— Иволга столкнулась с землей на огромной скорости: обломки мелкие, тело фрагментировано. — Майор перешел на безличный деловой тон. — То, что осталось от кабины, доставали из воронки трех метров глубиной; кроме искина в защитном коробе, после взрыва мало что сохранилось. Останки обычные для таких случаев: осколки черепа и позвоночника, фрагменты внутренних органов. И левая кисть на штурвале.
— На ручке «шаг-газ», — автоматически поправил Давыдов. — Джойстик штурвала в модификации СП-79 справа.
Отчего-то в большинстве известных ему аварий при столкновении с землей на большой скорости лучше всего сохранялись вырванные из суставов, буквально приплавленные к пластику пальцы, словно символ общей судьбы человека и машины. Про этот феномен он даже как-то расспрашивал знакомого патанатома.
— Ты помнишь, как после аварии экипажа инструктора Голованова чудом обошлось без второго скандала? — после короткой паузы спросил майор ан-Хоба.
— Помню, конечно, — сказал Давыдов.
Это была от начала и до конца обидная и нелепая история, случившаяся вскоре после того, Давыдов прибыл на Шатранг. Пожилой армейский инструктор, подполковник Голованов, в нарушении всех правил и вопреки здравому смыслу решил попугать нагловатого стажера, показав на катере пилотаж, но от перегрузки потерял сознание. Катер начал падать по крутой спирали. Стажер не стал катапультироваться и почти сумел спасти машину, но не хватило опыта и времени… Опознали его без привлечения генетической экспертизы, по обручальному кольцу, и — два дня его останки лежали в морге с биркой с фамилией подполковника: кто-то из санитаров напутал. Голованов, действительно, тоже был женат; но с женой он незадолго до аварии рассорился и кольца больше не носил. А знакомые с подполковником украдкой шептались, что неполадки в личной жизни и были причиной его не вполне адекватного поведения в последние несколько месяцев до гибели.
— Матерь божья! — Давыдов невольно шарахнулся от коммуникатора. — Кажется, я начинаю понимать, к чему ты клонишь…
Когда-то Смирнов от всего руководства Дармына вручил Денису и Валентине Абрамцевым титановые обручальные кольца с памятной гравировкой. Валентина давно убрала свое в шкатулку под каким-то предлогом; Денис носил кольцо на увечной руке, но, в отличии от недоброй памяти подполковника Голованова, носил его всегда. Утром перед вылетом оно тоже было при нем.
— Боюсь, ты все понял верно, Слава, — мрачно сказал майор ан-Хоба. — Что бы это ни значило — в момент аварии на руке у Абрамцева кольца не было. А положение кисти такого, что слететь оно не могло.
Давыдов усилием воли заставил себя расслабить мышцы.
— На то можно придумать полдюжины причин, — хрипло сказал Давыдов. — Но среди них мало правдоподобных.
— Я посчитал, что должен сказать тебе об этом сам. — В голосе майора послышалось сочувствие. — Что бы это ни значило — но факт станет известен, как только дармынские медики начнут работу. А дальше этот факт начнут разглядывать и обсасывать со всех сторон.
— Боюсь что так… Спасибо, Ош, — нашел в себе силы поблагодарить его Давыдов.
— Не стоит. Ты знаешь: мне ваши с Валей дела, — майор сумел вложить в это слово больше отвращения, чем иные пуритане в целые книги, — всегда были не по душе.
— Ош, кто мы, по-твоему?! Не было никаких дел, — упавшим голосом сказал Давыдов. — Не было ничего такого, что… о чем стоило бы говорить. Мы ждали окончания ИАНа, собирались обсудить все между своими, по-людски, и тихо уехать. Вылететь с планеты вразнобой, чтобы не вызывать кривотолков, а встретиться уже на ТУР-5…
Он замолчал, чувствуя, как бессмысленно и жалко звучат сейчас оправдания. Майор молчал.
— Слава, было достаточно такого, чтобы неправду кто угодно, у кого есть глаза, мог посчитать правдой, — наконец, сказал он тихо. Голос едва пробивался сквозь помехи на канале: в горах опять заштормило. — Но я понимаю. Прости. Смирнову доложишь сам?
— Лучше ты. Мне нужно разобраться тут с разгрузкой. И потом поговорить с Валей. — Давыдов внутренне содрогнулся, представив, как сообщает новость.
— Хорошо. Сделаю, — сказал майор ан-Хоба. Давыдову явственно представилось, как он хмурится и поглядывает на часы. — Будь осторожен: не соскользни в трещину, из которой не вылезешь.
Майор отключился, оставив Давыдова наедине с нетерпеливо сигналящим погрузочным краном.
Часть вторая
Смирнов не стал пытаться утаить шило в мешке. Дождавшись от патологоанатомов подтверждения, он созвал на экстренное совещание рабочую группу по расследованию аварии и прокрутил запись доклада майора ан-Хоба.
— И как это понимать? Самоубийство? — произнес слово, висевшее в воздухе, рыжебородый капитан, прикомандированный из генштаба ВКС сотрудник авианадзора Шатранга: его звали Густав Цибальский. — А основания для такого поступка…они были, или это все слухи?
— Я не вмешиваюсь в личную жизнь моих сотрудников и не подглядываю за ними в форточку, — мрачно сказал Смирнов. Совещание проходило за круглым столом в его приемной. — Позволю себе предположить, что это слух, но, к сожалению, не лишенный некоторых оснований и потому правдоподобный, — с нажимом произнес он. — Абрамцев, чуть поразмыслив, мог счесть его в полной мере правдивым, особенно если доверял источнику информации. И все это явилось бы для него большим потрясением, несомненно.
— Так что же, по-вашему — самоубийство?
— Еще недавно я бы взял на себя смелость утверждать, что Денис и самоубийство — понятия совершенно несовместимые. Доктор Иванов-Печорский, проверявший ежегодно его психофизиологический профиль, наверняка сказал бы вам то же самое. — Смирнов вопросительно взглянул на пожилого психиатра из медчасти Дармына: тот кивнул, соглашаясь. — Да бог бы с ним, с психопрофилем! — Смирнов повысил голос. — Я работал с Абрамцевым больше десяти лет. Лично могу подтвердить: он был очень надежным, глубоко заинтересованным в успехе проекта «ИАН» человеком. Он хорошо владел собой и умел преодолевать трудности. Невозможно представить, чтобы он совершил настолько безрассудный и безответственный поступок. Но вы сами все слышали. — Смирнов развел руками. — Это пока вся информация, какой мы располагаем. Для выводов ее абсолютно недостаточно. Но, уверен, никто из присутствующих не станет спорить, что мы обязаны рассмотреть вышеозначенную… версию со всей серьезностью.
Давыдов бы непременно поспорил: поэтому Смирнов в приказном порядке отправил его домой, отсыпаться.
— Да уж придется, — буркнул старший инженер-авиамеханик. Он отвечал не за Иволгу, но за вертолет, и, как и Белецкий, аварию воспринимал как личную катастрофу.
— Возможно, неточность пилотирования, ошибка из-за нервного расстройства? — озвучил другое предположение капитан Цибальский.
Он пытался принять в работе группы деятельное участие, вероятно, из лучших побуждений, однако по специализации был не летчиком и не диспетчером, а экспертом по топливу, и в летном деле понимал ненамного больше какого-нибудь двоечника-курсанта. Само его присутствие — вместо профильных специалистов — вполне ясно говорило о готовности авианадзора Шатранга саботировать расследование и принять любые выводы, которые им предоставит Смирнов. Генштабу ВКС и правительству планеты нужна была Иволга, а не объяснения, почему ее нельзя запускать в серию.
— Неточность, ошибка — это было бы возможным объяснением, если бы машина влетела в облако «дыхания дракона» или что-то подобное, в общем, столкнулась бы с препятствием, которое можно не заметить. Ну, или заметить, но допустить ошибку при маневре отклонения, — снисходительным тоном разъяснил Цибальскому Павел Мелихов, молодой военный летчик в чине капитана — негласный «номер третий» Дармынской эскадрильи. — Но из траектории и данных по метеоусловиям следует, что Иволга уклонялась от несуществующего препятствия. Скажите, доктор, разве от расстроенных нервов возможны галлюцинации?
Мелихов последние месяцы проходил интенсивную переподготовку и учился работать с Иволгой, однако сложных вылетов ему еще не поручали — в том числе, по причине его «несерьезного» характера.
— Напрасно иронизируете: в некоторых обстоятельствах — возможны, — сухо ответил психиатр. — Но Денис Абрамцев никогда не проявлял склонности к галлюцинациям. Кто проводил предполетный осмотр?
Смирнов вызвал ожидавшего за дверью медика: тот отчитался об отсутствии каких-либо тревожных признаков в состоянии Абрамцева перед вылетом и подтвердил наличие кольца у него на пальце на момент осмотра.
— Путь от смотрового кабинета до кабины занял у Абрамцева четыре минуты сорок секунд, — взял слово начальник безопасности Дармына и заместитель Смирнова подполковник Кречетов. — Мы проверили записи камер: за это время Абрамцев дважды останавливался, чтобы переговорить с сотрудниками базы, но каждый разговор имел продолжительность менее минуты и касался только служебных вопросов. Из чего следует, что стрессоваяинформация тем или иным образом дошла до Абрамцева уже в кабине. Мы также запросили расшифровку с портативного коммуникатора Абрамцева, который тот подсоединил к модулю связи Иволги. Но ни одного вызова зарегистрировано не было: переговоры велись только с диспетчерской и носили обычный характер.
— Это оставляет две возможности; три, если предположить, что Абрамцев зачем-то собрал себе личный, незарегистрированный коммуникатор и пронес его незамеченным в кабину, — сказал Смирнов, жестом давая понять, что думает о третьей возможности. — Итого, всего два варианта. Либо Абрамцев без помощи внешних факторов пережил так называемый «инсайт», озарение, сложил два и два и самостоятельно сделал выводы. Либо стрессовую информацию ему сообщила Иволга. Игорь, подобное действие со стороны искина теоретически возможно?
— Возможно, — односложно подтвердил ссутулившийся в кресле Белецкий. Не для Смирнова, с которым ситуация уже обсуждалась, но для всех остальных.
— Но ей-то откуда об этом знать?! — изумился капитан Цибальский. — Не в кабине же они… к-кхм. — Он, смутившись, кашлянул в кулак.