Епифану определили высшую меру наказания, «вышку», как констатировал уравновешенный всегда и оттого казавшийся бесстрастным Апрель. Однако Президиум Верховного Совета Российской Республики счел возможным заменить расстрел пятнадцатью годами лишения свободы.
Так-то вот и разрешилась одна из бесчисленного ряда человеческих драм, начало которым положил сорок первый год. Но до конца ли разрешилась? Это уж никто не мог знать.
32
Жизнь между тем шла своим чередом, своим порядком.
Накопивши деньжишек, сельский житель раздумывал, куда бы их с наибольшею пользой употребить. Одни положили на сберкнижки, другие поспешили обратить в материальные ценности, «в движимое и недвижимое». Газовые плиты, холодильники, стиральные машины, телевизоры заняли свои места в большинстве домов, которые постепенно вслед за соломенными стали менять и шиферные свои кровли на более надежные крыши из белого, оцинкованного или покрашенного зеленою краской железа. На некоторых подворьях объявились автомобили, которые сразу же лишили покоя завидущую и нетерпеливую бухгалтершу Надёнку Скворцову. Вернувшись однажды из правления раньше положенного часа, она все поглядывала в окно, не идет ли домой муж, и, едва он ступил через порог задней избы, горячо заговорила:
— Ты что же, Авдей, думаешь?! Долго ли так будет продолжаться?.. Каждый божий день то меня, то тебя Точка в район и область по разным делам командирует, а машину у него не допросишься. Вот я и говорю: пора своей обзаводиться. У людей уж «Москвичи» и «Запорожцы» во дворе стоят, только у нас у одних…
— Постой, постой, Надежда, — перебил ее Авдей, — а ты подумала, где мы возьмем такую пропасть денег?
— Подумала, — сказала Надёнка, значительно подмигнув матери. — Я ведь, Авдеюшка, не ты!.. У меня есть план… Мама, принеси-ка вчерашнюю газету! — И, пока мать отыскивала в передней «Сельскую жизнь», продолжала с большим энтузиазмом: — Считай, что автомобиль, пускай не «Волга», но «Москвич» или «Запорожец», уже в нашем с тобой гараже, я уж и кирпич для гаража выписала…
— Что это за план такой? — вяло спросил Авдей.
— Можно сказать, замечательный, гениальный план. И простой, как все гениальное.
— Ну, ну, — немного оживившись, заинтересовался Авдей, — выкладывай, что у тебя там.
Надёнка взяла из материных рук газету.
— Читал?
— Нет. Когда бы мне…
— И напрасно. Во, глянь! — Надёнка подозвала мужа к столу, развернула газету, ткнула пальцем в подчеркнутые красным карандашом строчки. — Прочитай вот это.
— Ну и что же? — пожал плечами Авдей, рассеянно пробежавший глазами по заметке.
— Как — что?! — возмутилась Надёнка. — Когда ты только у меня научишься думать, Авдюша! Соображать надо, милок!.. Гражданин Савоськин купил всего-навсего один лотерейный билет и выиграл «Москвича», а если купить их, тех билетов, штук, скажем, восемьсот, по нескольку пачек, так, чтобы шли номер за номером… По теории вероятности… Понимаешь? Ну?! Умница у тебя жена?..
— Не сказал бы, — Авдей улыбнулся. Спросил, однако, хмуро: — Это ты, Надежда, всерьез?
— Все рассчитано, до тонкости… На автомобиль наших с тобой сбережений не хватит, а на лотерейные билеты как-нибудь наскребем, не бог весть какая сумма!..
— Гляжу я на тебя, Надежда, баба ты вроде толковая, грамотная, а рассуждаешь, как дите малое, неразумное…
— Не дурее твоей…
— Не смей! — заорал он, мгновенно осатанев. — Не смей касаться ее своим языком!.. Слышишь, Надежда!.. Не смей, ты не стоишь и мизинца этой женщины!..
— Ну и уходи опять к… — фыркнула Надёнка, бурно дыша. Но все-таки осеклась, замолчала, сказала примирительно: — Злой ты какой стал, Авдюша, пошутить уж нельзя… Замотался, поди, со своей техникой. Плюнул бы на нее да пошел вон в кладовщики…
— Без тебя знаю, где мне быть, — сказал он и, постепенно остывая, посоветовал: — И вот что я тебе скажу, Надежда, выбрось-ка ты свой «гениальный план» из головы и никому больше про него не сказывай, не смеши людей, не позорь ни себя, ни меня, ни вон ее, — кивнул он на притихшую за печной перегородкой тещу.
Надёнка промолчала, но от затеи своей не отказалась. Двумя месяцами позже в доме Матрены Дивеены Штопалихи уже проверялась таблица выигрышей.
Электрическая лампа, размеров неправдоподобно великих, в человечью, пожалуй, голову, свисала на длинном и толстом, как канат, шнурке чуть ли не до самого стола, за которым сидели друг против друга Штопалиха и ее дочь. За ними молча и сумрачно наблюдал, нервно покусывая сигарету, Авдей, прислонившийся к дверям передней комнаты.
— Ну что, сейчас отправляться за «Москвичом» аль на завтра отложим? — спросил он, злорадствуя.
Надёнка огрызнулась:
— Отвяжись, не до тебя…
— Не мешай нам, Авдюша, — взмолилась и теща, вытирая платком свое вспотевшее, крайне озабоченное, раскрасневшееся лицо, — не то собьемся, запутаемся вконец…
— Лучше бы ты ушел куда-нибудь, — сказала Надёнка.
— Это можно, — сейчас же согласился Авдей, направляясь к входной двери, — желаю удачи. — И шагнул за порог.
Надёнка, хмыкнув, обиженно поджав губы и, вскинув круглый подбородок, лукнула ему вслед:
— Поду-у-у-маешь!
Оставшись одни, продолжали свое занятие. Перед развернутой таблицей проверялась пачка за пачкой.
— Опять мимо? — время от времени осведомлялась страшно озабоченная Надёнка.
— Рядышком прошмыгнул… — сообщала, хмурясь от напряженного внимания, Штопалиха. — На одну лишь циферку не сошлось…
— Погоди, еще сойдется, — говорила, подавая матери очередную пачку, Надёнка. В голосе ее, однако, уже не было прежней уверенности.
— Должна сойтись… — поддерживала в ней боевой дух мать.
Остановила их работу прозвучавшая за окном песня:
На побывку едет,
Молодой моряк…
Вслед за песней ввалились в избу и ее исполнители — двое бравых военных в матросской, тщательно отутюженной форменке. Это были Минька и Гринька.
Надёнка в один миг убрала со стола таблицу и лотерейные билеты, убежала в переднюю, а Штопалиха всплеснула руками:
— Минька, никак ты? А это не Гринька ли будет?
— Так точно, Матрена Дивеевна! Явились в краткосрочный отпуск, как отличники боевой и политической…
— Батюшки мои, что же я, старая, стою так… Надёнка, что ты там укрылась?.. Иди самовар разогрей, а я сейчас яишенку поджарю с сальцем… Перво-наперво, конешное дело, чаек…
— Не трудитесь, Матрена Дивеевна, моряки такой напиток не употребляют.
— Ну, другого я для вас не припасла…
— Нам и не надо ничего другого. Вот обещанное тебе привезли, — Минька подал растроганной Штопалихе очки.
Матрена Дивеевна водрузила их на свой толстый, расплывшийся на пол-лица нос, повертелась перед зеркалом:
— Точно учителька, право… Где ж вы плаваете там, по каким морям-окиянам, а, Минька?
— Это секрет, тетенька Матрена. Военная тайна.
— Ну, ну. Секретное-то, ребята, при мне, как и при Апреле, не рассказывайте. Я, как и он, грешник, не вытерплю, сею минуту понесу по селу, как сорока на хвосте.
— Спасибо за предупреждение, Матрена Дивеевна! Разрешите отбыть, товарищ командир… товарищ завидовский капитан первого ранга!
— Да ступайте уж, — завидовский «капитан» широко улыбнулся. — А Филипп-то Фенюхин, знать, не с вами служит? Нет? Ну идите. Матеря-то ваши, чай, стряпней занялись. Дождались соколов. Ступайте, ступайте. За очки еще раз спасибо. Выручили старую.
33
На полевом стане, у будки, приготовившись полудневать, лениво перебрехивались мужички — небольшой кружок, образовавшийся вокруг Тишки. Тут были Санька Шпич, не избранный в очередной раз в депутаты местного Совета и по этой причине уступивший свою председательскую должность другому человеку и заделавшийся учетчиком комплексной бригады; древний Максим Паклёников, недавно овдовевший и ушедший на пенсию и теперь день-деньской околачивавшийся на поле возле молодых односельчан и таким образом дожидавшийся своего последнего часа на горькой и сладкой завидовской земле; бывший комбайнер, а теперь тоже колхозный пенсионер, находящийся здесь в качестве наставника молодых механизаторов, Степан Тимофеев; несколько в стороне маячила длинная, склонившаяся над котлом фигура Апреля, только что доставившего пахарям ведро карасей и сейчас дававшего консультацию стряпухе относительно затевавшейся ими ухи.
По зяблевому полю, где некогда разыгралась свадебная история, навстречу тракторам бежали Минька и Гринька, сигналили руками, чтобы трактористки, их одногодки, остановили свои машины. Но девчата не остановились. Из одной лишь кабины спрыгнула на землю Феня — должно быть, она натаскивала, инструктировала одну из своих воспитанниц. Гринька попросил:
— Теть Фень… Федосья Леонтьевна! Разрешите хоть один круг проехать. Ей-богу, и во сне эту нашу землю видел. А когда по морю идем, так и кажется, что под нами поле. И мы не на корабле боевом, а на тракторе.
— Вы что же, на побывку? — спросила Феня, стряхивая с комбинезона пыль.
— На побывку. Отличники мы! — не вытерпел, чтобы не похвалиться, Гринька.
— Молодцы, — сказала Феня, а в глазах, в темнеющей их сини, был немой вопрос: «Что же с Филиппом моим? Как он там? Скоро ли приедут с Танюшкой и внучонка мне покажут?..» Вслух, однако, спросила:
— Отслужитесь — вернетесь в Завидово аль как?
— Там видно будет, — неопределенно сказал Минька.
— Нет, ты не юли. Скажи прямо: вернешься ай нет?
— А мне чего тут делать, Федосья Леонтьевна?.. Скажите, сколько вашему инженеру Федченкову лет?
— А дьявол его знает. Сорок, наверное, с гаком. Тебе-то зачем это знать?
— Так, — подытоживал Минька, не отвечая на ее вопрос, — сорок с гаком, ну а механику, дяде Авдею?
— Этот чуток постарше.
— Так, — опять подытожил Минька. — А скажите, Федосья Леонтьевна, хорошие они специалисты?
— Не жалуемся, дело свое знают.
— Так! — торжествовал Минька (Гринька при этом глядел на него и на всякий случай улыбался). — Значит, минимум десяток лет Михаил Соловьев, то есть я, должен будет в родном Завидове рядовым трактористом вкалывать? Нет уж, дудки, Федосья Леонтьевна! Минька не дурак. Он поедет в город, устроится на завод слесаришкой самой пусть низкой, начальной категории. Но потом, поскольку не дурак, поступит в вечерний техникум при том же заводе. Окончит его, разряд между тем повысится. Отработал восемь часов — и вольный казак, куда хочешь иди. Хочешь — в театр, хочешь — в кино, хочешь — во Дворец спорта мячик, шайбу там погонять или в плавательном бассейне побултыхаться — благодать!.. Затем, глядишь, вечерний институт, опосля его и мастером в цеху можно стать… Инженер Минька, начальник цеха Минька — и пошло-поехало!.. Что вы на это скажете, Федосья Леонтьевна?