Эта версия, в которой Сталин выступает несгибаемым интернационалистом, нарочито провоцирующим гитлеровского посланца, является, скорее всего, апокрифом. По логике событий у Сталина не могло быть намерения дразнить Риббентропа, да еще в таком вопросе. Имя Кагановича отсутствует в списке лиц, присутствовавших при подписании пакта[13], а по протоколу на обед, который следует за этим, приглашаются лишь те, кто участвовал и в самой церемонии подписания. Наконец, ни один другой источник, особенно с немецкой стороны, этот скандальный (для Риббентропа) и мужественный (для Сталина) эпизод не подтверждает. Видимо, рабски преданный Сталину до своего последнего вздоха Каганович просто хотел отлакировать постылую действительность…
Резкий поворот в кремлевской национальной политике пока еще никакой огласке не подлежал. Напротив, Сталин по-прежнему хотел выглядеть «несгибаемым коммунистом», то есть интернационалистом, как того требует коммунистическая доктрина. Иначе невозможно объяснить демонстративный жест, который последовал немедленно вслед за отъездом Риббентропа из Москвы: заместителем председателя Совета народных Комиссаров, то есть все того же Молотова (став наркомом иностранных дел, тот сохранил за собой пост главы правительства), Сталин неожиданно назначил Розалию Землячку (Залкинд)[14]. Ту самую, которая отличилась беспримерной (даже на фоне других большевистских террористов) жестокостью при расправе над Белой Армией и мирным населением в Крыму в 1920 году.
Землячка никогда не принадлежала к числу активно действовавших большевистских лидеров первого ряда, никогда не была до этого ни наркомом, ни заместителем наркома, довольствуясь второстепенными и третьестепенными постами в кремлевской номенклатуре. Была известна как на редкость серый, малограмотный функционер, абсолютно ничем, кроме резни в Крыму, себя не проявивший. Но Сталину явно нужно было символически «уравновесить» сговор с Гитлером и разгон наркоминдельской «синагоги» какой-то позитивной акцией на еврейскую тему – кадровой и в то же время ничего не значащей по существу. Назначение Землячки, – бесцветной и абсолютно ему преданной, заведомо готовой на все, – на крупный государственный пост было в этом смысле идеальным вариантом. Когда надобность в мимикрии отпала, когда антисемитская кадровая политика перестала быть секретом даже для публики, а не только для аппарата, Землячка со своего поста слетела. Это случилось в августе 1943 года. Ее пребывание в кресле вице-премьер-министра просто никто не заметил.
Хитрый, просчитывавший шаги, как в шахматах гроссмейстер высокого класса, на несколько ходов вперед, Сталин не ограничился лишь бесцветной Землячкой, а вернул на политическую сцену отстраненного было Соломона Лозовского (Дридзо), ранее возглавлявшего Профсоюзный Интернационал (Профинтерн). Причем отправил его не куда-нибудь, а в ту самую «синагогу», которую сам же и разогнал: Лозовский получил пост заместителя наркома иностранных дел. Попробовал бы теперь кто-нибудь сказать, что изгнанные из наркоминдела дипломаты, пострадали лишь за свое еврейское происхождение! Лозовский не представлял для Сталина никакой опасности. Звезд с неба он не хватал, безропотно исполнял любые предписания кремлевского диктатора и в качестве «еврейской ширмы» мог еще пригодиться…
Внезапно вспыхнувшая братская дружба с нацистской Германией и последовавший за этим раздел Польши неизбежно обострили все ту же «еврейскую проблему», поставив Сталина перед необходимостью решать ее не теоретически, а практически. Огромная масса польских евреев, спасаясь от нацистов, искала, естественно, спасения в Советском Союзе – в стране, где все народы равны и где никакой этнической дискриминации нет и не может быть. Десятки тысяч людей устремились навстречу наступавшей с Востока Красной Армии. Немецкие войска не препятствовали этому потоку, зато перед беженцами воздвигли преграду войска советские. Попытки прорваться встречались огнем, равно как и попытки некоторых беглецов вернуться обратно: по ним открывали огонь немцы. Эта бесчеловечность лицемерно представлялась советской дипломатией как недоразумение, спровоцированное неразумными германскими военачальниками.
17 декабря 1939 года новоназначенный заместитель наркома иностранных дел Владимир Потемкин докладывал Сталину о приеме им германского посла Шуленбурга: «Я пригласил Шуленбурга, чтобы сообщить ему о ряде случаев насильственной (!) переброски через границу на советскую территорию значительных групп еврейского населения ‹…› Я отметил, что при попытке обратной переброски (!) этих людей на германскую территорию германские пограничники открывают огонь, в результате чего десятки людей оказываются убитыми. ‹…› Ввиду того, что эта практика не прекращается и приобретает все более и более широкий характер, я прошу посла снестись с Берлином. ‹…› Шуленбург, изображая крайнее возмущение, заявил, что сегодня же снесется с Берлином и потребует прекращения насильственной переброски евреев на территорию СССР»[15]. Из письма явствует, что речь идет о многих тысячах польских граждан еврейского происхождения[16].
В «Открытом письме Сталину», написанном в сентябре 1939 года, знаменитый советский невозвращенец, «герой Октября», посол в разных странах Европы – Федор Раскольников называл вещи своими именами: «Еврейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фашистского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними двери нашей страны, которая на своих огромных просторах могла гостеприимно приютить многие тысячи эмигрантов»[17].
Ясное дело – германские власти не изгоняли польских евреев в Советский Союз – те сами бежали от нацистов, как от чумы. Им в голову не могло прийти, что в стране «победившего коммунизма» к ним отнесутся ничуть не лучше, чем в стране победившего национал-социализма. Но еще более печальная участь ждала евреев немецких, в большинстве своем коммунистов, которые эмигрировали в СССР и которых Сталин пообещал вернуть Гитлеру. Пообещал – и вернул. В дипломатической переписке они именовались «германскими гражданами, арестованными в СССР и подлежащими репатриации на родину», – в соответствии с секретным советско-германским протоколом от 28 сентября 1939 года.
Арестовано было, как известно, множество немецких коммунистов, главным образом еврейского происхождения, – значительную их часть еще не успели расстрелять, и теперь им предстояло вернуться к тем, от кого они бежали. Все тот же Потемкин, 21 ноября 1939 года, в таких выражениях докладывал об этом Молотову и его первому заместителю Вышинскому: «О положении вопроса об арестованных в СССР германских гражданах ‹…› Этой работе дано благоприятное направление, и не исключена возможность некоторых практических решений уже в течение будущего месяца. Типпельскирх[18] выразил большое удовлетворение. Он добавил, чтобы эвакуированные немцы (в дипломатических документах – и советская, и германская стороны – избегают называть обреченных на «эвакуацию» евреями. – А. В.) направлялись более или менее крупными партиями в Ленинград, откуда их могло бы доставить в Германию специально присланное из Германии судно»[19].
О том, что собой представляла эта «эвакуация», подробно рассказано в воспоминаниях жены казненного по приказу Сталина члена политбюро германской компартии Гейнца Ноймана – Маргарет Бубер-Нойман (ее книга «Узница Сталина и Гитлера» вышла во Франкфурте-на-Майне в 1949 году).
Жестокий парадокс судьбы состоял в том, что, обреченная на гибель в Гулаге, Маргарет Бубен-Нойман, благодаря «эвакуации», выжила в нацистском лагере Заксенхаус и в 1946 году давала свидетельские показания в Париже на процессе Виктора Кравченко против арагоновских «Леттр франсез». За рассказанную ею правду о циничном предательстве Сталина подверглась глумлению и насмешкам со стороны представителей «прогрессивного еженедельника».
Логика развития событий неизбежно приводила к тому, что Сталин – хотел он того или нет – был вынужден подчиняться антисемитским требованиям нацистов, даже когда речь шла о сугубо внутренних делах Советского Союза. Гитлеровцы без сомнения знали, что неприятие евреев в любой форме найдет в Кремле полную поддержку. Например, из информации, опубликованной в газете «Ленинградская правда», германское посольство узнало, что на киностудии «Ленфильм» снимается картина о Карле Либкнехте.
Это само по себе не могло вызвать у нацистов большой симпатии. Однако Типпельскирх, посетив 28 марта 1940 года заместителя наркома иностранных дел Владимира Деканозова, – для выражения своего протеста, счел нужным особо отметить, что среди героев фильма есть и Роза Люксембург (вполне очевидный намек на ее еврейское происхождение), а съемочный коллектив состоит «сплошь» из евреев: сценарист и режиссер Лев Арнштам, оператор Владимир Раппопорт, второй режиссер Моисей Розенберг, консультант и переводчик Рита Райт…
Протест дошел до Вышинского, тот доложил Молотову, Молотов отправился к Сталину – и съемки были прекращены. Фильм не состоялся[20].
В это же время в кадровых документах сотрудников Коминтерна стали появляться такие уточняющие данные биографического характера, которые были абсолютно невозможны еще год или два назад. Аннотации, составляемые отделом кадров, касающиеся персонального состава центрального аппарата Коминтерна или его зарубежных филиалов, стали дополняться сведениями, изначально не совместимыми с самой сутью этой международной организации и абсолютно не свойственными стилистике коминтерновской документации: «родители – набожные евреи», «отец – учитель Талмуда», «румынский еврей, получивший традиционное еврейское воспитание», «еврей, не порвавший связи с еврейскими кругами». Такими характеристиками пестрят документы, исходившие из отдела кадров[21]. Эти подробности еще можно было бы понять, если такие факты биографии способствовали бы, по мнению авторов аттестаций, выполнению той работы, которая была поручена «румынскому еврею» или «сыну набожных евреев». Но из контекста аттестаций с непреложностью вытекает, что именно эти детали – вкупе, правда, с другими – дают основание для выражения недоверия к тем, кого они характеризуют.