Раз недели в две нас обязательно экзаменовал сам тренер Стефан. Не щадил никого, давая вырвать до счета 21 очков пять. На следующей тренировке выдавал рекомендации. Суть проста: развивать то, что удавалось, стараясь навязывать свою игру. А что не выходит — забудь как не твое.
В середине первого года Стефан завел со мной душевный разговор. Мол, скоро ты попадешь в классификацию, а твоей команде нужна пара. Не попробуешь ли сыграть с Мишелем? У вас должно неплохо получиться.
Я был в панике. В каждой команде, редакции, в любой компании… да везде обязательно должен быть свой Мишель. Это существо, выпадающее из общего строя, скучное, нелюдимое, однообразное, необязательно подлое, однако приставучее. Наш Мишель из «Пятнадцатого» казался мне чудовищем. Конечно, все ребята из рабочего клуба говорили на своеобразном замесе французского. Да и в любом виде спорта свой специфический набор слов, свое, понятное лишь игрокам общение. Настольный — не исключение. Для меня, «Русского» или Долго, не делали никаких скидок, и потому где-то уже через год я сначала научился разбирать, о чем меня спрашивают, а затем кое-как освоил спортивно-настольную терминологию. Она была ужасающа. Когда однажды в добропорядочном французском обществе я забылся и заговорил на языке «Пятнадцатого», гости замолчали, положив на стол вилки. Позже пытался выяснить у моего французского друга Франсуа Фора, понимает ли он, что я говорю, рассказывая о настольном теннисе. Интеллигент признался: в принципе улавливает общий смысл.
Но даже коллегам по клубу было не расшифровать косноязычного Мишеля. Белый, простите за подробности, француз, коренной парижанин не из банлье — не предместья, он и среди местного трудового народа поражал полнейшей необразованностью. Убеждал, будто окончил школу, правда, не выдержав труднейшего экзамена на «бак» — аттестат. Учился, уж не знаю как, на каких-то курсах и помогал заправщикам-арабам на бензоколонке. Не бедствовал, ибо помимо собственной зарплаты еще и арабы подкидывали ему толику из честно заработанных чаевых. Но плохо читал, а писать почти не мог, так что все последующие годы я помогал ему перед играми заполнять необходимые для протокола документы. Имя, фамилия, название клуба, номер в классификации — не написать ему это было на родном французском. Всегда был очень плохо одет. Не по бедности. Ему было плевать на одежду. Грязные джинсы, черная курточка — он носил их годами. Не нищий, не клошар, но похож.
И вот с этим Мишелем, с этим именем нарицательным, надо было становиться в пару. Будущий партнер тоже недовольно сопел. Меня иногда называли в клубе человеком-галстуком, мой не приспособленный для общения с работягой, выученный в Москве французский, разное образование, не совпадающий социальный статус. Да и был я постарше.
Но тренер сказал — мы встали, начали играть. И пошло не со второго, с первого же удара. Есть в мире чудеса. Мы почему-то поняли друг друга сразу, без подсказок. Хотя и понимания не потребовалось. Зачем, если вместо него пришло наитие. Обыграли одну пару, вторую, третью… Профи Стефан угадал.
Мы ездили по чужим клубам, бились у себя дома, выигрывали. Вдруг с недоумением я ощутил, что кое-как разбираю словесную галиматью, извергаемую Мишелем. На третий год превратился в его личного переводчика. Друзья по клубу слушали речи напарника в моей трактовке. Мишель согласно кивал. Я не без оснований полагал, что не слишком хорошо говорю на языке Мольера. В отличие от корявого языка Мишеля.
Была, правда, у нас одна труднопреодолимая сложность. По средам или выходным надо было ездить на матчи в другие раскиданные по Парижу и предместьям клубы. А Мишель страдал пространственным, как бы сказать, идиотизмом. Я и сам плохо ориентируюсь. Перед поездкой всегда изучал, записывал маршруты — автомобильные, метрошные. Пытался спокойно разъяснить их партнеру. Полное фиаско. Выход оставался один. В день игры Мишель приезжал со своей бензоколонки ко мне в зазубренную точку на авеню де Суффрен, 120, и мы вместе отправлялись в дорогу на машине или на метро. После соревнований я спокойно довозил его до своего дома и высаживал всегда на одном и том же месте — около станции метро «Камбронн». По дороге почти не разговаривали. Разве что мой спутник ругал власти за крошечную зарплату и арабов, зажимающих чаевые.
Зато когда выходили вместе к столу, создавалось впечатление, будто мы — братья-близнецы. Взгляд, кивок, короткий, во что бы то ни стало короткий, розыгрыш — и очко наше. Вот на какие чудеса сближения детей разных народов способен спорт.
Иногда Мишель вслух мечтал, как мы с ним поедем куда-нибудь на большой турнир и раскидаем «всех этих кретинов». И этот день пришел. Впервые за несколько лет мы вышли в одну четвертую финала профсоюзного первенства Парижа. Играть надо было где-то в банлье — то есть у черта на куличках, куда добраться можно только на моей машине.
И вот она — серьезная ссора. В тот же день четвертьфинала выпало мне журналистское счастье: великая француженка Франсуаза Саган назначила встречу в своей квартире часа за четыре до турнира. Между пинг-понгом и Саган я без всяких сомнений выбрал «Немного солнца в холодной воде». И, что выяснилось позднее, много вина, с Саган поглощенного. Играть был физически не способен. А когда добрался домой, завалился спать под причитания жены: «Раз десять звонил Мишель. Не поняла (еще бы понять), что бурчал, но был в бешенстве».
Прошла пара деньков. Мишель поджидал меня у входа в раздевалку:
— Ты — г…, настоящее г… Да еще и пьянь. Мы могли сломать зубы всем, — на этом и закончил, видя, что дальше говорить бесполезно.
На тренировке я извинился перед ребятами: подвел не клуб, а Мишеля и себя. Но ради кого и чего — беседовал с гением французской литературы Франсуазой Саган и, да, пришлось выпить.
Меня не поняли:
— Это кто такая?
Через неделю, набравшись литературных знаний, Мишель выпалил в раздевалке: «Ты — позорник, пьянствовал с алкоголичкой — путаной, которая … Миттерану, и наркоманкой». Между прочим, пусть в более мягких тонах, таким вот образом бедную Саган честили и газеты. Поздно было мне выступать с опровержениями, я просто поклялся Мишелю, что мы еще возьмем свое.
И получалось. Никогда, за единственным исключением эпизода с гордостью французской литературы мадам Саган, мы с Мишелем не ругались, не винили друг друга. Никакой дружбы, вместо нее странное и полное понимание — только в игре.
Джинсы и пропитанная запахом и пятнами бензина курточка Мишеля оставались в раздевалке. Мы играли в цветах клуба. Непонятно, кто был из нас ведущим, кто — ведомым. Наклонившись, партнер показывал на пальцах, какую подачу собирается подавать. Я кивал. Иногда нам подсказывали «Босс» или Стефан. Мишель его понимал плохо: приходилось «переводить». Позже тренер мелом рисовал подсказки на маленьком макете. Впрочем, нам было и так все ясно. Наша, брат Мишель, сила совсем не в тактике. Надо было выигрывать с третьего удара. Короткий розыгрыш: я бью слева или делаю короткий и корявый топс, Мишель убивает высоко отбитый мяч справа. Честное слово, было бы у меня побольше времени, из нас получился бы профессиональный дуэт.
Французы дивились этому пониманию. Вот срослось. Как? Почему? Да потому, что кто-то сидел на небе и направлял двух антиподов. А нельзя ли было помочь мне (хорошо, пусть Мишелю тоже) и в другом? Негоже останавливаться на одном пинг-понге.
Как-то на серьезном турнире в Страсбурге, мы почему-то чаще ездили в ту часть «шестиугольника» под названием Франция, наша пара непонятно каким образом дошла до полуфинала! Все ребята из «Пятнадцатого» уже выбыли и болели за нас. «Босс» засуетился: никто не ожидал, что пройдем так далеко, билеты до Парижа взяли на более ранний поезд. И «Босс», собрав команду, объявил: «Кто хочет поболеть за “Русского” и Мишеля, могут остаться — билеты поменяем за счет клуба». Остались все. Но мы проиграли, хотя, как всегда твердят все проигравшие спортсмены, могли и…
Перед отъездом из Страсбурга зашли всей командой в ресторан отпраздновать наше третье место. Приятно стать пусть на один вечер, но главными клубными героями. И еще через две недели вспоминали французы, какой была подлива к главному блюду и почему в Страсбурге надо обязательно заказывать вина только из шато, расположенных по «Рут дю Ва» («Дорога вина»), а совсем не «Бордо», как предлагал Стефан, и уж, понятно, не любимое «Боссом» пиво.
Необычная дружба завязалась у меня с ребятами из клуба. Однажды мы приехали на своих машинах на границу с Бельгией, где должны были сыграть с командой хозяев. Выяснилось: матч назначен по ту сторону границы, в их бельгийском городке. А у меня — только карточка временного проживания во Франции. Может, и проскочил бы на редакционном «Вольво» с парижскими номерами вместе с ребятами на их драндулетах. Но не решился я, не тот был случай. Не мог рисковать, вдруг подставлюсь. «Боссу» поручили честно рассказать о проблеме одинокому пограничнику, дремавшему у шлагбаума. Подошел, все ласково объяснил. Тот, служака, заорал, что никому не позволит пересекать границу без визы. Интеллигент Франсуа пытался уговорить его, представил меня: «Корреспондент самой большой русской газеты». Это пограничника и раззадорило. Он потребовал документы. И поразил меня, ведь тогда еще не было сплошной компьютеризации, мгновенно проверив одним нажатием толстого пальца на экран селектора: «За четыре года у тебя ни одного нарушения, а то бы отобрал все твои бумаги на проверку». Я молчал, а французов это «ты» привело в бешенство. Погранцу пришлось много чего выслушать, а уж Мишель высказал ему все, да так, что у нас дома загремел бы суток на пятнадцать. Пришлось мне, чтобы не доводить до рукопашной, выдавить: «Езжайте в эту Бельгию, а я — в Париж». Но тут вся команда встала на дыбы. Никаких соревнований, когда с нашим «Русским» вот так, по-хамски. Мы сдали назад, заехали в первый попавшийся кабачок, выпили нечто покрепче, чем сухое красное «Божоле». Вообще у французов с этим, с питьем на дорожку, гораздо проще. Мою машину вел до Парижа Франсуа.