертелся, всматривался в прохожих — в приходящих и в уходящих, — не Ярмошка ли идёт. Нет, не Ярмошка.
И вдруг кто-то как стукнул его по спине и закричал:
— Ивашенька, здравствуй!
— Ярмошенька! — прошептал Ивашка.
И тут они обнялись и троекратно облобызались, будто в светлый праздник.
— Ярмошка, как же ты? — начал Ивашка.
Но Ярмошка перебил его:
— Говори скорей, а то мой такой-сякой хозяин меня хватится и отлупит. И что во мне такое, что всех тянет выдрать меня?
— Ты очень хороший, — сказал Ивашка. — Это хороших всегда бьют. Вот меня никто никогда пальцем не тронул.
На это Ярмошка махнул рукой и сказал:
— Слушай, я нашёл твою Аннушку.
Ивашка ахнул, а Ярмошка продолжал говорить:
— Меня те морские разбойники как украли, так продали сюда, а у моего хозяина ткацкая мастерская. В эту мастерскую никому постороннему ходу нет, не подсмотрели бы, каким способом там ткут узоры. А меня хозяин один раз взял. Надо было чего-то там нести за ним. И я увидел у одной ткачихи косы длинные, до полу, и собой молоденькая, лет пятнадцати девочка. Дай, думаю, спрошу, за это меня не убьют. Я ей крикнул: "Эй, девушка, как тебя по имени зовут?" А она отвечает: "Аннушка я, из села Малого, со Смоленщины".
— Ax! — сказал Ивашка. В глазах у него всё покачнулось, и он покрепче схватился за Ярмошкино плечо.
— Ну, и всё, — сказал Ярмошка. — К ней сейчас же эти надсмотрщицы подскочили, начали браниться, чего она такое не по-ихнему сказала. Ну, а меня за то, что я с ткачихой заговорил, конечно, выдрали. Здорово всыпали, такие-сякие, по сю пору чешется. Никогда меня раньше так больно не били. Думал, калекой останусь.
— Как же нам её оттуда достать? — спросил Ивашка.
Прокоп внимательно прислушивался к их разговору и теперь вмешался.
— Это дело нелёгкое, — сказал он. — Ткацкие мастерские хорошо охраняют, и выкрасть оттуда девушку трудней, чем увести монашку из монастыря Святого Бартимея.
— Правильно, — сказал Ярмошка. — Выкрасть никак нельзя. Там вокруг высокие стены, а у калитки привратник и злая собака и внутри тоже всякие сторожа и надсмотрщики. Ну, я побегу, а то меня хозяин хватится.
— Постой, погоди! — крикнул Ивашка. — А где тебя найти?
— А в Влахерне, неподалёку от Лаврентьева госпиталя, у самых у почти Влахернских ворот, пониже Юстинианова моста. В дом ход с улицы, а стена мастерской выходит в переулок. Сразу узнаешь, такой глухой переулок. Ну, я побежал. Ты приходи к нашему дому, мож ет, мне удастся выскочить, повидаться.
— Увидишь Аннушку, скажи, что я здесь! — крикнул Ивашка ему вслед.
Ярмошка на бегу обернулся, крикнул:
— Уж не знаю, удастся ли! — и скрылся в толпе. Прокоп встал, бросил свою щепочку на землю и сказал:
— Больше нам здесь делать нечего. Иди домой, Ивашка.
— А как же мы выкрадем Аннушку? — спросил Ивашка.
— Это не твоего ума дело, — ответил Прокоп. — Это надо быть опытным воином и стратегом. Надо обследовать местность, надо выяснить силы врага, надо обдумать военную хитрость. Я всё это сделаю и, когда выработаю план кампании, сообщу тебе. А ты каждый полд ень и каждый вечер смотри в окно и, как увидишь меня, сейчас же выходи, и тут я тебе объясню, как надо действовать. Найдёшь один дорогу домой или проводить тебя?
— Спасибо, не надо, — сказал Ивашка. — Как-нибудь дойду.
Глава двадцать третьяВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ
Прокоповы слова показались Ивашке очень обидны.
"Не моего ума дело! Да что я, всех, что ли, глупей? Меня Аннушка всегда очень хвалила, что я хорошо выдумываю. И тётка Любаша тоже хвалила. И Ярмошка слушал. Неужто я сам, без дяденьки Прокопа, военную хитрость не выдумаю, Аннушку не добуду? Сколько я за неё всего натерпелся. И за конём бежал, и в плену был, и Данилу Богатого обувал-разувал, а за Кобякичевой козой по камням карабкался. Больше терпел, меньше осталось!"
Вот он стал выдумывать хитрость, а ничего в голову не идёт. От этого он ещё больше огорчился, домой повеся голову пришёл, смирнёхонько забрался с ногами на стол, вдевает нитку в иглу. А у самого глаза мокрые, он сквозь этот туман и ушко не разглядит, мим о тычет.
"Эх, туговат я думать! Мешковат я. И вправду без добрых, без злых людей мне бы сюда вовек не добраться. А теперь здесь я, а на столе сижу. Сижу я на столе, и Аннушка близко, а мне её не добыть".
Вот день проходит, и другой, и третий. Ивашка сидит, поджав ноги, шьёт и порет, порет и шьёт. Уж господин Гензерих его прилежанию удивляется, стал ласков, обещает научить, как петли промётывать — о, это хитрое искусство, не каждому дано.
Каждый полдень и ещё раз ввечеру смотрит Ивашка в окно, не пришёл ли Прокоп. А Прокопа нету. Вон человек прошёл, а за ним лохматая собака бежит, прихрамывает. Не Прокоп ли с Махмуткой? Нет, чужие, и у собаки два уха целы торчат. Ещё погожу, до десяти пос читаю, может, придёт. Семь, восемь, де-вять, де-де-десять! Нет, не придёт, приходится до завтрего ждать.
А на четвёртое утро, ещё до полдня далеко, глянул Ивашка в окно — а там стоит Прокоп и Махмутка с ним. Увидал их Ивашка, так обрадовался. Со стола скатился кувырком, платье недошитое бросил на пол — и фьють, нет его!
— Вас ист дас? Что такое? — кричит господин Гензерих, поскорей свою работу сложил, побежал за Ивашкой.
Он выскочил в дверь, видит — вдали Ивашка с чужим человеком, с собакой куда-то поспешно уходит. И так ему стало любопытно, куда же это они идут, по какому делу спешат, что решил он их выследить, за ними пошёл.
Ох, нехорошо это быть любопытным! От этого большие неприятности случаются.
Ивашка руку Прокопу в руку сунул, спрашивает:
— Ты придумал?
— Блестящий план, — говорит Прокоп. — Сам Александр Македонский лучше не сумел бы выдумать. Передовой отряд, мои друзья-приятели, идёт на приступ крепости. К месту боя стягиваются вспомогательные войска. Вперёд, всех победишь!
— А Ярмошка знает?
— Твой друг Ярмошка оповещён. К сожалению, ему не удалось проникнуть в мастерскую — предупредить Аннушку. Но это пустяк и не помешает выполнению плана.
Больше Прокоп ничего не желал говорить, был занят своими мыслями. Ивашка смотрит снизу ему в лицо, восхищается, такое это лицо геройское — глаза у Прокопа горят, шрам кровью налился, ноздри, как у копя, раздуваются, пламенем пышут.
Вот они пришли во Влахерну, мимо Лаврентьева госпиталя, сворачивают в тихий переулок. По одну сторону — высокая стена, а в ней ворота. У ворот сидит привратник и злая собака зубы скалит. По другую — два-три домишка, в окно какой-то человек лениво смотрит.
Тут они остановились, Прокоп пробормотал:
— Трубы нет! — сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул.
И, откуда ни возьмись, в переулке по одному, по двое стали появляться Прокоповы приятели. Одни будто моряки, а немного и на разбойников смахивают. Другие, похоже, вроде мастеровые, рабочего фартука не сняли, у одного в руке молоток, у другого — сапожная колодка. Ещё трое пришли — гуляки, молодые господа, богато одеты. Собралось их человек двадцать, немного поболе.
Они между собой пересмеиваются, друг друга подталкивают. Один выковырнул булыжник из мостовой, на руке его взвешивает, рукав засучил, швырнул булыжник в стену. За ним и другие стали камни выворачивать и кидать в стену. Сами хохочут, грозными голосами кри чат: "Долой!", "Громи их!"
Сперва будто лениво кричали, а там разошлись, орут что есть силы.
Тут человек, который в окошко глядел, не выдержал. Выскочил в окно с тяжёлой табуреткой в руках, стал ею в ворота колотить. А за ним и другие к воротам кинулись. Привратник ужас как перепугался, шмыгнул в ворота, изнутри заперся. Так торопился, своей зло й собаке хвост прищемил.
А уж переулок полным-полон людей, толпа человек сто. Это, кто улицей проходил и шум услышал, сбежались посмотреть, что тут такое за происшествие. А как увидели, что ворота ломают, они не стали расспрашивать, а тоже бросились помогать.
Ворота тяжёлые, из крепких досок шиты, окованы железом, не поддаются. А толпа нажимает, кто чем в те ворота бьют, и грохот стоит такой, будто земля рушится. А за стеной слыхать женский визг, пронзительный, оглохнуть можно.
Прокоп толкает Ивашку, кричит:
— Отойди в сторонку, задавят!
Но Ивашкой овладел воинский дух. Он рот раскрыл, вопит, у самого звенит в ушах, лезет в самую гущу.
Вдруг ворота поддались, доски треснули, запоры рухнули, створы распахнулись, и вся толпа хлынула внутрь. Они бы все от толчка попадали, да больно тесно, некуда падать. Ивашку с толпой внутрь двора внесло. Его ноги едва касаются земли, будто волной его вп ерёд выбросило.
"И впрямь задавят", — думает Ивашка, хочет выбраться, да где там!
Двор невелик, а всё же посвободней, чем в воротах. Здесь уж стало можно меж чужих локтей протиснуться. Рубаху на Ивашке изодрали, лицо ссаднили, а всё же удалось ему пробраться в сторону. Стоит, тяжело дышит. По одну сторону двора склад, по другую — длин ное низкое здание: не иначе, это мастерская и есть. Толпа к складу кинулась, стала двери ломать. А Ивашка подбежал к мастерской, толкнул дверь, она не заперта.
Он внутрь заходит, а там рядами станки и на них многоцветные ткани, а людей не видать. Все со страху разбежались. Аннушка-то не предупреждённая. Неужто и она сбежала? Где её теперь искать?