рмация не только не прояснила, а, наоборот, породила массу вопросов, пока остающихся безответными. Из них — самый главный: кто, когда и по какой причине мог дать указание Ватутину дополнить текст плана этой фразой? Об этом сейчас, в условиях отсутствия необходимой информации, можно только гадать. Чем и занялись сторонники нанесения упреждающего удара по Германии: якобы Ватутин мог это сделать только со слов Сталина, у которого он был в те дни несколько раз. Однако на самом деле Ватутин тогда посетил Сталина дважды только в январе, ни в феврале, ни в марте он у него не бывал. Да и что значит «со слов»? Ведь это означало войну! На это требовалось политическое решение!
Почему же на этот раз никто не поднимает шум о нарушении Ватутиным инструкции о соблюдении секретности? Генерал выдал государственную тайну, раскрыл срок нападения на страну, с которой заключен договор о ненападении и даже о дружбе! И это при всем известной осторожности Сталина! Записку Жукова с «Соображениями…» мог прочитать только Сталин, которому она была предназначена «лично». А с датой начала наступления (войны!) за несколько месяцев до срока мог ознакомиться более широкий круг лиц! И вообще, как можно было определить дату начала операции за три месяца до ее начала, когда многое могло измениться? К тому же как раз в это время была затеяна структурная реорганизация вооруженных сил страны, и у нас даже не было реального мобплана! И не было известно, что, кому, куда и откуда подавать мобресурсы?
Впрочем, ответ на этот и другие вопросы, касающиеся ватутинской вставки, представляют несомненный интерес только с точки зрения истории развития предвоенного советского военного планирования. Ведь, по большому счету, какого-то практического значения они не имеют: плану стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке от 11 марта 1941 г. не был дан ход. Разработанные на его основе директивы для западных пограничных округов и военно-морского флота никогда не отправлялись к своим адресатам [749]. Так что силу приказа этот план так и не приобрел, ни до дополнения Ватутина, ни после него.
Между тем фразу, вписанную Ватутиным карандашом (!?) в текст задачи Юго-Западного фронта, вовсю используют даже серьезные ученые, хотя понятия не имеют ни о ее истинном значении, ни о причинах и обстоятельствах ее появления. Тем не менее, опираясь на нее, они с завидной уверенностью делают далеко идущие выводы. Вот, например, что утверждает М. Мельтюхов:
«Высказанное в литературе мнение о том, что «план от 11 марта 1941 г. является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина», можно принять лишь частично. Действительно, в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны, но он не был итоговым, поскольку процесс разработки советского оперативного плана продолжался. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия», не имеет никакого основания. Дело в том, что в нем было четко указано: «Наступление начать 12.6». И далее: «Однако, как известно, 12 июня никаких враждебных действий против Германии со стороны СССР предпринято не было» [750].
Конечно, не было, ведь они тогда и не планировались. Скорее всего, эта дата послужила разработчикам мобплана МП-41 точкой обратного отсчета для определения сроков календарного плана осуществления основных его мероприятий. Ватутин употребил слова «Наступление начать 12.6», чтобы подчеркнуть, что к этому сроку должны быть практически завершены все мероприятия по приведению войск в боевую готовность, включая их сосредоточение и отмобилизование. Поэтому срок готовности МП-41, как всегда, первоначально назначили с запасом — на 1 мая. Упомянутые выше расчеты по сосредоточению войск КОВО с учетом пропускной способности железных дорог и были ответом на это требование.
Вместо того, чтобы выводить возможный срок упреждающего удара из состояния готовности штабов и войск, предназначенных для «разгрома» противника, некоторые историки и публицисты ссылаются на контрольные даты, к которым было привязано осуществление мероприятий по подготовке мобплана МП-41. При этом они в упор не видят (или не хотят видеть) сложности и трудности, с которыми встретились при этом войска, штабы и органы местного военного управления. В связи с этим пришлось переносить первоначальные сроки готовности мобплана. Но и они оказались далеки от реальных. Если планировался упреждающий удар, почему к его подготовке не приступили раньше? Наоборот, сразу после завершения напряженной работы по разработке мартовского «Плана…» появилась, наконец, возможность составить план отпусков начсостава Оперативного управления Генштаба Красной Армии на 1941 год, который и был утвержден тогдашним начальником управления генерал-лейтенантом Маландиным 31 марта. В него включили 69 работников управления. Согласно графику в отпуск должны были уйти: в апреле — 8 командиров, в мае — 6, летом — 27 (и это в разгар «планирования» операции!), на осень и зиму — остальные 28 [751]. И только 15 мая Жуков и Тимошенко спохватились, предложив упредить противника в нанесении удара.
Между тем в центре и на местах разработка мобилизационного плана шла с отставанием от ранее намеченных сроков. Согласно мобплану МП-40, создание вновь формируемых частей следовало завершить к 1 мая 1941 г., а полностью обеспечить их материальной частью только к 1 октября 1941 г. Выписка из указаний штабу ЗапОВО по разработке мобплана:
«39. Разработку планов комплектования и заявок на перевозку, приписку военнообязанных и отработку документов мобплана произвести в сроки, установленные календарным планом по разработке нового мобплана (приложение № 12).
Срок разработки мобплана, установленный директивой №Орг/1/107476, народным комиссаром обороны, продлен до 1.7.1941 г. (выделено нами. — Авт.).
40. В целях зашифрования и отличия от действующего мобплана, приписку по разработке нового мобплана вести с наименованием по «МП-1941».
‹…›
44. О ходе выполнения календарного плана работ по разработке нового мобплана доносить:
а) 10 апреля 1941 года с докладом о готовности к приписке;
в) 15 мая 1941 года с докладом об окончании приписки;
в) 15 июня 1941 года о ходе разработки мобплана войсковых частей и военкоматов.
45. К 15 июля 1941 года представить на имя народного комиссара обороны доклад о мобилизационной готовности войск округа» [752].
Итак, ЗапОВО должен был к 15 июля только представить доклад о мобилизационной готовности войск округа. Именно к этой дате и пришлось Мельтюхову привязать время нанесения гипотетического упреждающего удара по Германии. Правда, он отмечает, что причину переноса срока нападения установить невозможно «в силу состояния источниковой базы» [753]. И приводит слова Молотова, второго человека в советской иерархии после И.В. Сталина:
«Не помню всех мотивов отмены такого решения. Но мне кажется, что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР… Если бы мы в это время сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией… И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира[136]…» [754].
Поскольку «источник» обнаружить не удавалось, осталось найти подходящую дату совещания военных у Сталина, в ходе которого мог быть решен вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. М. Мельтюхов остановился на дате такого совещания 24 мая, оговорив, что «в столь серьезном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую еще предстоит подтвердить или опровергнуть на основе привлечения новых, пока еще недоступных документов» [755].
Может быть, вместо того, чтобы искать черную кошку в темной комнате, стоило все-таки оценить реальную готовность войск Красной Армии к проведению масштабной наступательной операции, да еще против такого серьезнейшего противника, как вермахт? Между тем М. Мельтюхов, рассуждая о возможности РККА по нанесению упреждающего удара, замечает:
«Однозначно ответить на вопрос, хорошо ли была подготовлена Красная Армия к наступлению, невозможно, так как в реальной действительности ей пришлось отражать германское нападение. Правда, то, что советским войскам удалось не только выстоять в 1941 г., но и переломить ход боевых действий и выиграть войну, безусловно, свидетельствует в пользу хорошей подготовки Красной Армии» [756].
Тезис об армии, которая выиграла войну в 1945 г., пока оставим в стороне. А вот о состоянии мобилизационной и боевой готовности Красной Армии к июню 1941 г. нам уже кое-что известно. Доклады командиров о готовности части (соединения) к отмобилизованию вовсе не означали, что они реально были готовы к мобилизации. Примеры приводились выше. В этих докладах обычно указывался некомплект личного состава (даже по штатам мирного времени, который не включался в расчет мобпотребности), вооружения, боевой техники, автотранспорта, говорилось о различного рода нестыковках в планировании подачи (приема) мобресурсов. В зависимости от этого в штабах округов делали выводы о готовности к отмобилизованию и реальности сроков приведения частей в полную боевую готовность. В ПрибОВО не боялись делать при серьезных основаниях реальные выводы о неготовности некоторых соединений и частей к отмобилизованию в указанные сроки. А в ЗапОВО, несмотря на доклады командиров частей, о нерешенных вопросах, старший начальник через некоторое время (например, за несколько дней до нового 1941 г.), как под копирку, давал заключение (за редким исключением) об их готовности [757]. Учитывая неразбериху в связи с реорганизацией оргструктуры войск и передислокацией частей, вряд ли удалось устранить все недостатки в мобилизационной готовности. Нельзя сбрасывать при этом со счетов и многочисленные факты очковтирательств со стороны командиров, которые по различным причинам приукрашивали состояние боевой и мобилизационной готовности своих частей [758]. Видимо, сторонники подготовки упреждающего удара по германским войскам, плохо представляют, что такое боевая готовность войск к ведению боевых действий