ню; женщины-маасаи практически бесплодны, и плодовитые девушки-кикуйю пользуются у мужчин племени большим спросом.
Все потомство Канину отличалось видной внешностью, и он перегнал из резервации маасаи немало откормленных телок, полученных в обмен за своих дочерей. Он был не единственным отцом семейства из числа кикуйю, которые богатели таким способом. Мне рассказывали, что вождь кикуйю Кинанжуи отдал маасаи около двух десятков своих дочерей, разбогатев больше чем на сотню голов скота.
Однако год назад в резервация маасаи был объявлен карантин из-за вспышки ящура, и приток оттуда скота должен был полностью прекратиться. Канину столкнулся с серьезной дилеммой. Маасаи — кочевники, меняющие становища в зависимости от времени года, осадков и состояния пастбищ, поэтому коровы, оставшиеся в их стадах, но принадлежавшие по закону Канину, были рассеяны по большим пространствам, и теперь об их участи можно было только гадать.
По части обмена скотом маасаи не придерживаются строгих правил, тем более если речь идет о презренных кикуйю. Они — прекрасные воины и, как рассказывают, непревзойденные любовники. В их руках сердца дочерей Канину ждала судьба сердец сабинянок: положиться на них отец уже не мог. Тогда пронырливый старик принялся переправлять свой скот через реку по ночам, когда ветеринарной службе положено почивать. С его стороны это было черной неблагодарностью по отношению ко мне, ибо карантинные правила встречают у африканцев полное понимание и уважение. Если бы этих коров нашли на моей земле, то карантин мог бы быть распространен и на мою ферму.
Я была вынуждена выставить вдоль реки наблюдателей для перехвата контрабанды Канину; лунными ночами происходили драматические нападения из засады, за которыми следовало бегство вдоль залитой лунным светом водной глади; телки при этом разбегались во всех мыслимых направлениях.
Жогона, отец погибшего Вамаи, был, напротив, человеком бедным. У него была всего одна жена-старуха; все его достояние исчерпывалось тремя козами. На большее богатство ему не приходилось рассчитывать, ибо он отличался вопиющим простодушием.
Я хорошо знала Жогону. За год до этого несчастья на ферме произошло страшное убийство. Двух индусов, снимавших у меня выше по реке пресс и моловших на нем для кикуйю маис, нашли убитыми. Преступление было совершено под покровом ночи; все добро убитых исчезло, а убийц так и не нашли. Убийство нагнало страху на всех окрестных торговцев и лавочников-индусов, и они разбежались, словно их сдуло порывом ураганного ветра. Мне пришлось вооружить Пурана Сингха, жившего на моей кофесушилке, дробовиком, иначе и он не усидел бы на месте, но к оружию пришлось приложить и немало уговоров. В первые ночи после убийства даже мне самой чудились в темноте шаги по дому, и я на протяжении недели держала при себе ночного сторожа. Это и был Жогона. Этот безобидный человек не уберег бы меня от злоумышленников, зато он отличался дружелюбием, и беседовать с ним было сплошным удовольствием. У него были манеры беззаботного ребенка, с широкой физиономии не сходило вдохновенное выражение; глядя на меня, он всегда смеялся. Мое присутствие на кияма сильно его порадовало.
Впрочем, в Коране, который я тогда как раз штудировала, сказано черным по белому: «Не отклоняйся от закона в пользу бедного».
Кроме меня, как минимум еще один участник собрания понимал, что цель всех присутствующих заключается в том, чтобы разорить Канину: сам Канину. Остальные старики проявляли величайшее внимание к происходящему и напрягали все умственные силы. Канину сидел на земле, накрыв голову плащом из козьих шкур; время от времени из-под плаща раздавалось повизгивание, словно там пряталась собачонка, уставшая выть и способная только скулить.
Старикам хотелось начать с дела раненого Ваниангерри, так как оно открывало возможности для безграничного разглагольствования. Каким должно быть возмещение, если Ваниангерри умрет? Если останется уродом? Если больше не сможет говорить?.. Фарах сказал им от моего имени, что я отказываюсь обсуждать все это, пока не побываю в Найроби и не побеседую с лечащим врачом. Старики стали разочарованно готовить аргументацию по следующему делу.
Я объяснила им через Фараха, что кияма обязана быстро разрешить данный вопрос, а не обсуждать его до второго пришествия. Ведь любому ясно, что это не предумышленное убийство, а ужасная случайность. Кияма выслушала мою речь с почтительным вниманием, но тут же выставила свои возражения.
— Мы ничего не знаем, мсабу, — было заявлено мне. — Но, как мы видим, ты тоже знаешь недостаточно, а из того, что ты нам говоришь, понимаем лишь малую часть. Выстрел произвел сын Канину. Иначе как могло получиться, что невредимым остался он один? Если ты желаешь услышать больше, то твое любопытство удовлетворит Мауге. Там был его сын, лишившийся при выстреле уха.
Мауге был одним из самых зажиточных арендаторов и соперником Канину. Выглядел он весьма внушительно, столь же внушительно звучала и его речь, хотя говорил он крайне медленно и время от времени умолкал, чтобы поразмыслить.
— Мсабу, — начал он. — Мой сын сказал мне: все мальчики по очереди брали ружье и целились в Каберо. Но он не объяснял им, как им пользоваться, совсем не объяснял. Потом он забрал у них ружье, и оно тут же выстрелило. Ранило всех, а Вамаи, сын Жогоны, был убит. Вот как все произошло.
— Все это мне и так известно, — ответила я. — Это и называется несчастным случаем, несчастьем. Я бы могла выстрелить из винтовки из своего дома, или ты, Мауге, из своего.
Эти мои слова сильно взволновали всех участников кияма. Все посмотрели на Мауге, который испытал смущение. Все стали тихо переговариваться, а потом дискуссия возобновилась.
— Мсабу, — было сказано мне, — теперь мы не понимаем ни единого твоего слова. Мы можем лишь предполагать, что ты вспомнила про винтовку, поскольку ты сама отлично из нее стреляешь, в то время как с дробовиком обращаешься хуже. Если бы то была винтовка, ты была бы права. Но ни из твоего дома, ни из дома Мауге нельзя выстрелить из дробовика так, чтобы заряд долетел до дома бваны Менания и поубивал тех, кто там находится.
После небольшой паузы я сказала:
— Как всем теперь известно, из ружья выстрелил сын Канину. Канину расплатится с Жогоной овцами, чтобы компенсировать потерю. Но всем известно также и то, что сын Канину не был плохим мальчиком и не собирался убивать Вамаи, поэтому Канину отдаст меньше овец, чем отдал бы, если бы это было не так.
Слово взял старик по имени Авару. Он был лучше остальных знаком с цивилизацией, так как просидел семь лет в тюрьме.
— Мсабу, — молвил он, — ты говоришь, что сын Канину не был плохим и что поэтому Канину не придется лишиться большого числа овец. Но если бы его сын умышленно убил Вамаи, то есть оказался очень плохим мальчиком, то разве Канину стало бы от этого лучше? Обрадовался бы он настолько, что согласился отдать больше овец?
— Авару, — возразила я, — ты знаешь, что Канину тоже потерял сына. Ты тоже ходишь в школу и знаешь, что мальчик хорошо учился. Раз он был таким хорошим, то Канину очень плохо от того, что он его потерял.
Мои слова были встречены продолжительным молчанием. Потом Канину, словно припомнив, насколько ему худо, издал протяжный вой.
— Мемсагиб, — обратился ко мне Фарах, — пускай кикуйю назовут цифру, к которой склоняются.
Предложение было высказано на суахили, чтобы присутствующие тоже его поняли, и всех обеспокоило, потому что цифра — совершенно конкретное понятие, а потому глубоко противна африканцам. Фарах обвел глазами собрание и высокомерно провозгласил:
— Сто!
Сотня овец — фантастическое количество, которое никто не собирался принимать всерьез. Кияма смолкла. Старики почувствовали себя беспомощными жертвами насмешника-сомалийца и сочли за благо не противоречить. Самый дряхлый пробормотал: «Пятьдесят», однако эта цифра показалась совершенно невесомой и не удержалась на сквозняке, устроенном шуткой Фараха.
Чуть погодя сам Фарах резко бросил:
— Сорок!
Предложение было сделано в манере умелого скототорговца, знакомого с бухгалтерий и скотом. Это слово разбудило мысли участников собрания; перешептывания возобновились. Теперь старикам требовалось много времени на болтовню и покашливание, хотя основа для переговоров была заложена.
Дома Фарах доверительно сообщил мне:
— Думаю, старики возьмут с Канину сорок овец.
Этим кошмар кияма для Канину не кончился. Старый пузатый Категу, еще один крупный арендатор, отец и дед громадного семейства, поднялся и предложил поголовно перечислить всех овец и коз, которых Канину будет обязан передать. Это противоречило традициям кияма; сам Жогона до этого не додумался бы, и я полагаю, что предложение было результатом его сговора с Категу, причем последнему оно сулило какие-то выгоды. Я стала ждать, что из этого получится.
Канину, казалось, смирился со своим мученичеством: он втянул голову в плечи и сопровождал обсуждение каждого животного однообразным хныканьем. Однако когда Категу, сам колеблясь, назвал большого рыжего безрогого барана, сердце Канину дрогнуло, и он вывалился из-под своего плаща. Сначала его рык, вернее, вопль о помощи был обращен ко мне, но он быстро смекнул, что я — его сторонница и что рыжего барана он, видимо, не лишится. Тогда он беззвучно сел, окинув Категу полным глубокого сарказма взглядом.
Спустя добрую неделю заседаний было решено, что возмещение составит сорок овец, которых Канину должен будет передать Жогоне, однако конкретные овцы названы не были.
Через две недели Фарах сообщил мне за ужином свежие новости по этому делу. Накануне на ферме появились трое стариков кикуйю из Ньери. Они прослышали о случившемся и пришли специально для того, чтобы объявить, что Вамаи приходился сыном не Жогоне, а их умершему брату и что, следовательно, компенсация за его гибель причитается им.
Я улыбнулась столь беспримерной наглости и ответила Фараху, что это как раз в духе кикуйю из Ньери. Фарах задумчиво ответил, что они, скорее всего, говорят правду. Жогона действительно пришел на ферму из Ньери шесть лет назад и, насколько известно Фараху, Вамаи действительно был не его сыном и «никогда им не был». Жогоне сильно повезло, что двумя днями раньше ему уже успели передать двадцать пять из присужденных сорока овец. В противном случае Канину предпочел бы переправить их всех в Ньери, чтобы не страдать, встречаясь с ними. Впрочем, Жогоне все равно лучше глядеть в оба, потому что кикуйю из Ньери — опасная публика, от них так легко не отделаешься. Они остановились на ферме и угрожают снова привлечь к разбирательству полицию.