— Да, пожалуй, ты права, — после секундного размышления сказал Давыдов. — Что ж… Результаты нашего с медиками шаманства можно всегда поставить под сомнение, поскольку реконструкция получается довольно условная. Собственно, они, в любом случае, недостаточно достоверны и имеют только вспомогательное значение.
— Не обязательно ничего скрывать или ставить под сомнения. Я лишь хотела, чтобы ты знал всю картину. Мне не верится в самоубийство: Денис не навредил бы общему делу по личным причинам; это было бы ниже его достоинства. Даже нам с тобой он вряд ли пожелал бы пропасть пропадом, как бы ни был сердит. — Абрамцева подавила вздох. — Он был гордым, сложным человеком, но никак не слабовольным честолюбцем, способным из-за уязвленной гордости озлобиться на весь белый свет. Хотя об этом уже стали забывать.
— Проклятье, нельзя же просто валить все на него! — Лицо Давыдова исказила мучительная гримаса: в ней было что-то по-детски потерянное и беспомощное. — Это просто подло! Дэн недолюбливал Шатранг, но выбирая между своей или чьей-то репутацией и целой планетой, он никогда не выбрал бы репутацию. Но я не он. Я так не могу! Нельзя человека, который десять лет отдавал ИАНу все силы и рисковал жизнью вот так взять и обвинить бог знает в чем, из-за того, что у него не было на пальце кольца! Пусть Смирнов сколько хочет считает, что я просто пытаюсь очистить свою совесть — я не могу так… это не правильно. И доверять Птице больше не могу, пока не выясню в точности, что там на самом деле произошло. А удастся ли это выяснить, или мы так и будем довольствоваться догадками? Сам я с ней управлюсь, но мне ведь теперь обучать других. Я должен принимать решения и подавать пример, должен как-то заменить им Абрамцева. Но я не он, и я не знаю, что делать. А если, как ты говоришь, Каляев прикроет ИАН и Шатранг пойдет под терраформирование, чем нам предстоит заниматься — руководить эвакуацией? Лучеметами будем загонять местных в катера? Проклятье, не могу не думать — что было бы, сиди тогда я в кабине. Возможно, так было бы лучше для всех…
— Слава!..
— Прости, — хрипло сказал Давыдов, опомнившись. — Прости, я не должен был вываливать на тебя… Прости, — прошептал он, обнимая ее. — Слишком много всего…одновременно. Это все от нервов; забудь.
— Давно ты спал последний раз, по-человечески, дома в кровати, а не на кушетке в подвале?
— Не так уж давно.
«По меньшей мере, дня два-три назад», — подумала Абрамцева.
— Приезжай вечером ко мне, — поддавшись порыву, сказала она, не вполне уверенная, для кого просит — для себя или для него.
— У твоих соседей это может вызвать вопросы.
— Пусть соседями подавится Дракон! У меня больше сил нет смотреть на головизор и хлебать разбавленный бренди: наш дом даже для двоих был слишком большим. Я там с ума схожу. А ты сводишь себя с ума здесь, и это пугает меня еще больше… — Она сжала его плечи. — Ты не Денис, и никто не ждет, что ты его заменишь. Его никто не заменит: он был один в своем роде. Но даже Абрамцев верил в твои способности: иначе, зачем бы он звал тебя сюда? Только ты сам в себя не веришь. Это главный твой недостаток.
— Не думаю.
— Приезжай после совещания у Смирнова. И привези еще бренди. К Дракону все эти разговоры! Напьемся по-черному, побудем хоть немного нормальными людьми. — Абрамцева коснулась губами его небритой щеки и отстранилась: на лестнице послышались голоса. — А потом я прослежу, чтобы ты проспал хотя бы шесть часов кряду. Ты нужен мне и Смирнову живым и вменяемым, Давыдов. Не спорь.
— Ладно. Договорились. — Его угрюмое лицо на миг осветила улыбка. — Привезу. А еще коробку упаковочных пакетов! Если соседи придут любопытствовать, что у нас за шабаш — вылезем на крышу и будем кидаться в них пакетами с водой. Когда я подростком учился в летной школе, такое времяпрепровождение почему-то казалось нам очень смешным…
— Не забудь еще тюбик пищевого красителя: розовой или зеленой водой кидаться веселее. — Абрамцева слабо улыбнулась. — Тогда, до вечера.
Трое сотрудников отдела снабжения прошли мимо, наградив их удивленными взглядами.
Давыдов кивнул:
— До вечера.
На вечернем совещании Белецкий подтвердил предположение Каляева: расшифровка никак не прояснила причин аварии — сопоставление данных параметрического самописца и данных наземных метеостанций показало, что сенсорный модуль Иволги, как и все системы вертолета, работал корректно. На следующий день под руководством профессора Коробова прошло психосоциальное тестирование на скрытые мотивы, которое не выявило ничего неожиданного.
Итоговые результаты анатомической реконструкции начальник медчасти огласил еще через полтора дня — после чего этическая дилемма, терзавшая Давыдова, разрешилась сама собой: реконструкция показала, что в последние секунды Абрамцев с усилием сжал и направил ручку «шаг-газ» вниз, намеренно увеличивая скорость столкновения вертолета с землей вместо того, чтобы попытаться спасти машину.
— Ну, теперь-то версию самоубийства можно считать основной, — с плохо скрытым удовлетворением сказал капитан Цибальский, которому до смерти надоело сидеть на Дармыне. — Или будут возражения?
— Будут возражения? — эхом повторил Смирнов, глядя на каждого по очереди.
— Нет, — сказал подполковник Кречетов.
— Нет, — сухо обронил Каляев. — На данный момент.
— Нет, — после короткого колебания согласился доктор Иванов-Печорский.
— Нет, — сказал заведующий лабораторией социометрии профессор Коробов.
Давыдов был рад, что на совещании хотя бы отсутствовала Абрамцева; ему хотелось провалиться сквозь землю, но нужно было отвечать. Он почувствовал усталый, почти просительный взгляд Смирнова — и вдруг обозлился.
— Я не могу оспаривать факты, Всеволод Яковлевич, — сказал Давыдов. — Есть основания предполагать самоубийство. Но для меня имеющихся фактов недостаточно. Я не верю в самоубийство Абрамцева, потому что я достаточно хорошо его знал, чтобы не верить. Как, между прочим, и вы, и многие здесь присутствующие.
— Но факт в том, что жену его ты знал еще лучше, — тихо — но недостаточно тихо — сказал Мелихов.
Давыдов молча подошел и без замаха ударил его по лицу.
— Эй!.. — В следующую секунду Кречетов и Цибальский повисли у него на плечах. — Прекратите немедленно!
Пока Смирнов ловил воздух ртом, а остальные ошалело переглядывались, поднявшийся Мелихов сам попытался кинуться в драку. Но не преуспел в своем намерении: Каляев с неожиданной ловкостью сделал ему подсечку и прижал к полу.
— Не надо лишних движений, Павел. — Хотя молодой летчик был намного крупнее, Каляев удержал его на месте без особого труда: тот только зашипел от боли в вывернутой руке. — Вы, оба, прекратите! Попытки продолжить драку я буду расценивать как нападение на служащего техинспекции при исполнении.
— Слава, урод, совсем головой двинулся? — прорычал Мелихов, сплюнув кровь. — Шуток не понимаешь. Ладно, инспектор, хватит — не буду я продолжать.
Каляев разжал хватку и выпрямился.
— Засунь свои шутки себе в… — Давыдов стряхнул руку все еще удерживавшего его Кречетова, но отступил назад.
— Сам дурак! Михаил Викторович, а лихо вы меня скрутили. Вы правда техинспектор или законспирированный Джеймс Бонд? — поинтересовался Мелихов, растирая плечо.
— Инспекторам в колониях редко рады, — сказал Каляев. Он дышал тяжелее обычного, но, в остальном, потасовка прошла для него бесследно — не считая чуть помятого пиджака. — Те, кто умеет только заполнять формуляры, долго не живут.
— Давыдов!!! — Багровый от бешенства Смирнов, наконец, обрел дар речи. — Ты забыл, где находишься?!
— Нет, Всеволод Яковлевич. Не забыл. — Давыдов не отвел взгляд.
— Никакие особые заслуги и обстоятельства не отменяют необходимости соблюдать дисциплину, — медленно, чеканя слова, проговорил Смирнов, — Надеюсь, выговор с занесением и отстранение на десять суток от полетов охладят твой пыл.
Давыдов кивнул; наказание было самым мягким, какое он мог получить за публичную, при всем начальстве, драку.
— Мелихов! — Взгляд Смирнова обратился ко второму летчику. — Как здесь закончим, ступай в медчасть и скажи дежурной сестре: если, пока будет обрабатывать ссадину, она нечаянно укоротит тебе язык — я не расстроюсь.
Мелихов обиженно скривился, но в этот раз ему хватило благоразумия промолчать.
— Позвольте вернуться к делу, господа, — сказал Каляев. — По всем имеющимся к настоящему моменту данным мы вынуждены рассматривать самоубийство пилота в качестве основной версии случившегося; скорее всего, она же и войдет в итоговый протокол. Но я не думаю, чтобы ее оглашение в прессе пошло кому бы то ни было на пользу. Кроме того, это было бы не вполне корректно по отношению к памяти покойного и некоторым сотрудникам базы. — Каляев встретился взглядом со Смирновым. — С моей точки зрения, стоит объявить о внезапной остановке сердца, потере пилотом сознания вследствие перегрузки или чем-либо столь же правдоподобном и непроверяемом. Думаю, коллеги из авианадзора, — Каляев посмотрел на капитана Цибальского, — поддержат мою инициативу. Хотя формальных причин засекречивать результаты работы нашей группы нет, в данном случае эта мера вполне разумна и оправданна.
— У меня нет полномочий принять решение о степени секретности: я должен доложить начальству, — сказал Цибальский. — Но со своей стороны предложение господина инспектора горячо приветствую.
— Я ослышался, или вы, господин инспектор, предлагаете нам нарушить закон? — недоверчиво спросил Кречетов.
— Вы не ослышались. — Каляев внимательно взглянул на него, затем на Смирнова. — Кроме этических соображений, есть и практические. Я изучал местную прессу. Репутация Дениса Абрамцева на Шатранге такова, что многие скорее поставят под сомнение выводы комиссии, чем его преданность делу. Журналисты начнут выдумывать и тиражировать различные конспирологические версии. Это подорвет авторитет руководства базы и колониальных властей, что косвенно — однако, неизбежно — увеличит вероятность различных аварийных ситуаций в будущем, а поскольку самая суть моей работы в том, чтобы их предотвращать… Порой, я бываю невнимателен, и некоторые