лину только это было и нужно, теперь уже американцы могли уверовать в серьезность его намерений.
Именно в такой обстановке и было составлено коллективное письмо на высочайшее имя с просьбой разрешить заселение Крыма евреями для последующего образования там еврейской республики. Поскольку именно это письмо затем было поставлено в вину руководителям ЕАК, что привело к трагедии, о которой речь впереди, долгие годы существовала версия, будто в реальности такого письма не было вообще, будто оно просто выдумано Лубянкой как повод для организации кровавого судебного шоу. А. Н. Яковлев развенчал этот миф лишь в 1991 году[35], но не сослался ни на один документ, который подтвердил бы это его утверждение, не привел никаких доказательств.
Мне удалось разыскать в архиве переведенный на микрофильм[36] и впервые опубликовать (из-за недостатка места на газетной странице – только в отрывках) как подлинный черновик этого письма от 15 февраля 1944 года, так и заверенную копию белового варианта письма, которая позволила уточнить датировку, восстановить окончательный текст и представить, как разворачивались события, оказавшиеся столь далеко идущими и столь фатальными[37]. Так что мы можем судить о нем не на уровне предположений и слухов, а на уровне документа.
Письмо объемом в пять машинописных страниц подписано Соломоном Михоэлсом, Шахно Эпштейном и Ициком Фефером и первоначально адресовано Сталину. Проект письма Лозовский показал Молотову, который внес в него небольшую правку и посоветовал адресовать на свое имя. Поэтому обращение «Дорогой Иосиф Виссарионович!» заменили на «Дорогой Вячеслав Михайлович!», и письмо отправилось наверх. Теперь оно уже было датировано 21 февраля и занимало только четыре машинописные страницы. Три дня спустя, 24 февраля, оно зарегистрировано под номером М-2314 в секретариате Молотова, который наложил на нем резолюцию: «Т.т. Маленкову, Микояну, Щербакову, Вознесенскому».
Аргументация, содержащаяся в письме, весьма солидна и в точности соответствует тем основным положениям, из которых исходил ЕАК в своей работе на протяжении последнего года (об этом можно судить, анализируя протоколы его заседаний и обширную переписку с различными официальными органами). Евреи разбросаны по всей территории Советского Союза, говорилось в письме, и в таких условиях они не могут создавать свою национальную культуру (точно совпадает с известной сталинской концепцией о «несуществующей» еврейской нации). Им тяжело возвращаться к прежним своим домам после освобождения городов и местечек от фашистских оккупантов: там ждут их лишь пепелища и могилы замученных родственников. К тому же их квартиры и дома уже заняты теми, кто, пережив ужасы оккупации, лишился крова. Попытка вселения в прежние помещения сулит лишь обострение конфликтов.
Авторы письма напоминали также, что пробужденные нацистами антисемитские проявления не исчезли с изгнанием оккупантов. Евреи могут, утверждалось в письме, создать свою государственность, об этом свидетельствует эксперимент, проведенный на Дальнем Востоке, но Биробиджан далеко, он не привлек и не привлечет большого числа переселенцев. Наиболее подходящим местом является Крым – и по своему географическому положению, и по климату, и по вместимости. Наконец, там уже были созданы и хорошо работали еврейские колхозы.
«Создание еврейской советской республики, – говорилось в письме, – раз навсегда разрешило бы по-большевистски, в духе ленинско-сталинской национальной политики, проблему государственно-правового положения еврейского народа и дальнейшего развития его вековой культуры. Эту проблему никто не в состоянии был разрешить на протяжении многих столетий, и она может быть разрешена только в нашей великой социалистической стране».
Резолютивная часть письма состояла из двух пунктов: 1) создать на территории Крыма Еврейскую Советскую Социалистическую Республику и 2) заблаговременно, не дожидаясь освобождения Крыма (до этого оставалось еще два месяца), создать правительственную комиссию для разработки всех необходимых мер.
Существуют две – диаметрально противоположные – точки зрения на эту акцию, которая вскоре так дорого обошлась причастным к ней лицам. Одна состоит в том, что это была тщательно спланированная сталинско-бериевская провокация, имевшая целью создать впоследствии обоснование для принятия карательных мер против руководства ЕАК и для жестокого решения судьбы советских евреев вообще. Другая отстаивает совершенно иное: письмо явилось трагической инициативой самих еаковцев, оно «стало логическим следствием гипертрофии национальных чувств евреев, возникшей в годы войны как реакция на угрозу их полного физического уничтожения, по крайней мере в Европе»[38].
Обе эти версии, скорее всего, не соответствуют действительности, хотя, казалось бы, никакой третьей не может быть. Но она существует…
О несостоятельности первой говорит хотя бы то, что Сталин вообще никогда не нуждался ни в каких «обоснованиях» для расправы с неугодными. Тем более что «обоснования» если и бывают нужны, то лишь на публичных судебных процессах, а эпоха таких шоу уже закончилась. Кроме того, ни малейшей нужды ликвидировать ЕАК и уничтожать его руководителей у него в конце 1943 – начале 1944 года не было и быть не могло: под руководством Лубянки комитет хорошо выполнял свою пропагандистскую миссию, а ядерными секретами в полной мере Москва пока не располагала, так что ЕАК мог еще пригодиться. Разрабатывать же столь громоздкую стратегию на несколько лет вперед – дело абсолютно бессмысленное: кто мог знать, как будут дальше разворачиваться события?
Но и вторая версия тоже ничуть не весомей. Как могли бы Михоэлс и Фефер пойти на столь убийственный шаг, чтобы по своей инициативе обсуждать в Америке, в сионистских и им близких кругах, план превращения Крыма в еврейскую республику?! Да к тому же после того, как уже целый год подвергались бесконечным проработкам в ЦК за самовольное расширение функций комитета, за придание ему «статуса самостоятельного государства». Комитету!.. А тут, получается, они всерьез взялись за то, чтобы придать этот статус огромному полуострову. Не могли перед Михоэлсом и Фефером всерьез поставить такой вопрос и сами американцы: откуда они могли знать, что Сталин вынашивает планы депортации крымских татар? А о расчленении Крыма на Южную (татарскую) и Северную (еврейскую) ни в одном последующем документе вопрос вообще не стоял – значит, никем, ни на каком уровне не обсуждался.
Все, видимо, было гораздо проще – и в точном соответствии со сталинским восточным коварством, с его, не раз себя оправдавшей, тактикой опытного интригана, с его иезуитской манерой загребать жар чужими руками, дистанцируясь от того, что дурно выглядело бы на политической арене, и обвиняя других в том, в чем повинен он сам. Запустив утку насчет возможной (пока еще только возможной!) передачи Крыма евреям, распалив воображение и тех, кто мечтал создать для своего народа национальный очаг, и тех, кто за рубежом хотел того же, но скептически относился к идее создания еврейской государственности в Палестине, Сталин рассчитывал прежде всего на грандиозные финансовые вливания для восстановления разрушенного войной – он отлично сознавал, что союзнические отношения с Соединенными Штатами завершатся после разгрома нацистской Германии, и помощь надо искать по другим каналам.
Павел Судоплатов, великолепно осведомленный о скрытой от глаз политической кухне, и сам имевший к ней прямое отношение, также подтверждает, что «Михоэлсу и Феферу ‹…› было поручено прозондировать реакцию влиятельных зарубежных сионистских (скорее всего, еврейских национальных, а не только сионистских. – А. В.) организаций на создание еврейской республики в Крыму. Эта задача специального разведывательного зондажа ‹…› была успешно выполнена»[39].
Если бы американцы не имели «информационной дезы» о готовности Сталина создать в Крыму еврейскую республику, а располагали бы только доверительными разговорами с Михоэлсом и Фефером, – Гарриман не мог бы себе позволить в феврале 1945 года, во время подготовки к Ялтинской конференции, открытым текстом спрашивать у Судоплатова и у Новикова (помощника Молотова), о том, как идут дела с созданием еврейской крымской республики в связи с будущими американскими кредитами под этот проект. И не смогли бы тогда американские сенаторы, уже после войны приехав в Москву, обсуждать тот же проект лично со Сталиным, который горячо их заверил, что дела движутся вполне успешно…[40] Но уже в ноябре 1945 года, когда Гарриман пожелал продолжить обсуждение со Сталиным этого проекта, тот даже отказался его принять[41].
Однако в 1944 году нелепая, опасная и заведомо обреченная на провал затея, цинично разыгрываемая Сталиным, Берией и подыгрывавшим им Молотовым, казалась настолько осуществимой, что члены руководства ЕАК стали готовиться, не дожидаясь ответа кремлевского диктатора, к практическим шагам.
Лев Квитко, автор многих стихов, которые, благодаря мастерству талантливых русских поэтов-переводчиков, знали наизусть миллионы советских детей всех национальностей, – отложив на время поэзию, отправился в Крым, чтобы «изучить вопрос на месте», разобраться в тех практических проблемах, которые возникнут при переселении «компактных масс» на разоренную землю, внести свои деловые предложения.
Несколько лет спустя эта командировка, бесплодная, но невинная, продиктованная самыми возвышенными целями, на привычном языке Лубянки будет квалифицирована так: «Выполняя преступные указания руководства ЕАК, выезжал в Крым для сбора сведений об экономическом положении в области»[42]. Сведения эти, ясное дело, были нужны американской разведке: по неистребимой лубянской логике никаких иных мотивов, кроме шпионских, ни у одного советского гражданина, тем более «еврейской национальности», не было и быть не могло.
Я хорошо знал жену Льва Квитко – Берту Самойловну: в пятидесятые годы моя мать вела дело по реабилитации ее мужа. С его слов Берта рассказывала, какие ужасные впечатления вынес Квитко из своей крымской поездки: антисемитизм, с которым он там столкнулся, притом обкомовский и райкомовский, не укладывался в его голове. Больше всего его потрясли высказывания партийных князьков такого типа: «почему евреи так рвутся сюда, на курорты, – ведь Крым не их, а наша общая, всесоюзная здравница».