— Хуже просто некуда.
— То решение, о котором ты говорила — полностью убрать машинные ограничения… — Давыдов внимательно посмотрел на нее.
— Ну?..
— Пока слушал тебя, вдруг вспомнил про «противоестественное подобие»: если все, как ты говоришь, получается, что даже в искусственной форме жизни человечество вынуждено повторять само себя, потому как это лучший или даже единственный путь: пресловутый коридор Стабиртона, — сказал Давыдов.
— Наверняка не единственный. Но иного мы до сих пор не обрели — даже в мыслях; возможно, потому как и не стремились? У нас одна на все палата культурных мер и весов: в ней есть гирьки с гравировкой слабее и сильнее, выше и ниже, больше и меньше, но нет такой, на какой было бы написано иначе.
— Подлинная инаковость неизмерима, а если мы не можем чего-то измерить, то этого, как бы, и нет… — задумчиво сказал Давыдов. — Возвращаясь к сути твоего предложения, думаю, искины не могут стать опаснее людей, если не сваливать на них нечеловеческую ответственность. Со своей стороны кабины я согласен попробовать поработать без ограничительных алгоритмов. Только это не мне решать; не здесь и не сейчас.
— Спасибо тебе, Слава. — Абрамцева через стол по-мужски протянула ему руку. — Что откликнулся тогда на приглашение, что снова готов помочь. Спасибо от меня… от нас обоих.
Взгляд Давыдова, следуя за ее взглядом, обратился к фотографии на полке. Абрамцев дымил сигаретой, глядя куда-то мимо них, за окно, в черную, непроглядную ночь Шатранга, где небо было неотличимо от земли.
— Его тень… будет всегда стоять между нами, — прошептал Давыдов; в его голосе было больше утверждения, чем вопроса.
— Он бы этого не хотел. Но данность есть данность, — так же, шепотом ответила Абрамцева и добавила уже нарочито деловым тоном:
— Так что ты собираешься делать?
— Утром поедем на Дармын и обсудим все со Смирновым и Белецким, — сказал Давыдов. — Игорь наверняка против не будет. А из Смирнова ты веревки вьешь. Если вы с Игорем сумеете подтвердить твое предположение, останется только вынудить Каляева улететь с Шатранга, несолоно хлебавши.
— Это может оказаться непросто.
— Понадеемся на лучшее. В конце концов, не будет же он вечно тут сидеть.
— Не будет, — согласилась Абрамцева. — А, значит, будет действовать. Не знаю, что он затеял — но мы должны его опередить.
В семь часов утра она вызвала двухместный электромобиль, надеясь оказаться на территории Дармына за полчаса до начала рабочего дня Смирнова и встретиться с ним, как только он приедет. Но машина пришла с четвертьчасовым опозданием, и на этом неприятности не закончились.
На полпути между поселком и базой тяговый электродвигатель затрещал и заглох.
Давыдов связался с диспетчерской через портативный коммуникатор, но сонный диспетчер не смог дистанционно настроить в автопилоте остановку в неположенном месте, и присланный на замену электромобиль проехал мимо. От места поломки Дармын находился больше чем в пятнадцати километрах. Оставалось только ждать, пока диспетчер разберется, какой-нибудь автолюбитель на личной машине с ручным управлением их заберет или выйдет на работу ремонтная бригада.
— Каляев все-таки хороший техинспектор: он предупреждал, что эта модель у нас вот-вот начнет ломаться, — заметила Абрамцева. Ей овладело какое-то безнадежное спокойствие. — А вы с Дэном, похоже, переоценили неотвратимость грядущей автоматизации.
Диспетчер мямлил что-то невразумительное, а бледное пятно солнца поднималось все выше. Давыдов, выругавшись сквозь зубы, вышел из машины и открыл капот.
— Ты умеешь их чинить? — удивилась Абрамцева.
— Четверть века назад увлекался, а эта модель как раз тех лет разработки: удачное совпадение. — Давыдов криво усмехнулся. — Только ни ремнабора, ни запчастей нет. Так что на успех я бы не особо рассчитывал. Боюсь, нам еще долго тут торчать.
Но спасение пришло всего через три минуты: с визгом тормозов на встречной полосе остановился ярко-красный двухместный спорткар. Из открытого окна высунулся возвращавшийся с ночного дежурства Мелихов.
— Слава, что у тебя тут случилось? А… — Мелихов заметил в электромобиле Абрамцеву и осекся, слегка зардевшись. — Ты это, прости, если я помешал…
— Паша. Прав Смирнов: ты все-таки идиот, — проникновенно сказал Давыдов.
— Эй!..
— Но сегодня ты чертовски вовремя. — Давыдов закрыл капот и отряхнул ладони. — Случилось то, что у нас у всех большие неприятности. Которые станут еще больше, если мы с Валей в самое ближайшее время не попадем на Дармын. А у нашей развалюхи полетели в движке обмотки, поэтому, пожалуйста: дай нам свой драндулет. Верну в целости и сохранности и буду должен.
У Мелихова отвисла челюсть.
— Я серьезно, Паша. Я тебе все расскажу, — добавил Давыдов, заглянув ему в глаза. — Но потом, ладно?
Мелихов захлопнул рот и молча вылез из машины.
— Спасибо. И прости за «идиота». Накипело, — Давыдов пригнулся, забираясь в салон.
— Прощаю, — отмахнулся Мелихов. — Привет, Валь! — Он на манер швейцара распахнул перед Абрамцевой дверь. — Что, правда какая-то гадость случилась — или песссимист Давыдов зазря разводит панику?
— Еще не знаю, Паш, но паникую не меньше Давыдова. — Абрамцева вымученно улыбнулась. — Спасибо, что выручил. За мной должок.
— Да не стоит… не чужие же, — отойдя назад, пробормотал Мелихов.
— В самом деле. — Давыдов стартовал. В зеркало он видел, как Мелихов стоит, опершись на капот сломанного электромобиля, и смотрит им след.
Абрамцева взглянула на часы: было уже без четверти девять. Давыдов прибавил скорость.
В ту же самую минуту на Дармыне зал имитационной установки наполнился гулом вентиляторов: Белецкий перевел главный компьютер в рабочий режим. Каляев прохаживался туда-сюда вдоль установки.
Пришла в движение сенсорно-кинетическая система, на системном экране высветился значок готовности: Иволга вышла из гибернации и мелодично пожелала всем доброго утра.
— Здравствуй, Птица. Ну, Михаил Викторович — может, теперь вы наконец-то объясните, зачем все это нужно? — раздраженно спросил Смирнов. Несмотря на принятое лекарство, у него невыносимо болела голова. — И не мельтешите, богом прошу.
В зале не было никого, кроме искина, их двоих и инженера: ранним утром, звонком на домашний коммуникатор, Каляев попросил о конфиденциальной беседе, и он же настоял, чтобы она проводилась в присутствии Иволги и ее создателя. Смирнов охотно бы отказал, но спросонья не нашел на то убедительных причин.
Каляев остановился.
— Как вы неоднократно разъясняли мне, Всеволод Яковлевич, ваша Иволга — личность. Разговор напрямую касается ее судьбы, так что проводить его в ее отсутствие было бы нечестно. Она имеет право знать.
У Смирнова нехорошо екнуло сердце.
Итоговый протокол по аварии Каляев подписал, не моргнув глазом, формальных поводов требовать остановки проекта не было — но Каляев совсем не казался этим огорченным, отчего у Смирнова еще накануне похорон закралось подозрение, что в рукаве у инспектора залежался козырной туз; и вот припрятанная карта пошла в ход.
— Знать что? — спросил Смирнов. Иволга молчала.
Каляев тонко улыбнулся.
— Вы, Всеволод Яковлевич, с самого моего приезда гадаете, что я за жук и зачем здесь оказался. Даже Валентине поручили собрать сведения. Ну и, позвольте полюбопытствовать — к какому же выводу вы с ней пришли?
— По-вашему, нам тут делать нечего, кроме как собирать на вас досье?
— И все же: что вы для себя решили?
— Ничего определенного, — сдался Смирнов. — Хватит уже вопросов: вы, вроде как, сами собирались нам что-то рассказать.
— Вы правильно предположили, что я здесь не случайно. И неспроста интересуюсь ИАНом. — Всякая тень улыбки исчезла с лица Каляева. — Меня послал Володин.
— С каких это пор Володин распоряжается сотрудниками техинспекции? — спросил Смирнов. В отутюженном, пахнущим кондиционером плотном кителе ему сделалось вдруг очень жарко. Ремень с кобурой больно впился в бедро.
— Ни с каких. Просто я его племянник, — сказал Каляев. — Вряд ли вы об этом слышали, но у Олега Леонидовича есть младшая сестра. Проверить ИАН — это была, если угодно, личная просьба.
Белецкий стоял, как истукан, и разглядывал носки своих ботинок. Иволга молчала.
— Вы знаете, как работает живой мозг? — спросил Каляев и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Один из основополагающих принципов его работы — принцип доминанты; он проявляет себя на самых разных уровнях. Когда вы, сосредоточившись на работе, забываете о еде и отдыхе — это тоже доминанта: вред, который вы таким поведением наносите сами себе, в ту минуту для вас как будто перестает существовать. А солдат не совершает убийства: он защищает родину, блюдет ее интересы, выполняет приказы. Принцип доминанты верен и для кибермозга: более того, способности любого кибермозга к самопознанию и самоорганизации выше человеческих, особенно, если речь идет о кибермозге, подобном Иволге — обладающим эмоциями и собственной мотивацией, с развитой интуицией. Понимаете, что из этого следует?
Смирнов, мало смысливший в кибербионике, в поисках поддержки посмотрел на Белецкого, но тот по-прежнему молчал с выражением лица угрюмым и ожесточенным.
— Вы ведете к тому, что кибермозг как-то может управлять этой самой «доминантой», — неуверенно сказал Смирнов. — Формировать ее произвольно, по своему желанию, с большим успехом, чем с этим справляется человек?
— Если в самом общем виде, то да. Согласно предположению Володина — произвольно сформированная сильная доминанта позволит искину обойти почти любые запрограммированные ограничения, кроме поддерживаемых аппаратно, самых конкретных и грубых. В свете этой гипотезы Володин попросил меня проверить, как здесь обстоят дела, и я согласился. Его интересует научный аспект и перспективы дальнейшего освоения планеты, меня — безопасность технологии; он, вероятно, назовет результаты проверки весьма любопытными — я же нахожу их удручающими.