— Фотографируйте, фотографируйте, все равно ничего не получится.
— Почему же? — не понял я.
— Я плохо выхожу. А в последние годы все хуже и хуже. — Она даже не поправила поредевших своих волос.
И вдруг, ну ни с того ни с сего, бросила:
— А как вы относитесь к винам Луары?
Пришлось показывать свою осведомленность и бормотать что-то о «Бордо» и «Божоле»… Она прервала меня резко и безапелляционно:
— Что вы понимаете во французских винах!
Не хотел я вот так запросто сдаваться, стал объяснять, что даже вступил в международный Клуб писателей и журналистов, пишущих о вине, объездил все заповедные винные места от Реймса до Бордо со Страсбургом… Но о напитках Луары я не знал, Саган, оказывается, тоже. Но сейчас ей прислали на пробу лучшие марки. Я видел, что ей просто хочется выпить.
Саган усмехнулась:
— Бросьте вы все эти наши традиции. Вспомните еще о «Вдове Клико». Учитесь пробовать и испытывать новое.
Быстро и без моей помощи умело, в две секунды, открыла бутылку. Разлила вино по здоровенным фужерам. Мгновенно опрокинула свой. Ну а разве я не должен был играть русского рубаху-парня? Бутылку без особых разговоров и всяких тостов поглотили мгновенно. Ничем не закусывали, что противоречило всем парижским законам. Франсуазе Саган на них было глубоко наплевать. На низеньком столике стояла розеточка, на дне которой я нащупал пару приторно сладких изюминок. Не зря Лимонов предупреждал, что общаться с Саган будет тяжело. Но не настолько же…
Вторую бутылку открывал уже я. Мы пили в бешеном темпе — так у французов не принято. Но с удовольствием.
— Видите, а вы сомневались в замках Луары. И президент, когда заезжает ко мне, тоже усаживается в это кресло, где сидите вы, и дегустирует разные напитки. Не только это их «Бордо».
Когда заговорили о президенте Миттеране, она оживилась. Оказывается, ее друг жил рядом с собором Парижской Богоматери и в пяти минутах ходьбы от писательницы. Я спросил что-то вроде «вы с ним на “ты”?». Мадам Франсуаза не захотела отвечать на этот вопрос.
— Вы дружите с Миттераном? — осведомился я, чтобы сбить добирающуюся и до меня ее злобную волну.
— Видимо. И уже долгие годы. Он не предает и не бросает людей. А в нашу застывшую французскую кровь влил новую. Разрешил почувствовать вкус настоящей жизни всем, кто хотел приехать сюда из Африки. Во время войны бился с фашистами, сейчас старается превратить страну по-настоящему в свободную. Он независим: никогда ничего не брал у этих, от нас далеких. (Намек на США? Не знаю, может быть. — Н. Д.) Там это многим не нравится. Но и здесь, у нас, ради которых все и делается, тоже. Они даже меня хотят разорить.
— Это как? — уж совсем не понял я.
— Я приношу огромные прибыли. Сколько я написала романов?
— По-моему, пятнадцать.
— Скоро будет двадцать (точнее: 22 — проверил. — Н. Д.). И все издаются. Я никогда не писала просто так, для себя или для кучки критиков. Но даже этим эстетам я не даю томиться безработицей. И что?
— И что?
— Меня обложили данью, которую у нас не платит никто. Это сверхналоги, семьдесят процентов у меня отнимают. Я в долгах.
Сколько же она курила. И как быстро пила. Я искренне считаю, что творческий человек не может быть без причуд, без слабостей, и если останется прямым как столб, ничего не сможет создать. Но, наверное, она все-таки во всем, кроме писательства, перебарщивала.
Разговор пошел веселее, и остановиться не получалось. Да и зачем?
— А вы правда предпочитаете вино из долин Луары?
— Да нет, — честно и не задумываясь призналась Саган, затягиваясь очередной сигаретой. — Просто мне привезли три бутылки. Хотелось попробовать. И не верьте всем этим слухам. Все эти наскоки на меня, все обвинения — это их ответ на то, что я всегда и во всех кампаниях поддерживаю Миттерана, если не левых, то людей со взглядами, которые отличаются от убогих, консервативных. И мне тошно от этих, с их шато (замками. — Н. Д.), богатствами и персидскими коврами.
— Ваш коврик у двери затерт до блеска, — заметил я.
— На него ступали достойные люди. И им плевать, обо что вытирать ноги. Только не об меня. Ни у кого еще этого не получалось. А недавно у меня украли портмоне, — вдруг призналась Саган.
— Кто осмелился? Вас же наверняка узнают.
— Этот парень в лифте не узнал. И еще чуть не изнасиловал.
Я удивился: неужели ее не узнали? Она ответила, что обычно трудно даже пройти по улице, все узнают, да еще и просят автограф, но этот не узнал, с трудом вырвалась от него в лифте.
Она, словно следователь, нюхом почуяла мое недоверие:
— Если человек выпил, он может говорить все что угодно, даже правду. И как раз-то в этот момент ему все равно плохо верят.
— Да я верю! — абсолютно честно сказал я.
— А в портмоне — мои карточки и паспорт. Ладно карточки, я их заблокировала. Но я ехала как раз в ваше посольство. Меня пригласили: с русскими у меня всегда были хорошие отношения. Тиражи неимоверные. Секретарь из посольства обещал выдать визу, как только будет паспорт. Но я куда-то там уже опоздала.
Успею ли и я прийти в себя до вечера? Кстати, он уже незаметно наступил. Она рассказывала о сыне, с которым то ссорится, то снова мирится. Жаловалась, что ее объявили плохой матерью, бросившей единственного ребенка на произвол судьбы. Но она же сидела с ним до семи лет, а потом оставила на надежную няню.
Да, она играет в казино. Но это дает разрядку. Иногда хорошо промчаться ночью на машине по пустой трассе. Скорость тоже прибавляет вдохновения. Кто там мой любимый французский писатель? Вы что-то говорили о Дрюоне?
— О Базене и Бессоне, — поправил я, сразу почуяв ее очередной подкол.
— Бессон? Читала только его статьи. Он, возможно, способный мальчик. Наверное, и Базен с его семейными картинками тоже хорош. Литература тем и прекрасна, что каждый оценивает ее по-своему и все ценители могут считать себя большими знатоками.
Она открывала третью бутылку, называла меня уже не месье, а на «ты» и Николя. И была больше под кайфом, чем я. Прорвалась откровенность. Рассказала об отце, который ее не понимал, но в то же время именно он пристрастил ее к занятиям литературой. Вспомнила, как уходили от нее мужья и другие любимые мужчины. Я понял, что личная жизнь у великой дамы не сложилась. Как тяжело для нее бремя славы, о том, как ее объявили наркоманкой. Она все время возвращалась к этой волновавшей ее теме. Я заметил, что ведь что-то и было, но Саган ответила: нет, неправда, она пьет сильные болеутоляющие средства, чтобы заглушить последствия травм от аварий, не может уснуть.
— Вы не подпишете мне книги? — попросил я, протягивая «Немного солнца…» и «Любите ли вы Брамса?».
— Я больше не люблю Брамса, — затянувшись, призналась она. — Нет, читайте так, без посвящения.
Но все же, глянув на меня мельком, все поняла и написала два посвящения — длинное и короткое, пожелав в длинном продолжить знакомство в Москве — до встречи, месье Николя.
Да, вино из долин Луары было поглощено не зря.
На улице — ранняя весна. Саган вышла провожать меня в своих тапочках на босу ногу, и я помню, что даже смотреть на нее в тоненькой кофтенке было холодно. Мы еще о чем-то говорили. Пока я искал, где припаркована моя корпунктовская машина, Саган настойчиво твердила: подвезу на своей, огромной. Я отказывался, потому что в багажнике моей был спортивный рюкзак с формой и ракетками. А Саган настаивала, но вместо того чтобы сесть за руль своего роскошного авто, устроилась на капоте моего «Вольво». И даже в пьяном виде я понял: не продавит, легка как птичка. Она и запомнилась мне птичкой. Села — и улетела. А вскоре и навсегда. Насовсем…
Хватило соображения оставить машину. Я добрался домой не помню как, оставив спортивную сумку в багажнике.
— Где вещи? Как сыграл? Лимонов звонил, просил перезвонить, как интервью. — На все эти и другие вопросы жены я ответил назавтра.
Утром сходил за машиной. Конечно, просрочил время стоянки, и на стекло налепили квитанцию на штраф, который по совету друзей, какими же мы были нищими, платить не стал: приближалась амнистия президента для мелких и безобидных нарушителей. Надо же, Миттеран преследовал меня и в доме Саган, и после. Но амнистию он действительно объявил.
Отдал фотопленку в проявку профессионалам: ни одной, ну ни единой приличной фотографии не получилось. Вместо мадам Франсуазы — непонятное темное пятно. Она и здесь не обманывала: фотопленка, в отличие от алкоголя, ее не брала.
И еще. То ли был уже после первой бутылки не в форме, то ли от волнения, то ли включал-выключал диктофон слишком часто, но на пленке часто прорывались какие-то хрипы.
Да, Саган меня не обманывала. Лучшую французскую писательницу действительно разорили налогами. Последние годы она жила уже не в Париже, а в провинции. Там ее не так давили с наркотиками, да и воздух для больных легких был чище.
Сыну Дени она оставила наследство — 400 тысяч евро долгу, миру — свои книги. Сейчас их называют бестселлерами. Знала бы об этом Саган: как истая француженка она терпеть не могла американизмов.
Беседу с великой французской писательницей в «Комсомолке» сократили нещадно. Когда я начал качать права, мне объяснили: «Вот если бы ты взял интервью у Миттерана…»
Собственный корреспондент — самое беззащитное в газете существо, и не важно, где он работает — в Париже или в Хабаровске.
Солженицын добывался так
Получить для публикации рукопись Солженицына во что бы то ни стало. Такое задание от редакции в 1990 году было весьма необычно.
Лето 1990-го. Париж сонный, как всегда в начале августа пустой, с разъехавшимися коренными обитателями. По улицам бродят лишь подвыпившие туристы-скандинавы да всегда заполоняющие в это время французскую столицу ничего не понимающие японцы. А так город настолько безлюден, что выпадает никогда не представляющийся в остальные одиннадцать месяцев шанс припарковать машину — и даже в центре.