— Шатранг и сам по себе — жестокая планета. — Абрамцева взглянула с балкона на улицу, где все еще бушевала непогода. Ливневые колодцы не справлялись: по тротуару бежали реки воды. — Особенно горный Шатранг. Но, Миша, когда у нас говорят о великих победах, то говорят: «оседлать Дракона». Не подразумевая поломанных костей.
— Валя, поймите: я приехал сюда не ломать, — тихо, почти просительным тоном сказал Каляев. — Я не охотник на драконов. Но тот, кто просто-напросто в них не верит.
— Я понимаю. — Абрамцева вздохнула. — Позволите просьбу? Не рассказывайте пока Смирнову: его удар хватит.
Публика потянулась обратно к своим местам: прозвенел третий звонок.
На переднем ряду оживленно переговаривались Мелихов и механик с Дармына; как можно было понять из их разговора, в антракте прошел слух о скорой сенсации. Группа специалистов биофизического института под руководством профессора Гварамадзе, изучавшая аномальные атмосферные явления и, в том числе, «дыхание Дракона», намеревалась сделать в ближайшие дни какое-то крупное заявление для прессы.
— Да, я тоже слышал. Как думаете, это что-то существенное? — шепотом спросил Каляев.
— Нет. — Абрамцева покачала головой. — Не думаю. Но вдруг?
Первые звуки пятой симфонии Бетховена упали в зал, как камни: весомые, мощные. Словно сама судьба стучала в дверь — перед тем, как войти без спросу.
Работы по восстановлению Иволги продолжались обещанные трое суток; первый запуск назначили на полдень четвертого дня. В зале вокруг кабины имитационной установки собралось полтора десятка человек: все участники рабочей группы, Абрамцева с начальником и двое помощников Белецкого, подключавших компьютер. Права Каляева присутствовать никто не оспаривал: инспектор стоял чуть в стороне от остальных и разговаривал вполголоса с Давыдовым об особенностях полетов с ИАН в горных районах. Затем подошел к Белецкому.
— Игорь Дмитриевич, а вы, человек ученый, верите в местные легенды? — спросил Каляев; как завязать разговор с инженером он не знал и выбрал первую попавшуюся тему. — Среди ваших сотрудников они довольно популярны. Про Дракона, снежных призраков, ледяных великанов и тому подобное…
— Что?.. — Белецкий уставился на него с искренним недоумением. — П-простите, господин инспектор, но внеслужебные увлечения моих подчиненных шатрангским фольклором — их дело. Я этим не интересуюсь. А работать драконы и п-призраки мне пока не мешали.
— Миша, Игорь настолько мало значения придает мистическим, как вы выражаетесь, «бредням», что даже не считает нужным их опровергать, — сказала пришедшая на выручку к инженеру Абрамцева. — Он еще больший материалист, чем вы.
— Но если однажды ко мне в кабинет явится ледяной великан, я непременно отправлюсь с ним к доктору П-печорскому, — серьезным тоном заверил Белецкий. — Надеюсь, великан п-пролезет в дверь.
Мелихов, слышавший весь разговор от начала и до конца, рассмеялся. Иванов-Печорский, психиатр дармынской медчасти, подмигнул Каляеву:
— Вы тоже не стесняйтесь, заходите, если вдруг что!
Наконец, подготовка была закончена, и Смирнов отдал команду начинать.
«Пятнадцать… десять… пять…» — обратный отчет на системном экране шел невыносимо медленно. За пять секунд до включения ожила сенсорно-кинетическая система: замигали зелеными и желтыми огоньками датчики давления и температуры, зажужжали газоанализаторы; выдвинулась вперед, на позицию готовности, рука-манипулятор и кронштейны с видеосенсорами. В «летном» режиме данные загружались напрямую в искин через лабораторный компьютер, так что Иволга даже не могла определить, что имеет дело лишь с имитацией полета, но в режиме тестирования ей необходимы были привычные органы чувств; лишить ее их было бы все равно что лишить человека или зверя осязания, обоняния и зрения, оставив лишь слух.
Ее социальное обучение на поздних этапах строилось, по большей части, на тех же принципах, что и обучение животных: за желательным поведением, будь то успешное выполнение рабочей задачи или простое подчинение приказу, следовало то или иное запрограммированное эмоциональное подкрепление. Это сняло многие теоретические и практические проблемы, существовавшие при организации взаимодействия человека с обычными искинами. Иволга осознавала себя рукотворной машиной и, в соответствии с программой, испытывала от этого осознания удовлетворение — быть машиной значило для нее быть незаменимым помощником, товарищем, а не слугой или инструментом; к человечеству она относилась уважительно и доброжелательно, без зависти или гнева, осознавая и принимая существующую взаимозависимость.
«Три… два… один… старт!»
Загорелся системный экран, над голопроектором появилась фигурка черно-золотой птицы. «Глаза» видеокамер зашарили по залу.
— Всеволод Яковлевич. — Голос у Иволги был женский, глубокий и бархатистый. — Что случилось? — спросила она очень по-человечески, с интонацией тревоги и растерянности.
— Что последнее ты помнишь? — Смирнов взглянул в объектив нависшей над ним камеры.
— Посадка по возвращении с Ахар-Занара была сложной, — без заминки откликнулась Иволга. — Потом меня отключили на техобслуживание. Но перед тем Денис сказал, что следующим утром будет вылет на Хан-Арак. А про тестирование он не предупреждал. Почему его нет?
Смирнов переглянулся с Белецким и Давыдовым и неохотно кивнул последнему.
— С тех пор прошла неделя. — Давыдов вышел вперед. — По дороге на Хан-Арак вы попали в аварию. Дэн погиб. Ты серьезно пострадала. Возможно, в модуле памяти произошел откат системы к последней точке восстановления: из-за этого ты не помнишь последних суток до аварии.
— Причина аварии уже установлена? — мгновенно отреагировала Иволга. Человеку наверняка потребовалось бы время осознать и осмыслить новости, но она была создана обрабатывать невообразимые объемы информации за миллисекунды.
— Пока нет: ведется следствие. Мы надеялись, ты поможешь нам, — сказал Смирнов, против воли, с укором.
— Я сожалею о случившемся и о невозможности помочь вам. — Искусственный голос Иволги был практически не отличим от человеческого. В нем отчетливо слышалась печаль. — Игорь, сохранились ли резервные копии данных на аварийных самописцах?
— Частично. В-ведется их в-восстановление, — сказал Белецкий; в последние дни он стал заикаться сильнее обычного. — Тебя ознакомят с ними позже. Пока я п-переведу тебя в гибернацию.
— Подожди! — вдруг требовательно попросила Иволга. Кто-то шепнул: «Во дает!»; на него тотчас зашикали. — Что еще случилось за прошедшее время?
— Ничего, о чем стоило бы сейчас упоминать, — ответил за Белецкого Смирнов, — кроме инспекции из сектора. Ты искин, Птица, но ты одна из нас — так что веди себя, как полагается дисциплинированному сотруднику.
— Перехожу в режим гибернации, — тотчас откликнулась Иволга поскучневшим голосом. — Три, два, один…
Датчики погасли; голограмма исчезла.
— Спасибо за понимание, — мрачно сказал Смирнов и обернулся к остальным. — Что ж, господа. Это совсем не то, на что я… мы с вами рассчитывали. Но что уж есть. Какие будут комментарии?
— Возможно проверить, правду ли она говорит? — спросил Каляев. — Насчет того, что ничего не помнит.
Белецкий отрицательно мотнул головой.
— В настоящий момент невозможно. Ее сознание обращается к модулю п-памяти, но мы не можем говорить о к-корректности или некорректности считывания поврежденной записи или считать ее сами, как не можем считать воспоминания из человеческого мозга: внутренняя система кодирования слишком сложная.
— Иными словами, ее слова могут быть правдой, но могут и не быть?
— Д-да. Могут и не быть, — признал Белецкий неохотно, но намного легче, чем Смирнов от него ожидал.
— А что с резервными самописцами? — спросил капитан Цибальский… — Сильно повреждены?
— П-параметрический пострадал незначительно: первичный анализ метеоданных и данных систем вертолета будет закончен к вечеру. — Белецкий отвечал капитану, но по-прежнему смотрел на Каляева. — Однако речевой самописец, который в свете обстоятельств интересует нас более всего, п-поврежден настолько, что восстановление невозможно. Таким образом, как и почему Иволга сообщила Абрамцеву то, что сообщила, п-прояснить не получится.
— Интересное совпадение, — заметил Каляев.
Белецкий вопросительно взглянул на Смирнова; Смирнов кивнул, разрешая говорить дальше: скрывать что-либо не было смысла.
— Есть основания п-полагать, что это не совпадение, — сказал Белецкий. — Абрамцев мог сам вывести его из строя, чтобы избежать прослушивания записи и распространения слухов среди сотрудников базы.
— Все записи взаимодействия пилота с искином сохраняются и отправляются на изучение киберпсихологам, — пояснил Смирнов.
— Характер п-повреждений указывает на то, что карта памяти испорчена узконаправленным воздействием высоких температур, вероятно, выстрелом из лучемета на малой мощности, — сказал Белецкий. — Возможно, п-после того, как первый шок прошел, объяснительная за «несчастный случай» с самописцем показалась Абрамцеву п-предпочтительнее слухов об… стрессовой информации. Успокоившись, он мог усомниться в ее д-достоверности и постараться таким образом избежать публичного скандала. Или пожелал все скрыть п-перед тем, как свести счеты с жизнью. Доподлинно мы уже не узнаем, как и то, что происходило в кабине перед аварией.
— А кольцо он не успел или забыл надеть обратно. — Каляев задумчивым взглядом скользнул по коробу с искином. — Или не захотел, не важно: в штатной ситуации никто бы не стал делать из этого далеко идущих выводов… Возможно, вполне возможно. Скажите, доктор, — Каляев повернулся к психиатру, — на ваш взгляд, насколько эта отсроченная реакция ожидаема для Абрамцева? Я имею в виду уничтожение самописца.
— На мой взгляд, весьма ожидаема, — после секундного размышления ответил Иванов-Печорский. — У него не было другого способа надежно пресечь кривотолки.