— В кои-то веки я согласен с Птицей, — сказал он с легким удивлением в голосе.
— Кажется, профессор, нас с вами только что опять размазали по стенке. — Давыдов виновато взглянул на Коробова.
— Сами виноваты — хорошо обучили! — Коробов натужно улыбнулся. — Не знаю, как у нее с навигацией, но спорить она мастер.
— С навигацией все еще лучше, — заверил Давыдов.
— Скажи, Птица, — Валентина Абрамцева подняла взгляд от планшета, — что, если Содружество столкнется со «старшей» цивилизацией, непохожей на нашу? С более успешным образцом-носителем неких ценностей, которые будут существенно отличаться от земных. Что тогда?
— Недостаточно данных для анализа.
— Предположим, они будут являть собой живое доказательство эффективности негативной евгеники и потребуют немедленно физически выбраковать из человеческой популяции всех генетически неблагонадежных и поступать так и впредь, — сказал Абрамцев. Его четырехпалая рука за спиной была сжата в кулак.
— Это будет выбор без выбора, — сказала Иволга. Размышление над ответом заняло у нее, вопреки обыкновению, целых пять секунд. — В ситуации противоречия двух ключевых для Содружества ценностей, прогресса и права человека на жизнь, Содружество, подобно X-9, вступит в войну в попытке отстоять свою модель развития, потерпит поражение и вынуждено будет принять чужую культурную норму. Если прежде не выработает допустимого механизма решения подобных критических противоречий в границах своей культуры: такой механизм позволит при необходимости адаптировать ее к культурам «старших» цивилизаций.
— И что же это может быть за механизм? — с любопытством спросил Абрамцев.
— Недостаточно данных для анализа.
— Вечером скажу Игорю загрузить в твою память пару книжек. — Абрамцев усмехнулся чему-то, одному ему известному, и посмотрел на часы. — Не пора ли нам заканчивать?
— Конец сеанса! — громко сказал профессор Коробов в камеру, и запись прервалась.
Смирнов со вздохом откинулся на стул.
— На сегодня достаточно, — сказал Каляев. — Вы не находите это отвратительным?
— Что именно? — устало откликнулся Смирнов. Ему был отвратителен Каляев и его раздраженный тон, отвратительны воспоминания о бомбардировке X-9 и многое, многое другое, особенно в человеческой природе и в климате Шатранга — но почти ничто из этого не поддавалось его контролю; он был не Господь Бог и не Дракон, а всего лишь командир отдаленной шатрангской базы, которому по возрасту уже год как пора было удалиться на почетную пенсию и растить в теплицах розы.
— Машина должна подчиняться! — воскликнул Каляев. — А это… это не лезет ни в какие ворота. Она не слушает человека, спорит — и ваши сотрудники это поощряют.
— У вас есть дети, Михаил Викторович? — спросил Смирнов; чем-то неуловимым — напором во взгляде, сердитым прищуром? — инспектор напоминал в эту минуту академика Володина.
— Это не ребенок: это искин! — Каляев убрал планшет. — У искина далеко не детские обязанности и совсем не детские возможности. С ним нельзя обращаться, как с ребенком. И как со взрослым нельзя, потому что это — да как вы не понимаете?! — не человек, это, искин! А вы такого наворотили, что сам Володин голову сломит, пока разберется, что под этой титановой «черепной» коробкой творится. И как можно с этим работать?
— Вы техинспектор; а я двадцать пять лет руковожу людьми, Михаил Викторович. — Смирнов посмотрел на Каляева насмешливо. — Они должны подчиняться! Но они не слушают. Спорят. Поступают так, будто в их черепных коробках один тараканий помет. Я видел множество аварий: в девяти из десяти из них не обошлось без человеческого фактора. И все же мы работаем, успешно выполняем задачи — когда нам не мешают. Машины небезопасны, но они надежнее людей: в чем-то это даже обидно… Наши искины — не исключение: они надежнее нас самих! Возможно — хоть и маловероятно! — что в конкретном случае была допущена какая-то программная ошибка: тогда она будет обнаружена и исправлена. Но ваше возмущение самим фактом существования машин, подобных нашим, не имеет под собой оснований. Оно сродни суеверию.
— Только недавно Валентина втолковывала мне, что суеверия есть форма протонаучного знания и к ним не следует относиться пренебрежительно. — Каляев неприятно усмехнулся. — А вы только меня за дурака держите или генштаб ВКС тоже?
— Что, простите?.. — Смирнов от неожиданности привстал со стула.
— Вы очень не хотите заострять на этом внимание, но Иволга и все искины проекта ИАН — еще какое исключение, Всеволод Яковлевич, — мрачно сказал Каляев. — У обычных антропоморфных искинов, вне зависимости от их когнитивного уровня, в абсолютном приоритете принцип ненанесения вреда и безопасность человека: так называемый первый закон робототехники. Он в них прописан программно и обеспечен аппаратно: не допускается ни малейшего риска. Но искины ИАНа рассматривают события в их временной разверстке и осуществляют вероятностную оценку, прокладывают маршруты от безопасной земли по экстремальным воздушным трассам. Даже моих невеликих познаний хватает на то, чтобы понять — исходя из принципа ненанесения вреда, искины должны попросту отказаться обеспечивать опасный полет; из расплывчатых формулировок в отчете Белецкого можно сделать предположение, что именно эту лазейку использовал Волхв, чтобы не выполнять приказ Абрамцева, который ему не понравился. И все-таки они летают. Значит, абсолютного приоритета «ненанесения вреда» нет. А что вместо него?
— Вы лучше информированы, чем я думал… и чем мне хотелось бы, — со вздохом признал Смирнов, садясь. — Но ответ на ваш вопрос проще, чем вы, вероятно, думаете. Используется принцип пользы. Он организован иерархически и, как вы верно выразились, развернут во времени: безопасность «вообще» против краткосрочной безопасности «здесь и сейчас», безопасность и процветание общества против безопасности пилота, нужды всего человечества против нужд одного человека, будущее против настоящего. Человек обычно выбирает то, что ближе. Тогда как наши искины лишены этого недостатка.
— Красиво звучит. Но, на деле, то, о чем вы говорите — просто количественная оценка? Пять горняков, которым необходима медпомощь, против одного пилота.
— Количественная оценка, программно прописанный алгоритм: все, как вы любите, — сказал Смирнов. — Вы хорошо изучили историю базы, так что, вероятно, осведомлены об имевших место в прошлом инцидентах. Да хоть бы об аварии экипажа инструктора Голованова: ее уже вспоминали в связи с обстоятельствами гибели Абрамцева.
Каляев кивнул.
— Тогда погибли оба летчика, — продолжил Смирнов. — Но Голованов пострадал за свою самонадеянность и дурость, тогда как летевший с ним курсант — за храбрость и ответственность; и за самонадеянность тоже — куда же без этого. Он обязан был катапультироваться, но не захотел бросить отключившегося дурака-инструктора. Думал, что сумеет спасти машину, несмотря на отсутствие опыта. Не имея оснований рассчитывать на успех, против одной жизни он поставил на кон две, и сверху — счастье своей жены и малолетнего сына. Это был мужественный поступок. Но неверный. Иволга не допустит подобной ошибки — в том было бы ее достоинство, но, если вы не забыли — она лишь дает подсказки: окончательное решение по-прежнему всегда за человеком. Самовольно Иволга может только активировать хеллоу-систему: открыть дверь, выпустить трап перед посадкой пилота в кабину и пожелать ему доброго утра.
— А подвижные элементы и рука-манипулятор на имитационной установке? — спросил Каляев.
— Необходимы для выполнения некоторых тестов. Но кабели питания не позволят Иволге открутить себя от установки и начать бегать по базе с лазерным резаком наперевес: можете не беспокоиться, — насмешливо сказал Смирнов. — Об особенностях устройства этих кронштейнов и манипулятора, если желаете, можете завтра расспросить инженеров: я в этом не дока. Ко мне у вас на сегодня еще есть вопросы?
— Какой у Иволги правовой статус?
— Никакого. Она испытательный образец. Но в будущем это изменится: наши юристы уже разрабатывают нормы, которые обеспечат ей правовую защиту. Так называемый «закон о фамильярах». Вам это кажется смешным?!
— Наоборот: грустным, как и вся местная «магия». — Каляев взглянул на часы. — Простите, я и так вас задержал. На сегодня больше никаких вопросов.
— Моих сотрудников в неурочное время также прошу не беспокоить. — Смирнов отключил видеопанель. — Им и так… не по себе от этого всего. Понимаю, вы делаете свою работу. Но не мешайте нам делать свою.
Утром следующего дня зарядил дождь и продолжался до самого вечера. Всю технику на Дармыне загнали в ангары или укрыли тентами, люди избегали без нужды выходить на улицу. Но в городе давал концерт Терранский симфонический оркестр; для колониального захолустья это было событие.
По негласному светскому протоколу Смирнов обязан был присутствовать. Но, кроме его служебного внедорожника, в шесть часов пополудни от ворот «Дармына» отъехало еще два десятка электромобилей и микроавтобус: почти все, кто не был занят на дежурстве и сумел достать билеты, отправились в город. Одна из машин увозила Абрамцеву и Каляева.
— Это не слишком?.. — Каляев удивился, когда днем Абрамцева протянула ему билет: «Мы их выкупили загодя, так что теперь остался лишний.»
— Слишком — это если бы я отдала его Давыдову. — Она позволила себе горькую усмешку: они были одни. — Но Слава все равно колдует в подвале с медэкспертами. А вас как-то нужно занять, чтобы вы тут не разнюхали никаких секретов, пока дядя Сева будет дремать в губернаторской ложе.
Каляев растерялся от ее прямоты.
— Иволга не включится быстрее от того, что я буду сидеть дома, смотреть головизор и пить бренди, а вы — досаждать расспросами кибернетикам, — добавила Абрамцева, помолчав. — Давайте съездим, Миша. Или к Вашим услугам лучшие концертные залы галактики, потому мысль о шоу в нашем провинциальном вертепе нагоняет на вас скуку?
— Нет, что вы! — Он окончательно смутился. — Обычно мне не до концертов. Поедемте, если хотите.